Александр Поповский - Человеку жить долго
Понуждать человека браться за дело, которое ему неприятно! Подчинять науку приказу! Какой в этом толк?
— Ты не должен так делать, — сказал Свиридов. — Это прежде всего аморально.
Он невольно обнаружил свою заинтересованность в судьбе будущего зятя и при мысли об этом смутился.
Сын пожал плечами и усмехнулся. Ссылка на мораль показалась ему неубедительной.
— А меня оставлять без помощи — не аморально? Я ведь тоже родственник и при том не будущий, а давний…
Он не искал сочувствия отца, наоборот, его раздражали неделовой тон разговора и ненужная чувствительность в служебном деле.
— Ты можешь на его место поставить другого, — отлично понимая, что сыну разговор неприятен, продолжал Свиридов. — Зачем тебе его огорчать?
Лицо Петра приняло официальное выражение. Отец должен был подумать, прежде чем заводить подобный разговор.
— Мы никого не радуем и не огорчаем, институт этим не занимается. Мы — творческое учреждение, выполняющее научные задачи. Чувства, особенно милосердие, нашими планами не предусмотрены. Лев Яковлевич умный и способный человек, никто его здесь не заменит. Дело начато, остается довести его до конца.
— Даже, если бы ты и ошибался? — с нескрываемой иронией спросил Свиридов. Он впервые видел сына в такой роли, и ему было любопытно и смешно.
— Если я ошибусь, меня поправят, обязательно поправят, а вот либеральничать и сантименты разводить никто не позволит. Вот это и есть принципиальность.
Мимо них с корзинами, нагруженными зеленым тростником, прошли две женщины. Они приблизились к пруду и, запустив в воду часть своей ноши, последовали дальше.
— Ты бы нас похвалил, — обрадовавшись случаю переменить разговор, сказал Петр, — мы удобряем водохранилища тростником. Знаменитый Бэр говорил, что тростник — величайшее наше богатство. Его хватит у нас на века.
В Свиридове проснулась присущая его натуре любознательность. Ход мыслей сына казался ему столь нелепым и тем не менее занимательным, что он решил проследить, до чего с такой логикой можно договориться. Тростник в ту минуту не занимал его.
— А если Лев Яковлевич сумеет доказать свою правоту, ты, конечно, с ним согласишься?
Молодой человек начинал сердиться: как отец не понимает, что разговор не может продолжаться? Какое дело директору филиала до частного мнения профессора Свиридова?
— Доказательства Льва Яковлевича хороши для него, для меня они не годятся.
— Даже если он прав?
— Я не знаю, что такое прав или неправ, — раздраженно проговорил Петр, — план строительства одобрен, и отменить его нельзя.
Упрямство сына все более забавляло отца. Есть же люди с таким извращенным мышлением! Какое у него убогое представление о правде и справедливости! Так веда можно докатиться до варварства.
— Ты говоришь, что, если ты ошибешься, тебя поправят, но ведь тогда может быть поздно, деньги и труд будут затрачены.
— Что же, за науку надо платить, — последовал уверенный ответ. — Не справиться с заданием — меньшее зло, чем подорвать план работы.
Свиридов остановился у берега реки и задумался. Он никогда но согласится с тем, что радость и огорчения, правда и неправда лежат вне круга интересов института. Как можно управлять людьми, пренебрегая их чувствами? С такими представлениями можно лучшее начинание погубить, так осрамить славу хлореллы, что не воскресишь ее.
— Прости, дорогой, но каждый честный человек обязан отвести руку, которая грозит общественному благополучию. Мне придется в это дело вмешаться.
— Ты не можешь это сделать, — сказал сын тем тоном, каким взрослые поучают юнцов. — Родителей не приглашают участвовать в такого рода спорах, отец не может быть третьим лицом.
Они обошли все пруды вокруг площадки завода и подошли к тому месту, где у мостика попыхивал маленький катер. Свиридов подумал, что пора уезжать, лучше сейчас, прежде чем они серьезно поспорят, и сделал было шаг к мосткам, но вспомнил, что ничего не сказал о самом главном, ради чего приехал сюда, и повернул назад. Мысль о статье наполнила Свиридова чувством обиды, и речь его сразу же зазвучала громко и резко. Сын невозмутимо слушал отца и один только раз, когда ему показалось, что их могут услышать, мягко сказал:
— Ты слишком громко говоришь, не надо посвящать посторонних в нашу беседу.
Предупреждение сына не успокоило отца. Он гневно твердил, что сын попирает нравственные нормы, все святое на свете. Уважение к старости, к чужому убеждению, снисхождение к слабому и верность науке — чужды ему. Такие люди легко совершают преступления, изменяют друзьям и родным, ничто не удержит их от опасного шага. В свое оправдание они сошлются на необходимость спасти отечественную науку, хозяйственный план, престиж страны, словно долг гражданина дозволено исполнять любой ценой.
Сын говорил, что он отстаивает честь отца и ученого, а в таком деле дозволено все: и неточная формулировка, и неясное обобщенно, и недомолвки.
— У нас, отец, общие врага, и воевать с ними надо единым фронтом. Без твоего авторитета мне не справиться, не устоять. Ты отказываешь в помощи утопающему, а еще твердишь о морали… Ты говоришь, что мои понятия неправильны и нехороши, а кто мне это докажет? Неужели потому, что так рассуждали полвека назад, я должен отказаться от собственного мнения? Нравственно то, что целесообразно для народа, страны. Опираясь на этот незыблемый закон, я всегда найду верное решение. Ты считаешь, что честь и долг превыше всего, а меня вот учили, что превыше всего интересы революции и родины.
Сын мог бы поспорить и о верности науке, и о святости научных принципов. Три раза на его веку учение Вирхова толковали по-разному, трижды учителя его меняли представление о генах, дважды отвергали и принимали теорию Лысенко. Даже история страны толковалась по-разному — где уж взяться священному трепету перед наукой?..
* * *
Нелегко было Свиридову поведать жене о новой статье, напечатанной сыном в журнале, о неожиданной встрече с Золотаревым и о поездке на завод. Когда он наконец решился и заговорил, жена внимательно выслушала и сказала, что она все знает, ей об этом уже рассказали. Свиридов не стал ее расспрашивать. Через несколько дней он уехал на конференцию в Москву, и разговор больше не возобновлялся.
Во время отсутствия мужа Анна Ильинична занялась несколько необычным делом. Рано утром, чуть свет, она вставала, убирала свою комнату и, захватив с собой завтрак, уходила. Большой город еще дремал в предрассветной синеве, когда она своей уверенной и размеренной походкой направлялась на пристань. Широкая улица, вечерами заполняемая юношами, девушками и учениками речного училища в белых матросках и бескозырках, выглядела в этот ранний час безжизненной. Ее не оживляли ни густая зелень деревьев, шпалерами растянувшихся до самой реки, ни высокое небо, овеянное прохладой, которой едва хватит на утренние часы. С первыми лучами солнца встанет марево над землей, и иссушающий жар утвердится допоздна.
Добравшись до пристани, жена профессора садилась на катер и отправлялась на рыбоводный завод. Там ее поджидал Золотарев. Они брали с собой сетки для сбора планктона — тех мельчайших животных и растений, которые служат кормом для рыб, — и пускались в путь. Спустя несколько часов они возвращались на берег с банками и бутылками, полными речного добра, и приступали к изучению улова. К вечеру, натрудившись всласть, Анна Ильинична возвращалась домой.
Еще до отъезда Свиридова в Москву Золотарев пришел в ботанический сад и, уединившись с Анной Ильиничной в теплице, сказал:
— Я стараюсь по мере сил честно выполнять обязанности директора завода, но совесть моя неспокойна. Необходимо обследовать планктон в наших водах, серьезно проверить свои и чужие догадки. Я не могу вовлекать в эту работу сотрудников, делать их соучастниками дела, которого не одобряют в институте. Не согласитесь ли вы быть хотя бы свидетелем моих работ?.. Если директор филиала мне не поверит, он не откажет в доверни вам.
Золотарев просил Анну Ильиничну помочь ему в работе, направленной против ее сына, хотя ничто ее к этому не понуждало.
— Чего вы добиваетесь? — спросила она.
Вопрос остался без ответа. Ее срочно вызвали к директору сада, и она на ходу успела бросить:
— Подумайте хорошенько, не спешите с ответом.
Она вернулась озабоченная, несколько раз уходила и возвращалась и, усевшись у стеллажа, тем же сдержанным тоном повторила:
— Чего вы добиваетесь?
Строгий взгляд ее был суровым испытанием для Золотарева. Он понимал душевное состояние этой женщины, сознавал, какое бремя возлагал на ее сердце — сердце матери, и мысленно взвешивал свой ответ. Она не должна была думать, что решение пришло к нему легко и ее тревожные сомнения недостаточно его беспокоят.
