Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна
Ради чего? Чтобы ощутить, осознать, убедиться — я могу? Смею уверить — это великая, может быть даже самая большая радость в жизни свободного человека, вновь и вновь убеждаться — смог, могу!
К сожалению или нет, не знаю, но тут ничего не поделаешь — я далеко не молод, хотя не особенно испытываю груза прожитых лет. И вот еду в метро, засмотрелся на девичьи ножки, взгрустнулось даже: ножки были из тех, что по свидетельству такого знатока, как Александр Сергеевич Пушкин, редко встречаются в России, и вдруг Она поднимается со своего места и, адресуясь ко мне, говорит:
— Пожалуйста, садитесь.
Представляете? Чистый нокдаун! Седину не спрячешь и, если ты в основе своей мужчина, а не извращенец, голову красить не станешь.
Так вот, нокдаун не нокдаун, я каждое утро с того дня поднимаюсь с колен и начинаю подаренный судьбой день двумя тысячами движений, сорок пять минут старательно мучаю тело, чтобы вновь ощутить — могу. А если кто спросит ехидно: что ты можешь? — и обзовет меня каким-нибудь нехорошим словом, готов ответить — могу жить, а не существовать, переводя, как говорят штурманы, время в дугу, могу не тупо пережевывать пищу, помогая обществу, не убивать позорно время, а жить в работе, в мечтах, в радостях и огорчениях.
Мне кажется, если и не вполне прямая связь между котом, кротом, кашалотом, компотом… и моим почитанием академика Амосова, который надоумил — мучай тело, если хочешь сохранить голову, — все-таки просматривается.
Нынче мы возлюбили иностранные слова позаковыристее, и понятие мазохизм расшифровывают, как извращенное насилие над личностью, относя его не только к сексуальной сфере. Так вот, в понятии расширительном самонасилие, делающее тебя увереннее, прочней, надежней, приближающее к формуле: надо, значит, могу, я с радостью приветствую, чего и вам желаю.
20
Сначала мы разъехались и долго, целых семь лет официально не разводились. Намерения восстановить рухнувшие семейные отношения по прошествии какого-то времени, во всяком случае у меня, не было. В суд я не обращался по единственной причине — хотел сохранить за собой не право, оно в любом случае за мной оставалось, а человеческую возможность видеться с сыном, хоть как-то влиять на его воспитание. Пожалуй, я бы еще потянул с формальным разводом, пусть бы малый успел подрасти, окрепнуть умишком, но очень уж надоела гостиничная мимикрия. Куда ни приезжали мы с моей новой фактической женой, приходилось размещаться в разных номерах. Гнусное ханжество советского режима предписывало: раз нет печати в паспорте, извольте спать врозь, то есть спать вы можете, как вам угодно, но прописан каждый должен быть непременно по отдельности. Долгое время мы терпели это унижение, как и многие иные «правила» страны победившего социализма, пока в коридоре шикарного питерского отеля «Астория» жену не остановила дежурная по этажу:
— А вы, собственно говоря, куда идете, гражданочка, ваш номер не там…
Бдительная блюстительница нравов знала, чего она хочет, как впрочем и я знал — было бы достаточно сунуть в ее потную лапу десятку, и все на том бы завершилось, но, как говорится, пластинку заело: и я раз за разом повторял, а какое ее собачье дело, куда идет моя жена, что она будет делать в моем номере, на каком основании? Грешен, при этом я употреблял далеко не парламентские выражения и, полагаю, именно поэтому этажная поняла — наша жизнь, как патефонная пластинка, пока теплится, вращается вокруг центрального отверстия…
На следующий день было принято решение — все, развожусь через суд и регистрируюсь с новой женой в ЗАГСе. Казалось бы, все ясно, чего может быть проще! Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
В первый момент мне вроде крупно повезло, судейский чиновник, к которому я принес заявление, внезапно спросил:
— Летчик? А на чем летал?
Признаться, я опешил, как он мог узнать о моем прошлом? Оказалось, заметил голубые канты на форменных вэвээсовских брюках, которые я еще донашивал. Он оказался тоже бывшим пилотягой и по нашей общей принадлежности к воздушному братству пообещал все «моментом и безвозмездно наладить». Слово сдержал, буквально на следующий день мое заявление было переслано в районный суд по месту жительства бывшей супруги. Так требовал закон.
И пошла писать губерния!
Мадам вызывают на заседание примирительной комиссии — существовала в те годы такая инстанция — она не является и раз, и два, и пять раз. При этом к «делу» подшиваются справки: «Была занята на работе…», потом — «Болела, что бюллетенем номер таким-то подтверждается»… ну, и так далее. Как придраться, раз есть бумажка, штампик припечатан. Зная немного жизнь, я предполагал — события развиваются по известному анекдоту: «У соседа коза сдохла, разобраться — какое мне дело, а все-таки приятно». Коза у меня не подыхала, а мотаться и не один раз из города в город мадам меня вынудила. Ну, да бог с ней.
Наконец, свершилось.
Приехал, попал в задрипанный, я бы сказал, какой-то тухлый зальчик, где и встретился с судьей — это была далеко не молодая, бедно одетая женщина с траурным лицом, рядом оказался красавец заседатель, напоминавший плакатного пожилого пролетария. Ну, и моя бывшая жена появилась наконец. Пришла, приодевшись, с прической, подштукатуренная в меру, короче — вполне приличная женщина, хотя может быть и не дама.
О чем и как долго нас допытывали, рассказывать, думаю, не стоит, пустая трата времени, совершенно зряшная. Удивил меня «пролетарий», когда он обратился к жене и сказал, как запомнилось, примерно следующее: «Если только я вас правильно понял, милочка, муж по отношению к вам зарекомендовал себя звериным эгоистом. Верно? А кроме того, как вы свидетельствуете, он был или, точнее, бывал постоянно крайне груб… Верно? Хотя вы ничего не сказали о рукоприкладстве, но можно предположить — оно случалось, безусловно могло случиться. Вы характеризуете своего супруга еще и скаредным, мелочным и плохо воспитанным человеком, не лишенным склонности к зеленому змию… Верно я вас понял? Тогда объясните мне, пожалуйста, на что, собственно, он вам такой нужен? Почему вы не соглашаетесь развестись? Вы такая интересная, молодая, материально независимая, как мне кажется, во всех отношениях приятная женщина, неужели не сумеете достойно устроить свою жизнь с другим человеком? Не верится даже. Расходы по бракоразводному процессу, судя по его заявлению, ваш муж полностью готов принять на себя и от содержания сына, вашего общего сына, он не отказывается…»
Короче говоря, не без помощи этого совершенно незнакомого мне человека согласие на развод мне удалось наконец получить и, как говорится, в конце туннеля забрезжил свет, правда, выйти на свободу, попасть на простор новой жизни удалось лишь через три или четыре месяца.
События эти происходили давно, но крепко засели в памяти и прежде всего научили уважать логику, жить по законам этой мудрой науки и всеми возможными (и невозможными) способами сохранять верность воздушному братству. В это братство верил, верю и буду верить всегда.
Для того, кто вдруг усомнится в надежности нашего братства, вот такую историю рассказываю.
Когда беспощадная авиационная медицина списала меня с летной работы, я долгое время не мог найти себе места. Жизнь утратила не то чтобы всякий смысл, а — ясность, лишила, надежд, вроде бы весь свет затянулся низкой облачностью. Постепенно, очень медленно я приспосабливался к новому состоянию — пенсионер. Порой бывало, летал во сне и тогда не хотелось просыпаться. С годами боль исчезла, тоска притупилась — уж так устроен человек, ко всему приноравливается. И вот на семьдесят четвертом году жизни встречаю человека, который в одночасье сделался мне дороже отца и родного брата. Летчик высочайшего класса, он тоже сошел с работы испытателя, но продолжал подлетывать на легкомоторных машинах. Мы поглядели друг другу в глаза, и он все решительно понял. Без лишних слов повел меня на аэродром, усадил на левое сиденье и сказал:
— Нормальный полет по кругу, высота двести… Давай!
Потом последовал полет в зону. Он сидел рядом, ни во что не вмешивался, ничего не говорил. Во мне все дрожало от счастья. Кто не летчик, понять не может, что значит — возвращение в небо. А дальше случилось и вовсе невероятное. На земле он спросил:
— Один полетишь?
— Как прикажете…
— Готов или нет? — его вопрос звучал спокойно и доброжелательно. И я понял — вот последний шанс. Единственный и неповторимый. Не я ли всегда внушал людям: все слова — говно, только поступки имеют цену?! Так в чем дело? И я сказал:
— Готов.
Взлетев и развернувшись над избитой бетонкой бывшего центрального аэродрома столицы, увидев под собой красивейшее здание Военно-воздушной Академии, я внезапно осознал — ты же над знаменитой Ходынкой, сама история стелется под твоими ногами. И подумал: а не рвануть ли на Красную площадь, неужели я дешевле сопливого немецкого пилотяжки Руста, что сумел сесть на площади и войти и историю авиации, пусть скандально, но все равно — вошел! Впереди справа просматривался уже Белорусский вокзал. Ну? И тут будто прочел выведенный по небу текст: «Лучше быть плохим мужем, чем плохим другом». Монгольская народная мудрость. Не мог я подвести человека, который вернул меня в небо. Это было бы чистой воды предательством. И я тихо приземлился на бывшем Центральном аэродроме, мы обнялись с тем, кто теперь дороже отца и родного брата, я рассказал ему, какая шальная мысль ударила мне в голову. Он отреагировал моментально и очень сдержанно: захочешь полетать — приходи в любое время, слетаем на спарке…
