Виктор Конецкий - Том 7. Эхо
Строгая деловая секретарша сообщила, что звонят из Смольного и что сейчас будет говорить секретарь обкома Петр Петрович.
Мягким, добродушным басом Петр Петрович попросил прощения за беспокойство, затем объяснил, что недавно попалась ему книжка Рахманова «Базиль», а тут еще дочь-девятиклассницу водили в культпоход на «Беспокойную старость». И вот Петру Петровичу очень захотелось познакомиться с живым автором. Он рад пригласить к себе на чашку чая. А если возможно, то рад навестить Леонида Николаевича у него дома, посмотреть, как писатель живет. Тем более, есть маленькое предложение, о котором он расскажет при встрече…
Леонид Николаевич сразу усек, что его разыгрывают, но виду не подал, бесшумно улыбнулся своей ироничной улыбкой и ответил, что ждет секретаря к восьми часам вечера, но просит прихватить два ананаса и китайский термос. Леонид Николаевич знал, что такие вещи достать в Ленинграде не сможет и настоящий секретарь обкома.
Трубка несколько секунд потерянно молчала, потом мягкий бас сказал, что ананасы и китайский термос он привезет.
«Кто это в наш век может так шалить? — думал Леонид Николаевич, расхаживая по кабинету и потирая тонкие, аристократические руки. — Маро, конечно! — решил он без большого труда. — Обиделась, что я ее давно не проведовал и напоминает о себе таким образом. Действительно, как она там живет?»
И Леонид Николаевич стал звонить Маргарите Степановне Довлатовой. Один час и две минуты у Маргариты Степановны были короткие гудки. Но Леонид Николаевич продолжал набирать номер. Во-первых, он знал, что если Маро села к телефону, то раньше чем через два часа не встанет. Во-вторых, драматург много лет проработал с молодыми авторами, а такое возможно только для человека с крепкими нервами, выдержкой и спокойствием чукчи.
Наконец дозвонился.
— Вы уже знаете? — спросила Маргарита Степановна. — Благодарю вас. Вы всегда были такой чуткий…
— Что я знаю? — не понял Леонид Николаевич.
— Господи! Книжный стеллаж упал на Аркадия Иосифовича! На моего родного мужа!
— Этого ему еще не хватало! — сказал Леонид Николаевич.
— Кому? — спросила Маро с обычным своим юмором висельника. — Стеллажу или Аркадию Иосифовичу?
— Дома есть календула? — спросил Леонид Николаевич, пожевав губами.
— Зачем? — спросила Маро. — Разве поможет календула, если его тарабахнуло первым номером «Молодого Ленинграда». Вы помните, сколько альманах весил? Прощайте, я уже час вызываю «неотложку», а вы вклинились…
«Итак, Маро отпадает, — продолжал размышлять Леонид Николаевич, глядя на тоскливые зимние сумерки за окном. — Но кто, кроме нее, может говорить и женским, и мужским голосом?.. А вдруг это Миша Слонимский пошалил? Собрались у него новые Серапионовы братья…» Тут Леонид Николаевич вспомнил, что Миша поскользнулся на обледенелом пороге в Доме творчества, теперь лежит, не подпускает врачей и своим собственным способом вправляет обратно в позвоночник вывихнутое ребро… «А может, Козинцев сбросил с плеч лет тридцать, тонну славы, Шекспира, Смоктуновского и решил помальчишествовать? Ведь он когда-то в комической опере служил, правда, басом говорить и тогда не мог…»
Леонид Николаевич еще подумал о Геннадии Самойловиче Горе, но тот отпадал, потому что ни один научный фантаст в литературе быть фантастом в жизни не должен…
И тут Леонид Николаевич ощутил смутную тревогу.
Часть II
Без десяти восемь он стал у окна так, чтобы видеть все Марсово поле и подъезд. Ровно в восемь к подъезду подошел мужчина с тремя ананасами в авоське. Леонид Николаевич положил под язык таблетку валидола и отправился открывать дверь. Острым писательским глазом он узнал секретаря обкома.
— Страшно неудобно, — сказал Леонид Николаевич, принимая ананасы. — Понимаете, я решил, что меня разыгрывают… И почему вы без машины? Такой противный, мокрый снег…
— Ерунда, — сказал секретарь обкома. — Машину я отправил на Бадаевские склады… Шофер у меня отчаянный парень, если он термос не достанет — тогда уж не взыщите…
— Проходите, пожалуйста, — сказал Леонид Николаевич, немного конфузясь, но держа себя в руках. — Надо было хоть такси…
— Разве в такую погоду такси поймаешь? — засмеялся Петр Петрович. — Хотел меня один левак на «скорой помощи» подвезти, но я удержался — должность не позволяет…
— Простым людям, конечно, легче, — согласился Леонид Николаевич.
Как положено, сели, помолчали, приглядываясь друг к другу.
— Честно говоря, времени мало, — сказал Петр Петрович. — Вторые сутки дома не ночую. Так я быка за рога, с вашего разрешения. Слышал, гриппуете часто?
— Увы, бывает, — сказал Леонид Николаевич.
— Ну, вот, а я еще слышал, вы мужик вятский, закваски приуральской — вам грипповать грех, не хотите ли кости погреть?
«Мое личное дело читал, — отметил про себя Леонид Николаевич, — что же от меня ему надо, господи боже мой?! Если путевку в Сочи предложить, так это через Союз делают, а тут сам приехал. И с ананасами!»
— Гм, — сказал Леонид Николаевич и промолчал. Он научился при работе с молодыми писателями давать творцу выговориться до самого конца, и тогда уже говорить самому.
— Слыхал я еще, — продолжал Петр Петрович, — вы Волховскую ГЭС строили: начало электрификации всей страны! Ленинский план! Переходные опоры через Неву для первой линии электропередачи ставили… Кажется, Нева трогалась, а провода на льду…
«А это-то откуда он знать может?!» — ахнул про себя Леонид Николаевич, но продолжал невозмутимо молчать.
— Два года в элекротехническом институте — тоже не шутка… Вашего «Депутата Балтики» я еще в детстве видел. И книгу о большом строительстве написали. Я об Исаакиевском соборе говорю… Вот мы на бюро и решили вам предложить командировочку, сложную и опасную, между прочим.
Леонид Николаевич спокойно сидел, выпрямив спину и туго сжав узкие колени. Ему вдруг захотелось хватануть граненый стакан водки или закурить, но он запретил себе и то и другое уже давно, а на отсутствие воли и самодисциплины он никогда не жаловался.
— Мы решили отправить вас в Африку. Мы знаем, что человек вы северный, как я вам уже говорил, но кого другого посылать? Вообще-то обстановка там адская — пыль, жара, вода вонючая, инфекции, но героических ленинградцев полнымполно — работяги, инженеры, техника с наших заводов… Написать бы обо всем этом, а? Последнее время вы современную тему как-то сторонкой, сторонкой… Поезжайте на полгодика. И кости погреете, ха-ха! Авось с производственным романом вернетесь. Не одному же Кочетову о Журбиных писать. Я сейчас про Асуан говорю. Или вот в Сирии на Евфрате большое дело начинается по электрической части… Поэты наши молодцы — пирамиды с Братской ГЭС сравнивают, а вы — Волхов с Нилом, а? Слабо?
Хваленая выдержка давнего члена редакционных и художественных советов сдала — Леонид Николаевич пребольно ущипнул себя за ляжку, но не проснулся, потому что все это происходило в реальности. «Вдруг он меня с Борисом Полевым спутал? — мелькнула нелепая мысль. — Или с Вадимом Кожевниковым? Да нет, те, вроде, не инженеры-электрики… Не инженеры-электрики, но на открытия Братских ГЭС летают… И в Бхилаи тоже… Ясное дело, путаница какая-то… Ну и вечерок!»
— Не роман, так пьесу наверняка сварганите! — сказал Петр Петрович и ненароком глянул на часы. — По рукам?
— Я чрезвычайно благодарен за доверие, гм, внимание, — сказал Леонид Николаевич. — Но в опасении некоторых недоразумений и слабого здоровья… тем более годы уже не те… я вынужден отказаться.
— Слушайте, товарищ Рахманов, вы или не вы «Беспокойную старость» сочинили? А вам до старости и тимирязевского возраста еще пруд прудить! Настаивать, неволить, конечно, не стану — сами решайте. А если не согласны, то будьте любезны, порекомендуйте учеников. Самого, конечно, талантливого — вы их насквозь знаете. Только чтобы он там… ну, в этот, ну в Асуанский вытрезвитель сразу не загремел… Ежели порекомендуете, то будете за него нести партийную ответственность, хоть вы и беспартийный. Думайте!..
Мысленно представив себе одного из своих лучших учеников в заграничной командировке, Леонид Николаевич вздрогнул и… согласился.
— Вот и лады! — сказал секретарь и обеими мозолистыми ладонями по-братски пожал нежную руку драматурга. — А живет в вас настоящая партийная жилка, ха-ха!
Леонид Николаевич долго смотрел в окно вслед Петру Петровичу, который переходил набережную Мойки, поддерживая брюки и увязая в мокрых сугробах. Петр Петрович направлялся к трамвайной остановке, торопился.
Самое смешное, что от этой бытовой картинки на глазах Леонида Николаевича выступили слезы.
И одна скупая слезинка скатилась на тщательно выбритый подбородок. «Человек боится времени, а время боится пирамид», — подумал он.
