Михаил Барышев - Весеннее равноденствие
— Некуда, — веско подтвердил розоволикий ухоженный старик с массивной резной тростью, смахивающей на папуасскую боевую дубинку, и с пухлым истертым портфелем. — Свои права надо знать. Раз ты депутат-слуга народа, так и служи.
— Верные слова, — согласилась старуха в желтой кофте. — Мне, к примеру, полагается за погибшего сына отдельная квартира, а в райсовете уже четвертый раз отказывают.
— Нет, бабуся, такого закона, — вступил в разговор парень в джинсах. — Не за квартиру же ваш сын погиб на фронте… Как же можно на такой памяти спекулировать?
— Ишь, какие ты слова знаешь! Рано ты им выучился. А я говорю, что есть такой закон. Мне сосед сказывал, а он знающий, который год уже возит начальников на черной «Волге». Есть такое постановление, только его не объявляют, потому что отдельных квартир не хватает. Ты, говорит, соседка, на горло наступай, и тогда райсовет никуда не увильнет.
— Но разве можно верить подобным глупостям? — искренне удивилась женщина в соломенной шляпке.
— Сами небось тоже явились квартирку добывать? — ехидно осведомился старик с портфелем.
— Вот и не квартиру. У меня, хотите знать, очень хорошая комната. Восемнадцать метров с балконом. В малонаселенной квартире.
— Чего же тебя на прием принесло?
— У меня доберман-пинчер… Имеет пять медалей, а жэковские работники прогоняют его со двора, не позволяют прогуливать. Грозят, что на меня наложат штраф. Это же невозможно! Живем в свободном государстве, а во дворе, куда ни повернись, только и видишь объявления. Кошкам, видите ли, гулять не возбраняется, голуби могут, извините, гадить на балконы и карнизы, воробьи в конце концов…
— На слонов тоже запрета ЖЭКи не накладывают, — насмешливо откликнулся парень в джинсах.
— А вы не иронизируйте, молодой человек. Хотела бы я посмотреть, как бы вы иронизировали, оставь вас без туалета. Собака — это живое существо, друг человека… Пять медалей…
— Кобелек, извиняюсь, или сучка?
— Сучка, — вместо владелицы добермана-пинчера ответила старуха в желтой кофте. — Навроде хозяйки. Я уже давно приметила, что городские собак себе в полную масть подбирают… Ишь, как расфуфырилась! Пришла для пса туалет просить. У меня сын на войне погибший…
— Позвольте! — пронзительно, до дрожи в голосе возмутилась владелица добермана-пинчера. — Это…
— Не позволю! — сырым басом перебила старуха. — На улице надо собаку держать. На цепи. Чтобы она добро берегла и на чужих лаяла…
Содержательная и многообещающая дискуссия, начавшая разгораться как костер, куда со всех сторон плещут керосинцем, была прервана депутатом Готовцевым, приглашающе раскрывшим дверь кабинета.
Великий поэт сказал, что человек неисчерпаем, как мир. С каждым новым приемом избирателей Андрей Алексеевич убеждался в глубокой истинности этого изречения. На депутатские приемы приходила сама жизнь, многоликая, живая, противоречивая, скромная и требующая, стеснительная и нахальная, бестолково горячащаяся и затаенно, расчетливо ласковая. Валила и напрямую, и с хитрым, умело спрятанным, корыстолюбивым расчетом. Плакалась и стучала по столу кулаками. Хотела получить, но, бывало, и хотела отдать. Как тот старый, в густой седине с неистребимо заветренной кожей пенсионер, бывший штурман дальнего плавания, пожелавший передать Дворцу пионеров коллекцию диковинных раковин, собранных тремя поколениями моряков дальних плаваний. К удивлению Готовцева, отдать оказалось тоже не просто, и ему вместе с моряком пришлось прошибать невежество чинуши, вознамерившегося раздать коллекцию по зоологическим кабинетам городских школ.
Большей частью на депутатских приемах просили. Квартир, мест в детских садах, восстановления мира в семье, соблюдения правил продажи спиртных напитков в близлежащих магазинах, расселения или соединения, садово-огородных участков. Просили правды и защиты, помощи, совета, а иной раз и простого человеческого сочувствия.
Андрей Алексеевич поневоле становился психологом, научился распознавать людей с первого взгляда, с первых слов, с походки, с манеры усаживаться на стул по приглашению депутата и предопределять ход будущего разговора с тем или иным избирателем. Хотя физиогномистика и относится к числу весьма несолидных наук, вроде гадания на картах или составления гороскопов, но и она теперь была в употреблении депутата Готовцева. Оглядев сегодняшнюю очередь ожидавших приема, Андрей Алексеевич решил, что больше всего времени отнимет у него старуха в желтом.
Первым в кабинет прошел паренек в тесных джинсах. Неуверенно уселся на стул и положил перед Андреем Алексеевичем заявление, написанное каллиграфическим четким почерком.
— У меня и выписки есть из Кодекса о семье и браке, — отрепетированно заговорил парень, вытаскивая из кармана записную книжку. — Вот, пожалуйста, мы, как перспективная семья…
— Прибавление, что ли, наметилось?
Парень откликнулся нормальным человеческим голосом:
— Сказала Танечка… У нас вместе с мамой одна комната. Понимаете? Комната просторная, почти двадцать метров, но одна…
— Раз Танечка сказала, нечего вам Кодекс переписывать и по депутатским приемам ходить. Жене надо больше времени уделять… Пусть Танечка идет в консультацию и получит соответствующую справку. Тогда у вас в райсовете дела по-другому пойдут.
На бланке депутат Готовцев набросал несколько строк, и парень обрадованно выскочил из кабинета. Андрей невольно улыбнулся, представив, как стремительно, перемахивая через несколько ступеней, он стриганет с третьего этажа и кинется к ближайшему автомату, чтобы позвонить о новостях своей Танечке.
Владелице добермана-пинчера Готовцев посоветовал не расстраиваться и не пугаться штрафов, а объединиться с такими же, как она, друзьями четвероногих, проживающими по соседству, создать инициативную группу и потребовать в ЖЭКе решения вопроса о выделении соответствующей территории для прогулок животных.
Старуху в желтой кофте Андрей Алексеевич решил укротить короткими деловыми вопросами, чтобы избежать слезливого многословия.
— Что у вас?
— Вот, заявление принесла. Не дают мне отдельной квартиры, товарищ депутат…
— Где сейчас проживаете?
— Комната у меня…
— Сколько метров?
— Пятнадцать… За убитого сына… Похоронную копию я к заявлению приложила. За сына мне по закону квартира полагается.
Готовцев взял копию давнего извещения о смерти.
— Нет такого закона, товарищ Хохрякова… Читайте, за что ваш сын погиб. За честь и независимость социалистической Родины.
— Я, товарищ депутат, в той бумажке каждую буковку наизусть помню, — неожиданно печальным голосом откликнулась просительница. — Один ведь был у меня Геночка. Разве такое забудешь? Был бы жив, я, может, сейчас вместе с ним в трехкомнатной квартире проживала, внучат бы нянчила. Никого ведь боле у меня на свете не осталось… Тридцать лет лифтершей проработала, а теперь и открытки к празднику никто не пришлет, словечка поздравительного не скажет. Тошнехонько так человеку жить…
Готовцев вдруг сообразил, как не нужны его короткие и деловые вопросы. Не подходят они для разговора с матерью, переживающей обыкновенное человеческое горе. Решительно настроенная, она превратилась вдруг в одинокую старую женщину, носившую неизбывную материнскую печаль и не утратившую остроту потери. Может, и квартира ей была не нужна. Может, ей просто требовалось, чтобы лишний человек выслушал незатейливый рассказ о единственном ее сыне, умном и заботливом, окончившем десятилетку на пятерки и четверки, а в сентябре, одиннадцатого числа, павшем в боях под городом Орлом. Никто теперь, кроме матери, и не помнит, что жил на свете Геннадий Хохряков. Умрет она, и канет в неизвестность имя ее единственного сына. А он был, ходил по земле, радовался, строил планы, любил мать, работающую скромной лифтершей. И теперь она утверждала его имя, его память среди оставшихся людей. Утверждала наивно и нелепо, вписывая Геннадия Степановича Хохрякова в заявления, разносимые ею по приемам.
Андрей Алексеевич терпеливо выслушал Анну Семеновну, сказал, что разберется в ее заявлении, свяжется с военкоматом, что могила сына непременно отыщется и об этом ей сообщат письменно.
— Спасибо вам… Поговорила вот и легче стало. Теперь ведь редко так поговоришь. Все куда-то торопятся, вроде как от смерти хотят убежать. Свои дела делают, а про других никакой заботы нет…
Розоволикий ухоженный старик деловито положил на стол заявление, отпечатанное на десяти страницах машинописного текста.
— Прошу вас, как депутата, поддержать. Много наслышан о вашей отзывчивости и внимании к людям. Ваша ответственная должность…
— В чем я вас должен поддержать?
— Ходатайствую о назначении персональной пенсии за активную и многолетнюю общественную деятельность.
