Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли
— Не думали они, не гадали, что ты станешь большевичкой.
— О-о, я была тогда тише воды, ниже травы! Что, не похоже?
Теперь и Вера, засмеялась, глядя на эту рослую девушку с рыжей челкой. Она всегда завидовала ее святой непосредственности.
— Ах, тетя Вася, тетя Вася, ты и мертвого заставишь улыбнуться.
— Нет, мертвые не улыбаются. Сегодня хоронили порубанных из двести семнадцатого полка...
И остаток пути до флигеля они прошли молча. Вера снова вернулась к своим раздумьям о войне, о,недавней беде, постигшей Великанова. Только дома она оживилась, когда навстречу им кинулась Поленька. Как ни привыкла Вера к бурным встречам с ласковой дочерью, целые дни проводившей в четырех стенах (в осажденном городе дети не играли на улицах), порыв Поленьки тронул ее. Совсем большая, дотягивается до плеча матери. Наверное, вымахает в отца.
— Ладно, пойду за водой, станем готовить ужин — сказала Василиса.
— Я принесла воды, — немедленно отозвалась Поля.
— Тебе рано таскать тяжести.
— А я полведерка.
— Какая ты у нас молодчина, Полина Семеновна, настоящая помощница, — похвалила Васена, разжигая примус.
Вера подошла к зеркалу, с удовольствием распустила косы, тщательно уложенные на затылке.
— И не надоело тебе носить эту корону? — заметила Василиса.
— Начинаю уставать. В самом деле, может, отрезать?
— Ни в коем случае! Это я из зависти, как все рыжие. Были бы у меня такие шелковые, тонюсенькие волосы, ни за что бы не остриглась. Даю слово. Ты у нас королева. А что за королева без короны?
— Хватит тебе.
— В прошлый раз ты расхваливала Марию Михайловну Макарову. Видела я ее в губисполкоме. Хороша, и короткая стрижка идет. Но ты с косами лучше.
Рассеянно слушая Васенину болтовню, Вера тем не менее придирчиво оглядела себя в зеркале. Глаза те же — глубокие, затененные ресницами, тугие крылья черных бровей не надломились от пережитого. Но откуда эта морщинка на переносице? Раньше не было. Не было и горечи в складке губ. А-а, все пройдет. Отпечатки времени на женском лице переменчивы, пока не стукнут первые заморозки на исходе бабьего лета.
— Что, залюбовалась собой, королева? — Василиса озорно заглянула в трельяж из-за ее плеча.
— Веселая ты нынче. Определенно, встретила где-нибудь Николая Ломтева.
— Не мучь муху.
— А дядя Коля был у нас! — объявила Поленька из своего угла, где рассматривала картинки в журнале «Нива».
— Когда был? — встрепенулась, порозовела Василиса.
— Недавно. Я оставляла его, не остался.
— Никуда не денется, придет, — сказала Вера и заговорщицки улыбнулась Васене.
Та уже собирала на стол их небогатый ужин.
«А чем она не пара Николаю? — с умилением приглядывалась к ней Вера. — Экая беда, если широколицая и немножечко курносая, зато на редкость симпатичная. Красота проходит, только обаяние остается на всю жизнь. Как мужчины этого не понимают? Женская внешность часто подводит их. Может подвести и Николая, Василиса — клад для такого неуравновешенного парня. Это с виду она будто смешливая не в меру. Никто не знает, какой внутренней работой занята Васена в свои двадцать с лишним лет. Такая определенно обгонит самых образованных сверстниц. Неужели Николай не видит, каким живым умом светятся ее васильковые глаза? Да и статная она, разве лишь покрупнее Ломтева. Ох, мужчины, вам непременно надо быть на голову выше жены, хотя со временем вы охотно уступаете жене во всем».
— Ты что, Вера, опять о судьбе казачества?
— Нет, сейчас о тебе.
— Вот еще!
— Хорошо бы выдать тебя за серьезного человека.
— А кто венчать будет?
— Позовем Ивана Алексеевича.
— Товарищ Акулов, пожалуй, согласится... Только уже повенчалась я, в партию меня приняли...
— И ты молчишь весь вечер?!
— Сама не могу опомниться.
Вера подошла, прижала ее к себе, и так, обнявшись, они постояли молча, без слов понимая друг друга.
— Тетя Вася, поздравляю...
Они торопливо оглянулись, позабыв, что за ними наблюдает Поленька. Высоко подняв свою любимицу на вытянутых руках, Василиса расцеловала девочку и бережно опустила на пол. У Веры почему-то навернулись слезы. Она поспешно смахнула их, села за стол.
— А теперь рассказывай, как тебя принимали в партию.
— Боялась я ужасно — вдруг не подойду.
— Это ты, рабыня господ Гостинских, могла не подойти?
— Гостинские-то чуть и не подвели меня. Один, строгий очень, молодой партиец из приезжих заявил, что господская прислуга не относится к рабочему классу. Тут у них начался спор. Я сидела ни жива ни мертва. «Не примут», — думаю. Секретарь ячейки не выдержал, встал. Шум стих. Он сказал, что знает семью нашу лет десять, что отец мой всю жизнь работал грузчиком на мельнице Юрова, а мать была прачкой. «Стало быть, происхождение дочери вполне пролетарское. Да и сама она как-будто не купчиха», — добавил с этакой мужицкой хитрецой. Ну, я и воскресла из мертвых. «Какие еще будут вопросы к товарищу Паниной?» — спросил больше для порядка. И приезжий забросал меня вопросами. «Скажите, что вы знаете о левых эсерах?» Я ответила. «А что вы слыхали о Парижской коммуне?» Это подавно был легкий вопрос. О моих любимых коммунарах я с таким пылом заговорила, что вся ячейка заслушалась. Очень хотелось доказать моему допросчику, что я не лыком шитая, кое-что соображаю, хотя и господская прислуга..
Но строгий партиец не унимался: «Тогда еще пусть скажет, что она знает о Гарибальди?» Тут все переглянулись и уставились на меня с сочувствием. А я уже прямо-таки земли под собой не чую. «Что я знаю о Джузеппе Гарибальди?» — нарочно переспросила я и увидела, как весь так и сник этот товарищ, поняв, что мне известно даже имя итальянского героя. Ну, а потом стали голосовать. Против никого не было...
Вера с трудом удерживала улыбку. И когда Василиса закончила свой рассказ, она опять крепко-крепко, что есть силы, обняла ее.
— Спасибо, тетя Вася, за урок. Не зря гордилась я тобой.
— Какой еще урок? Говорю, до сих пор не могу опомниться.
— Хороший ты урок преподала этому всезнайке. Не люблю тех, кто свысока поглядывает на вступающих в партию.
— Он молод еще, мой допросчик.
— А какой заносчивый.
— Но ведь, и снисхождение ни к чему.
— Нужно полное равенство. Вот Иван Алексеевич. Старый большевик, председатель губкома. Ты замечала, как он относится к Михаилу Дмитриевичу?.. То-то! Для Акулова вся ценность в человеке — преданность революции.
— Таких мало, Верочка.
— А братья Коростелевы?.. В общем, я рада за тебя. Правда, ты уже давно числишься в городе большевичкой.
— Ай-яй-яй, куда хватила!
— Настоящий революционер выйдет из того человека, которого люди считают коммунистом задолго до вступления в партию.
— Ты-то как вступала, Вера?
— Мне не задавали общих вопросов.
— Твое дело другое, ты работала в тылу у белых...
Они проговорили допоздна. Поля, не дождавшись их, уснула в своем углу. Вера чувствовала себя утомленной, но поддерживала разговор с Васеной, — та, кажется, и не собиралась спать. «Она сегодня как-то вся похорошела, васильки так и расцвели в глазах», — думала Вера, кутаясь в легкое тканевое одеяло.
В доме установилась знакомая с детства, упругая тишина, со звонким стрекотанием сверчка, живо напомнившая Вере далекие ночевки на сенокосе под такой же прерывчатый звон полевых кузнечиков. Ей очень хотелось спать, когда она сидела за столом, но вот легла — и сон пропал, как ни заставляй себя ни о чем не думать. Поленька давно спит, намаялась от бесконечных ожиданий матери. И Васена, кажется, забылась.
В комнате было жарко. Вера то и дело переворачивала подушку, но ничего не помогало. А тут еще луна заглянула в окно со стороны Урала. Нет, она совершенно не могла заснуть. В душе росло, усиливалось странное беспокойство, похожее на горячечный накат при вспышке температуры. Да не заболела ли она? Что за выдумки! Просто ее мучает необъяснимая материнская тревога, которая похуже любой болезни.
Она на цыпочках подошла к дивану, где, раскинувшись, лежала Василиса. Едва наклонилась, чтобы убедиться, спит ли на самом деле, как та очнулась.
Вера присела на краешек дивана:
— Ты уж не оставляй, пожалуйста, мою Поленьку, если что...
— Не выдумывай, спи!
— Нет-нет, ты скажи мне, что обещаешь.
И тогда Василиса, поддавшись ее настроению, охватила Веру сильными руками и, целуя, поклялась, что, пока живет на свете, не оставит девочку в беде.
9
Наступили самые черные дни оренбургской страды девятнадцатого года.
Десятого мая в шесть часов утра второй казачий корпус генерала Акулинина обрушился на позиции 210-го рабочего полка. А в двенадцать часов дня первый казачий корпус генерала Жукова нанес удар по 217-му рабочему полку.
