Анатолий Черноусов - Повести
Когда Игнат, диковато блеснув белыми зубами, снова принял, почти уже в падении, пулей летящий шарик и сравнял счет, Наташка, ахнув и пробормотав: «Батюшки, батюшки!», стиснула Андрюхину руку. От этого он совсем перестал замечать подпрыгивающие и взлетающие шарики, стоял и дышать забыл…
Но тут, как назло, прибежала Надька, Наташкина сменщица, и затараторила без запятых:
— Прохорова отказалась плыть, если нам поставят «картошку», не видеть нам призового места, как своих ушей.
Наташка, отпустив Андрюхину руку и тотчас же забыв и о нем и о настольном теннисе, побежала на берег реки, на ходу переговариваясь с Надькой.
А на столе продолжался поединок… Но уже видно было, что Игнат сдает, измотал его Геннадий своими непрерывными атаками. Андрюхе было жаль Игната, но, с другой стороны, он не мог не радоваться за Геннадия, за свой цех, за то, что очков у них теперь прибавилось.
Когда сборщики подбрасывали в воздух горячего и взмокшего победителя, по радио были объявлены результаты заплывов: сборочный цех занял предпоследнее место…
— Вообще могли «картошку» получить, — говорила Наташка, вороша мокрые волосы: ей пришлось проплыть дистанцию вместо «этой эгоистки Прохоровой».
Всем скопом, и спортсмены и болельщики сборочного, направились к волейбольным площадкам, где начались заключительные игры.
«Ну, если еще и в волейбол продуем…»
Андрюха изо всех сил старался не волноваться, брать мячи почетче, поточнее, давать «пасы» другим, бить самому, когда набросят; слышал ободряющие голоса Багратиона, Пашки, Геннадия, Сени–школьника, пришедшего болеть с оравой таких же длинноволосых, по–бараньи орущих дружков; слышал также выкрики Панкратова: «Ха–ха, мазила! Он своим подыгрывает! Студентам!» Слышал, как Наташка кричала Мрачному Типу — заткнись ты, чучело! Слышал он это все краем уха, осознавал краем сознания: внимание было сосредоточено на мяче, на товарищах, на игроках по ту сторону сетки. Надо вырвать у них инициативу, иначе позор!
А как ее вырвешь, инициативу, когда за кузнечный играет этот нескладный, долговязый «драндулет» Владька. Наградила же природа костями!.. И удар–то у него получается какой–то костяной или даже чугунный: до того жесткий, что не мяч летит на тебя, а чугунное ядро из пушки — «Примай, Андрюха!»
И Андрюха «примает», но уже чувствуется боль в суставах пальцев, и вся надежда на то, что… знает Андрюха одно слабое место в характере Владьки. Натура у Владьки на редкость азартная, и когда Владька входит в азарт, то уж перестает замечать, что на площадке он не один, что, кроме него, там еще пять игроков…
— Держи, Владя! — поддразнивает Андрюха, посылая «прострельный» мяч на ту сторону. Однако посылает не Владьке, а, конечно, опять в «дыру». И знает — Владьку это бесит, и Владька все чаще начинает хватать не свои мячи, подминает под себя своего товарища.
«Еще немного, и ты у меня заведешься, — думает Андрюха, повторяя удар. — Еще немного…»
А вот он, и подходящий момент — совпало так, что Владьке бить, а у сетки как раз Андрюха.
— Примай! — запальчиво кричит Владька и взвивается над сеткой и заносит руку — этот свой сокрушающий рычаг.
Мгновенно туда же, к мячу, взлетает и Андрюха и на какую–то долго секунды видит совсем рядом перекошенное Владькино лицо. Бац–бац! — дуплетом простучали страшной силы Владькин удар и «железный» Андрюхин блок. Мяч, косо отскочив от соединенных Андрюхиных ладоней, ударил в землю у самой сетки. Владькин партнер не успел даже и глазом моргнуть.
— А–а–а! — стонут болельщики, плотной стеной окружившие площадку.
И с этой минуты наступает перелом. То, что он никак не может «прострелить» Андрюхин «блок», окончательно вывело Владьку из равновесия. Он уже не слышал просьб товарищей: «Пас! Дай пас!» Он был красив, что и говорить, Владька: то бросался на мяч, распластавшись во всю свою длину, то перекалывался через спину и мигом вскакивал на ноги, готовый к отражению нового удара; то посылал с самого края площадки стремительные «пули». Одним словом, был черт, а не Владька, но, увы, он был один, игра команды кузнечного цеха разладилась.
— Держи, Владя! — кричал Андрюха нарочито насмешливым тоном и, поддерживаемый командой, «садил» один за другим отвесные мячи.
Минут через десять все было кончено.
Когда их шестерых окружили болельщики, и жали руки, и хлопали по плечу, и улыбались, и поздравляли, Андрюха чувствовал — семья! Единая хорошая семья. Отличные и парни, и девчата. А глядя на смеющееся лицо Наташки, вдруг решил — приглашу ее в кафе поужинать…
Глава одиннадцатая
И завертелось колесо…
— Давайте устанавливайте мост, не тяните! — слышит Андрюха требовательный голос мастера.
— Кра–ан! — тотчас же кричит Пашка, сделав ладони рупором.
И кран, неподвижно дремавший под самым потолком, под паутиной потолочных ферм, вздрагивает, будто просыпается, и начинает приближаться, громыхая всем своим железом. Останавливается, повисает над участком, словно громоздкое металлическое облако; цокают контакты в кабине у Лены–крановщицы, опускается сверху стальная леска с крюком.
Раму моста, громадину, сваренную из уголков и швеллеров, опутали тросами, навздевали эти тросы на крюк, Пашка вытянул в сторону руку ладонью вверх, будто хотел узнать, нет ли дождя:
— Вира — помалу!
И рама отделилась от автопогрузчика, на котором ее привезли в цех, отделилась и поплыла по воздуху, будто чудовищная рыбина, пойманная на крючок. Замерла на месте и, согласно Пашкиному дирижированию, опустилась прямо в центре участка. Все. Теперь установить на раму четыре колеса, двигатель, редукторы, и мост готов. А мост — основа всей машины, он понесет на себе главные узлы, которыми завалены сейчас верстаки и многие из которых до сих пор недособраны.
— Студент! — зовет мастер. — Поставь–ка сюда вот этот кожух.
И Андрюха берется крепить к раме железный кожух, этакое жестяное корыто, которое оградит, прикроет ленту конвейера.
А вокруг все меняется, меняется; на опрокинутую раму уже ставят ведущие колеса, двигатель, редукторы, Пашка подтаскивает из кладовой ящики с новенькими болтами, шпильками, гайками, с подшипниками, которые упакованы в пергамент и покрыты густой смазкой.
Геннадий на верстаке собирает последнее колесо для моста; глаза напряжены, брови сведены, цепкие проворные пальцы берут обмытый в керосине, поблескивающий подшипник, с помощью медной выколотки загоняют подшипник в осевое отверстие колеса, туда же ставят еще один подшипник, а чтобы оба сидели на месте, не вылезали, Геннадий подпирает их пружинящим стопорным кольцом. Подхватывает собранное колесо и — к раме. Стоя на коленях, заводит колесо в буксу, просовывает в него коротенькую ось, разгибает концы шплинтов, крутнул колесо — вертится! Геннадий даже что–то такое пропел потихоньку, что–то вроде «парам–там–там», глядя на легко и весело крутящееся колесо.
Да и вообще парней не узнать — повеселели, собрались, даже Панкратов перестал поглядывать на Андрюху угрюмо: работа пошла, некогда. И Панкратов, сосредоточенно сопя, загоняет солидол из шприца в шариковые масленки на осях, будто ставит мосту оздоровительный укол.
— Кра–ан! — опять кричит на весь цех Пашка, задирая голову вверх, туда, где под голубенькой косынкой белеет лицо Лены–крановщицы.
— А‑ан! — наверное, слышится ей там.
И Лена — за рычаги и рукоятки, Лена — пальчиком — на кнопку, и вот уже переворачивается и становится на рельсы четырьмя своими колесами, словно лапами, только что сработанный мост. Андрюхе же вспоминается недавний случай, когда Лена удивила всю бригаду. Нужно было завинтить огромную, с человеческую голову, гайку на колонне–стойке. Как с такой гайкой сладишь? Тут не возьмешь ключик да не завинтишь играючи. Ключ Пашка с Панкратовым еще смогли поднять, а вот повернуть им гайку не могут. Оба повисли на ключе — и ни в какую. Позвали Леню–школьника, попробовали втроем — безрезультатно.
Тут над Пашкой, стоящим в раздумье, повис стальной крюк. Крюк медленно опустился и осторожно дотронулся до красного Пашкиного берета. Пашка испуганно втянул голову в плечи, скосил глаза сначала на крюк, потом на Лену — что за шуточки?..
«Цепляйте! Цепляйте, дурни, крюком!» — кричала Лена сверху, из своей кабины и показывала рукой, как переставить ключ и как зацепить его.
Так и сделали. Переставили огромный ключ, надели его разинутой пастью на гайку, подцепили второй конец крюком, и кран, словно могучая рука, повернул, подвинул гайку по резьбе. И снова переставили ключ, и снова повернули. А когда гайка стала на свое место, Пашка опустился на колени посреди участка, развел руки в стороны и, подняв глаза на Лену, воскликнул:
![Анатолий Землянский - После града [Маленькие повести, рассказы]](/uploads/posts/books/237651/237651.jpg)
