Агния Кузнецова (Маркова) - Чертова дюжина
– Я решил, Кира, зайти к тебе для того, чтобы узнать кое о ком, – спотыкаясь о тряпку у порога, нарочито громко сказал Гринько, быстро осматривая комнату.
Кира в напряженной позе остановилась у стола, не приглашая гостя пройти от порога.
– Я ничего не знаю, – волнуясь, сказала она.
– Сошелся! – вскричала Ольга Семеновна, в восторге хлопая ладонью по картам.
За ширмой умолкли посапывания, и кот перестал играть бахромой.
– Вы Гринько, кажется? – сострадательно морща и без того морщинистый лоб, спросила Ольга Семеновна.
– Да, мы с вами были знакомы на протяжении девяти лет, пока ваша дочь училась в моей школе, – насмешливо ответил он, шумно придвинул стул к дверям и сел.
– Я слышал, что ты вышла замуж за немецкого офицера? – обратился он к Кире.
Кира покраснела до слез и, пересиливая растерянность, ответила:
– Да.
– И счастлива?
Другому Кира вызывающе ответила бы: «Какое вам дело?» Но с Гринько она не могла так разговаривать. Она почувствовала в себе смущение, точно такое же, какое охватывало ее в классе при ответах невыученного урока.
Она молча опустила голову.
– Ну что же, желаю радости… с лихвой, с лихвой, – повторил он, внимательно приглядываясь к Кире.
– Что же вы, Гринько, делаете теперь? – спросила старуха.
– Теперь… На лесопилке работаю.
– А трудно?
– Нет, легко! Вы о Куренкове ничего не слышали? Где он теперь?
– Бог с вами! – испуганно замахала руками Ольга Семеновна. – В одном городе живете и не знаете! Убили его!
– Убили? Немцы убили?
– Русская девчонка убила, – сказала Кира. – Вот из этого револьвера.
Она передвинула на поясе изящную самодельную кобуру и вынула маленький револьвер, тот самый, который когда-то в кухне школьной пристройки Тарас Викентьевич передал Дине.
– Этим? – изумленно сказал Гринько, рассматривая револьвер.
Ширма у кровати заколыхалась. Кто-то сдернул с нее небрежно брошенный пестрый шарф.
– Этим? – повторил он, различая у рукоятки нацарапанные перочинным ножом свои инициалы: «Т.В.Г.».
Послышался громкий стук в дверь. Кира схватила револьвер, сунула в кобуру и, взглянув на Гринько, сказала взволнованным шепотом:
– Вы бы шли домой!
– От греха подальше! – вставила Ольга Семеновна. – А то у нас и так сегодня много гостей, – невольно взглянула она на ширму.
– Руди не любит русских, – закончила Кира и выбежала в сени.
– Иду! – сказал ей вслед Тарас Викентьевич, повернулся, но тотчас же попятился.
Позднее, возобновляя в памяти эту минуту, Тарас Викентьевич не мог вспомнить, что было прежде: увидел ли он знакомые ярко-голубые глаза или сердцем почувствовал, что здесь его заклятый враг. Они встретились лицом к лицу, и так нежданна была эта встреча, что оба на мгновение растерялись.
Первым пришел в себя Гринько. Он повернулся, окинул взглядом комнату и в какую-то долю секунды сообразил, что выход может быть только один. Он бросился вперед, сдернул с двери портьеру вместе с карнизом, окутал ею голову врага, подшиб его, бросил на пол, а сам, пользуясь суматохой, выскочил в сени.
В темноте он тщетно пытался открыть дверь, щеколда, заколоченная Кирой, не поддавалась.
– Я задержу его, – услышал Гринько слова, сказанные в комнате.
– Куда ты, он зашибет тебя! – истерическим выкриком ответила Кира.
Но дверь открылась, и в мелькнувшем свете Тарас Викентьевич увидел фигуру девочки. Это была не Кира. Дверь закрылась, и голос прошептал:
– Я помогу вам. Пустите скорее, я открою.
Девочка схватила деревянный засов. Но было уже поздно. Немец пинком ноги открыл дверь и, наугад несколько раз выстрелив из револьвера, выскочил в сени.
На крыльце уже стучали тяжелые солдатские сапоги обитателей верхнего этажа.
И Гринько поймали, скрутили ему сзади руки, а немец Руди Вальтер в бешенстве плюнул ему в лицо.
В темноте по улицам тихого города, под большим конвоем вели командира партизанского отряда. Вальтер шел сбоку, и Гринько казалось, что он слышит, как радостно стучит в груди его врага сердце, и видел торжествующую улыбку на его губах.
Это была их вторая встреча, и дважды Вальтер остался победителем. Как и тогда, ветреным осенним днем на лесной опушке, так и теперь обстоятельства были на руку Руди Вальтеру, и он ими воспользовался – тогда убежал от командира партизанского отряда, теперь взял его в плен.
Невдалеке от конвоя, хоронясь в тени заборов, пробиралась тоненькая девочка. Она поспешно перебегала улицы, прижималась в углублениях ворот, кралась и ползла.
Чертова дюжина
Над городом занялась заря, и мрак стал медленно редеть. Начиналось весеннее утро. Гринько втолкнули в холодный темный подвал, и он упал у лестницы, тучным телом неловко навалившись на руку.
– Все равно я ничего не скажу вам, бандиты… – шепотом повторил он свою последнюю фразу, сказанную на допросе, и застонал, пытаясь подняться. Он нащупал стену, оперся спиной и сел.
Вот уже пять дней, почти без сна и без пищи, в абсолютной темноте, боролся он за жизнь. По пять раз в день его вызывали на допросы, с ним заигрывали, его пытались обласкать, купить и, убедившись в невозможности этого, избивали до потери сознания.
Его борьба за жизнь заключалась в том, чтобы не поддаться бессилию, тоске, боли. Силой воли он приводил себя в сознание и напряженно искал выход из создавшегося положения. Но первый раз в жизни выхода не было.
Тихий шорох и осторожное дыхание совсем рядом привели его в чувство.
– Тут есть кто? – чуть слышно спросил он, невольно отодвигаясь к стене.
В ответ послышался шепот:
– Товарищ командир, это вы?
– Я, – ответил Гринько и вмиг почувствовал в себе почти прежнюю силу.
– Скорее выходите… Где вы?
Тарас Викентьевич стремительно поднялся и, пошатываясь, пошел на голос. Он нащупал чью-то руку. Ему показалось, что это рука девочки, и он горячо пожал ее.
– Чтобы отвлечь их, мы подожгли конюшню и баню, – шептала девочка, поднимаясь по ступеням вверх.
– Кто вы?
Но она не ответила, остановилась у двери, прислушиваясь, открыла ее и осторожно выглянула на улицу.
– Выходите… – прошептал другой голос с улицы.
Гринько шагнул за дверь. Он увидел широкое предутреннее небо с тусклыми звездами, потемневший весенний снег на черных в сумерках крышах. У входа в подвал стояли двое подростков – девочка, вернувшая его к жизни, высокая, тоненькая, в овчинном полушубке, с лицом, до глаз повязанным платком, и мальчик, не старше четырнадцати лет, в ушанке и пальто с чужого плеча.
Гринько почувствовал бесконечную благодарность отважным подросткам. И только теперь он увидел полыхающее зарево за домом, услышал крики и брань немцев.
– Горит… Славно горит… – зашептал мальчик, торопливо закрывая дверь подвала. – Это… – но он не кончил и, перебивая сам себя, спросил, оглядываясь по сторонам: – А где же убитый часовой?
– Значит, остался жив, – тревожно ответила девочка. – Сейчас он поднимет тревогу… Скорее сообщи ребятам.
Мальчик исчез в сумраке, а девочка достала из кармана колышек и, вталкивая его в кучу мусора, заговорила вполголоса:
– Вы знаете на пустыре, за огородами, фундамент к недостроенному дому?
– Знаю, – отозвался Гринько, с удивлением следя за тем, что она делала.
– Спускайтесь туда, третья плита слева снимается, под ней подземный ход. Он выведет вас на Белый ключ. Только закройте ход. Бегите! – Она показала рукой на силуэты немцев, появившихся во дворе.
Медлить было невозможно, и Гринько побежал через огороды и пустырь к фундаменту недостроенного дома. Он не слышал выстрелы, не видел, как раненая девочка медленно села на землю, судорожно хватаясь за колени. Она не отбросила колышек. С ним, как боец с древком знамени, попалась она в лапы врага. За Гринько гнались четверо немцев. Должно быть, они были уверены, что пленнику уйти некуда, и поэтому не стреляли, желая взять его живым.
Гринько добежал до фундамента, спрыгнул вниз, открыл плиту и задвинул ее за собой.
Очутившись во мраке, он вытер рукавом пот с лица и прислушался. Немцы, видимо, заглянули в яму и, не найдя здесь ничего подозрительного, пробежали мимо.
Только теперь Тарас Викентьевич припомнил два обстоятельства: во-первых, когда девочка хотела воткнуть в кучу мусора колышек, Гринько бессознательно прочел (и сразу же забыл) написанные на нем углем слова: «Чертова дюжина».
И второе, что смутило и взволновало Тараса Викентьевича, – это знакомый грудной голос спасшей его девочки.
Командир партизанского отряда знал, что ему нужно бежать немедленно. В поисках его немцы перевернут весь город, перешарят каждый угол. Но у него не хватало сил. Долго сидел он на ступеньке подземного хода и, волнуясь, думал об отважном подвиге детей.
«Чертова дюжина» – это она, это ее юный товарищ. Это – дети. Вероятно, их тринадцать, если они так назвали себя», – думал Гринько, потрясенный своим открытием.
