Вениамин Каверин - Ночной сторож, или семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году
Сани промчались по Нескорой, свернули в переулок, соединявший ее с набережной; кучер, придерживая лошадь, стал выбирать пологий спуск и наконец плавно повел сани вдоль извилистой речки.
Вот и Мухин промелькнул, с ленивым, сонным лаем собак, с телевизионной башней, которая была гораздо ниже немухинской, потом пошли какие-то темные села.
Большая желтая луна с каждым часом становилась все меньше и голубела, пока не превратилась в маленький сияющий блин, который кто-то отхватил сбоку на целую четверть. Но и оставшихся трех четвертей было вполне достаточно, чтобы засыпать всю Немухинку множеством ослепительных, скрипящих под полозьями звезд. Это был, конечно, снег, который старался выглядеть особенно нарядным в первый вечер года.
Варвара Андреевна задремала — намаялась за день. Что-то легкое приснилось ей: весеннее утро, бабочки над маленьким лесным водопадом, кузнечики, неторопливо завтракающие в высокой траве. Иван Гильдебранд обнял ее за плечи, чтобы на крутом повороте она не вылетела из санок, и ей казалось, что, если бы не эта сильная рука, она увидела бы совсем другой сон — грустный или даже, может быть, страшный.
Обсуждаем вторую сказку и находим третью
— Ну что ж, — сказал дядя Костя, когда я прочитал ему эту историю. — Кое-что здесь может пригодиться для моего путеводителя. Скажем, любой турист был бы поражен, узнав, что в здешней школе преподавала фея Музыки, которая потом вышла замуж за обыкновенного или даже не совсем обыкновенного кузнеца. Правда, для первого, второго и третьего раздела моего путеводителя… — Он взглянул на план. — Немухинские музыканты, очевидно, не имеют значения. Но для четвертого… Она была командирована?
— Кто?
— Фея.
— Без сомнения.
— Отлично! Значит, она может смело занять свое место среди академиков, поэтов и Героев Социалистического Труда. Да и вообще…
Дядя Костя задумался.
— Конечно, описания города здесь почти нет. Но окрестности, например Поселок Любителей Свежего Воздуха, о котором, кстати сказать, даже в Большой Советской Энциклопедии нет ни слова, описан недурно. Любопытно, например, что его обитатели любят поэзию и сами время от времени пишут стихи. И вот еще что очень важно! Вы помните, мне хотелось доказать, что немухинцы — люди самолюбивые и скромные, а теперь становится ясно, что они еще и добряки. Посмотрите, как сердечно они отнеслись к Варваре Андреевне с ее немного странным оркестром. И как радушно провожали молодых! И как умно рассудили, что Варваре Андреевне от такого симпатичного кузнеца отказываться было бы неблагоразумно. Правда, мне не верится, что он придумал для нее тысячу ласковых прозвищ. Я в свое время для своей невесты придумал только пять. Короче говоря, мне легко будет доказать, что любой турист встретит в Немухине людей доброжелательных и гостеприимных. Но вот как быть с этим упорным нежеланием ударить лицом в грязь… и вообще с характером коренного населения в целом?
— Но ведь нам пока удалось разыскать подзорную трубу и музыкальную табакерку. Может быть, если мы найдем старинную пушку или медный самовар…
Дядя Костя так сильно потер нос, как будто решился покончить с ним раз и навсегда.
— Не знаю, не знаю, — возразил он. — Пока вы возились с этим блокнотом, я возился с Музеем и, как видите, почти привел его в порядок. Ни пушечки, ни самовара, ни фрегата нет и в помине, не говоря уже о шкатулке, которая, открываясь, превращается в маленький письменный стол.
— Превращается в письменный стол? Откуда вы это знаете?
Вместо ответа дядя Костя протянул мне опись. Под номером 205 действительно была указана шкатулка и прибавлена фраза: «Может служить бюваром для хранения почтовой бумаги, конвертов, корреспонденции и т. д.».
— Где же она?
Дядя Костя только пожал плечами.
— Мне кажется, — нерешительно сказал он, — что она могла попасть в Комиссионный Магазин…
В сказке «Сын Стекольщика» Ночной Сторож утверждал, что хотя Директор Комиссионного Магазина Пал Палыч считался знатоком старины, однако был подслеповат, глуховат и, главное, очень пуглив, что, кстати сказать, совсем не свойственно для знатоков старины. И действительно, он испугался, когда я сказал ему, что шкатулка пропала из Музея.
— Может быть, она случайно оказалась у вас Магазине?
— Помилуйте! Чтобы я купил музейную вещь? Я не только не покупаю их, но даже не продаю, когда они попадают мне в руки. Неужели эта шкатулка, которую я неоднократно видел в Музее рядом с моделью фрегата, бесследно пропала?
— Увы! Пропал и фрегат.
Пал Палыч ахнул и, шатаясь, прошел куда-то за перегородку, в глубину Магазина. Когда он вернулся, от него так сильно пахло валерьянкой, что кошка, до сих пор спокойно дремавшая за прилавком, вылезла и, тревожно принюхиваясь, выгнула спину.
— И пушечка елизаветинских времен, — продолжал я. — И медный самовар.
Пал Палыч взялся рукой за сердце.
— И деревянный телефон начала века в виде ящика, прикрепляющего к стене, с двумя звоночками и ручкой.
— Ну, телефон — бог с ним! — вдруг успокаиваясь, сказал Пал Палыч. — Подобным вещам вообще не место в Музее. У меня, кстати, есть такой телефон. Я сделал из него клетку для белки.
— А где он у вас?
— На дереве, в саду. Хотите взглянуть?
До обеденного перерыва оставалось еще добрых пятнадцать минут, но из любезности ко мне он закрыл магазин, повесил дощечку: «Обедаю», и мы отправились к его дому.
— Ах боже мой! — все повторял он. — И пушечка? Можно понять человека, который покупает старинную шкатулку. Но кому нужна пушка, тем более что из нее выстрелить невозможно!
Пал Палыч жил недалеко от сестер Фетяска, в переулке, который немухинцы почему-то называли Кривым, хотя он был прямой, как стрела. В маленьком садике решительно все было похоже на хозяина: среди скромных пугливых незабудок виднелись затейливые, но тоже пугливые цветочки, которые назывались не-тронь-меня, и только высокие золотые шары старались показать, что они ничего не боятся. В доме (когда мы вошли) осторожно, стараясь никого не обеспокоить, пробили двенадцать раз настенные часы. Но самой похожей на Пал Палыча оказалась белочка, которая вылетела из своего домика, распушив хвост, и, прыгая с дерева на дерево, спряталась в кроне высокой сосны.
Что касается ее домика, надо сознаться, что Пал Палыч остроумно решил воспользоваться старинным телефоном. Он делился на две части: верхняя, украшенная резным полуовалом, напоминала почтовый ящик, а нижняя — тоже почтовый ящик, но вытянутый в длину и поменьше.
— А нельзя ли посмотреть его поближе?
Пал Палыч принес лесенку, с неожиданной ловкостью взобрался по ней и снял телефон.
На месте, где некогда стояла ручка — в старину эту ручку крутили, чтобы соединиться со станцией, — он выпилил для своей белки круглую дырку — она заменяла дверь. Верхний ящик, из которого Пал Палыч вынул весь механизм, был прикрыт покатой дощечкой с парапетом, таким образом белочка при желании могла спать на дощечке, а ведь нет ничего приятнее, чем спать в саду, на свежем воздухе в ясную (или даже не очень ясную) погоду.
Нижний, узенький ящик Пал Палыч оставил нетронутым, по его мнению, домик выигрывал от сходства со старинным телефоном.
— Ведь это, в сущности, нечто вроде первого этажа, — с гордостью сказал он. — А попробуйте-ка найти другую белку, которая жила бы в двухэтажном доме.
Я посмотрел на него, он на меня — можно было, пожалуй, подумать, что нам пришла в голову одна и та же мысль. Но оба ящичка были не привинчены и не приклеены, а врезаны, и я не решился сказать Пал Палычу, что мне хотелось бы заглянуть в нижний этаж.
— А вы случайно не помните, у кого вы купили этот телефон?
Пал Палыч задумался, зажмурив правый глаз. Потом он зажмурил левый и со значительным видом поджал губы.
— Это было года четыре тому назад, — наконец сказал он. — И его принес мне… Нет, не помню. Но кстати, почему бы вам не дать объявление в «Немухинском голосе», скажем, так: «По-видимому, бывший Директор Городского Музея Лука Лукич Мыло украл или продал с черного хода такую-то пушечку и такую-то шкатулку, которая, кстати, превращается в письменный стол. Нашедшему эти вещи и вернувшему их в Музей будет выдано вполне приличное вознаграждение».
И действительно, это была прекрасная мысль. Мы простились, я забежал в редакцию, дал объявление и, вернувшись к себе — я остановился в гостинице, — пообедал. Надо было кое-что исправить в истории о немухинских музыкантах. Но, едва написав пять-шесть строк, я лег на диван, заснул и, проснувшись, увидел Пал Палыча, который ходил по комнате на цыпочках, очевидно, не решаясь меня разбудить.
— Здравствуйте, — сказал он, хотя не прошло и полдня, как мы расстались. — Я вспомнил, кто принес мне телефон. Петя Воробьев по прозвищу Воробей с Сердцем Льва. Конечно, теперь его никто так не называет, потому что он уже студент и приехал в Немухин на каникулы. Причем приехал он как раз к дяде Косте, который для него в буквальном смысле слова действительно дядя.
