Григорий Медведев - Энергоблок
— Сейчас отключим, — сказал Болотов спокойно, почти безразлично.
Палин откинулся на стуле. Сердце бешено колотилось.
«Чего это оно так?» — подумал Палин. Приложил руку к груди: «Тук-тук... Тук-тук... Тук-тук...»
Вдруг навалилась дикая усталость. Руки на стол. Голову на руки. Расслабился. В мозгу стучало.
«Нужна энергия... Нужна энергия...»
Болит голова. Надышался. Звонок от Федосова:
— Труба замолчала... Слышь, Владимир Иванович?.. Вода не идет...
— Да-да-да... — сказал Палин будто в забытьи. — Сторожи, сторожи пока...
Снова уронил голову.
«Вода не идет... Хорошо... Вода... Такая вода не должна идти... Не должна...»
Звонок. Начальник смены АЭС Болотов:
— Владимир Иванович! Звонил Торбин... Начальник главного управления. Лично. Сказал — через тридцать минут прибудут пожарники. Просил принять их, обеспечить ведрами и организовать уборку «грязи» на минус пятой. Я их приму и организую работы. За тобой — доз-контроль, допуск.
— Кто подпишет разрешение на перебор дозы? — спросил Палин с затаенной яростью.
— Все предусмотрено... Торбин сказал — из расчета годовой дозы... Пять рентген на нос...
— Какой он добрый! — сказал Палин.
— Добрый... — Болотов рассмеялся.
— Куда будешь убирать воду и смолу? — спросил Палин.
— Куда?.. В дренажный бак... Больше некуда. Емкости с пульпой заполнены под завязку. Через них же и залило все, сам знаешь. Ну, все... — Болотов отключился.
— В дренажный бак... — тихо повторил Палин слова Болотова. — Это значит — в море... Вот и все... Но что делать?!.. То есть выход есть — дождаться пуска блока спецхимии. И тогда — стоять... Но я бессилен запретить пуск...
Палин впервые в жизни пожалел о том, что власти у него недостаточно и карьера его, похоже, закончилась должностью начальника отдела радиационной безопасности и что выше ему никак не прыгнуть без подсадки. А подсадить некому. Да... Нужных «друзей» не завел.
А милые сердцу — кто умер, кто работает на других АЭС. Теперь — одиночество и борьба.
«Нужна энергия... Нужна энергия... Торбин не отступится. Так всегда... Когда задаешь себе заранее схему, логику действий, жизни... Однозначность... В ней сила, но и слабость внезапного тупика. Жизнь-то всегда многозначна...»
Палин вяло усмехнулся.
«Похоже, точка. Лбом стену не прошибешь. Нужна энергия...» — мелькало в голове.
Как-то весь вдруг успокоился. Даже ощутил некоторую апатию. Подумалось где-то вторым планом, что его, Палина, разрешающей подписи нигде нет. Совесть чиста. Чего же еще?..
В это время звонок от Абдулхакова. Гортанный, с хрипотцой, глуховатый голос:
— Владимир Иванович! Прибыли пожарники. Все с ведрами. Допускает лично Болотов. Дозиметрический допуск с подписью Торбина. Из расчета пять рентген. Допускать?..
— Допускай... — глухо сказал Палин. — Я скоро приду.
«Вот и все», — снова подумал он, сидя на стуле, опустив голову и вяло свесив меж колен сцепленные в замок руки. Вновь усмехнулся. Острая волна волос на затылке сникла и легла на воротник белого лавсанового костюма. Но голова работала независимо от его состояния. Мозг лихорадило. Обрывки мыслей, вспышки озарений, внезапно всплывающие и тут же тонущие во мраке памяти картины прошлого. Однако на «выходе» из черепной коробки ничего не было. Пустота...
«Работай, работай... — приказал он мысленно своему мозгу. — Думай, думай...»
В висках ощутил пульс. И еще где-то, будто в переносье.
Тук... Тук... Тук...
Звонок от Федосова:
— Труба молчит, Владим Иваныч. Может, мне уйти? Захолодало... Ветер с моря рвет. Штормит... А?..
— Побудь еще чуток. Я скоро сменю тебя. Жди... — попросил Палин мягко. А сам подумал: «Чего ждать?! Пусть идет. Нет, пусть ждет... — И снова приказ себе: — Думай... Думай...»
Но мозг ничего не выдавал. На «выходе» пустота... Встал. Пошел вниз, на минус пятую. Уже на подходе услышал звон ведер, топот десятков ног, бульканье воды, приглушенный говор. И вдруг счет:
— Пятьдесят пять, пятьдесят шесть...
Палин остановился. Сердце замерло. В висках стучало. Он всматривался в людей, вспоминая атомное штурмовое четырехлетье. Там тоже их было много — молодых, сильных, бегущих с носилками, мешками, ведрами с раствором и мусором... И часто среди них Курчатов — вездесущий, напористый, казалось, неутомимый...
— Шестьдесят один, шестьдесят два...
«Считают ведра... Порядок. Норма выработки... Но как же это получается, что нету выхода?..»
И вдруг подумал, что так, пожалуй, было всегда. Только он не знал, не понимал этого. Теперь же задал себе урок, и совесть в западне. Покоя нет...
«Выход только через общее... Общее... Общая победа, общая жизнь, единый порыв... Вперед в целом... Частная моя маленькая совестишка бьется головой о стену...»
Абдулхаков сидит на ступеньке за два лестничных марша до входа в аварийный коридор. Палин подошел сзади, тронул его за плечо. Абдулхаков вскочил. Плоское лицо, остро обтянутые скулы, в черных глазах печаль.
— Работают... — выдавил из себя. Скорбная улыбка: — Они сказали, что пока не кончат...
— Кто сказал?
— Алимов звонил... Ссылались на Торбина...
Глядя сейчас на Абдулхакова, Палин будто заново увидел его всего сразу. Весь образ. Терпкий отпечаток остался... Печаль во всем облике этого сухопарого, дотошного, исполнительного парня. Печаль... Он весь излучает ее. Излучает...
Спустились вниз. Палин надел болотные сапоги, вошел в коридор. Абдулхаков остался снаружи, у телефона.
«Таскают в триста пятнадцатый бокс, — отметил Палин, — сняли гидрозатвор с трапа, льют прямо в коллектор... Считают ведра...»
Сырость в воздухе. Стены и потолок запотели. Крупный капельный пот. Скатываются струйки. Стремительно, одна за другой. Душно. Радиоактивная вода с взвешенной в ней пульпой желтой смолы выше щиколоток. Чуни и пластикатовые пимы, натянутые поверх кирзовых сапог, у большинства пожарников порвались.
«Всех придется раздевать...» — подумал Палин.
Душно. Пожарники в защитного цвета расстегнутых бушлатах. Лица молодые, загорелые, пышут здоровьем. Почти все сбросили респираторы. Трудно дышать. На щеках белые паутинные волокна ткани Петрянова. Белый, заряженный, назойливо прилипающий к щекам пух... Взбалтывают воду сапогами. В ведрах равномерная взвесь радиоактивной пульпы. Передают, расплескивают, обливаются...
— Всем надеть респираторы! — зычно крикнул Палин. — Все-е-м!
Пожарники послушались.
«Думай! Думай!..» — приказывал себе Палин. На «выходе» из черепка ничего. Пустота. Лица пожарников раскраснелись. Под загаром бронзовые. Исполняют работу молча, усердно. Абдулхаков еще на лестнице шепнул, что они не знают, что носят... У них приказ... Не они решают...
Духота. Приглушенный телефонный звонок. Палин бежит к выходу. Бульканье. Брызги. Спертый влажный воздух...
Абдулхаков протягивает трубку. Начальник смены АЭС Болотов:
— Дренажный бак переполнен! Алло! Владимир Иванович! Включаю насосы на откачку. Ничего не могу сделать. Надо качать, иначе затопим все низы...
— Категорически запрещаю, — сухо сказал Палин.
— Ну, ты даешь! — Голос Болотова зазвенел. Спросил: — Сообщить Алимову?
— Сообщай...
Палин стоит у телефона. Ждет. Звон ведер, бульканье, переплеск воды. Мелькание фигур. Пожарники стараются. Уровень падает... Быстрей, быстрей!.. Снова звонок Болотова:
— Владимир Иванович! — В голосе Болотова насмешка — Личное распоряжение товарища Торбина... Записал по телефону в оперативный журнал. Зачитать?
— Ты-то, я вижу, спокоен? — с возмущением спросил Палин. Невольно весь подобрался. Прихватило дыхание. В голосе легкая дрожь. — У самого-то совесть как? А? Рука нe дрогнет? — последнюю фразу сказал тихо, стараясь унять дрожь в голосе.
— Не дрогнет, — ответил Болотов. — Начальству виднее... Много на себя берешь, Палин. Ни к чему это... Включаю насосы...
Палин ничего не ответил. Отдал трубку Абдулхакову. Болит голова. Снял резиновые сапоги, перелез в тапочки с галошами. Перескакивая через три ступеньки, пробежал наверх...
В помещении щита дозиметрии никого. Сотни приборов мурлычут, как сытые кошки. С переливом. То в унисон, то вразнобой. В воздухе запах теплого приборного лака. Надел телогрейку, схватил радиометр, колбу для отбора проб. Побежал с непокрытой головой. В черепке «вычислительная машина» переключалась. Стоп! Чистота. Ничего не придумал...
«Теперь — действие, действие. Что-нибудь делать... Это... Теперь это...»
Выскочил в переходной туннель. Обдало холодом. Туннель, выйдя из железобетонного монолита блока, перешел в эстакаду, соединяющую блок атомной электростанции с административным зданием. Витражи эстакады еще не застеклены.
Низкое свинцовое, в рваных тучах, небо. Свищет сквозной холодный ветер. Он глянул наружу и увидел, что тот же глинистого цвета «свинорой», но на этот раз не залитый солнцем, был безотраден и потерял ту выразительность движения стройки, которая еще вчера так бросалась в глаза.
