Исай Давыдов - Девушка моего друга
Все думали, что управляющий на работу не вернется.
Но он вернулся и уже по-страшному ругал тех, кто, боясь за его сердце, скрывал от него какие-то неприятности.
— Мое сердце любую правду вынесет, — как-то сказал он на совещании при Китове. — Оно только лжи не выносит.
Но от него все равно многое скрывали. Видно, такова уж планида тех, кто перенес инфаркт и остался на прежней работе.
Управляющий подошел к нам, поздоровался, угостил «Казбеком».
— Сам теперь не курю, — сказал он. — А без папирос в кармане не могу.
Мы закурили. Он стоял рядом, барабанил пальцами по коробке.
— Может, людей подкинуть, Евгений Иванович? — спросил он Китова. — Все-таки пять часов мало…
— Хватит, Сергей Ефимыч! — отозвался Китов.
— А то смотри, — сказал управляющий. — Тут недалеко бригада Ачина в ночь работает. Снимем, пришлем — хоть всю…
— Обойдемся. — Китов улыбнулся. — Спасибо, Сергей Ефимыч… У нас все рассчитано.
Последний троллейбус прошел без пяти час, и Зотов тут же поднялся с трубы, вышел вперед и воткнул свой скарпель в земляную стенку под асфальтом. И мы ждали, пока он отработает свои десять минут, потому что тоннель должен был быть очень узкий, и второй человек, даже сейчас, в самом начале, только мешался бы.
А потом, когда тоннель пойдет, ему и вообще невозможно будет встать рядом, второму-то человеку.
Вначале мы работали скарпелями по десяти минут — до тех пор, пока тоннель не ушел вглубь на два метра.
А потом мы менялись через пять минут.
Каждый шел на переднее место, как в атаку. И отдавал короткому ломику все свои силы. Потому что это самое трудное дело — долбить землю ломиком. Откидывать ее легче. Откидывая ее лопатами из тоннеля, мы отдыхали. И пока мы перекидывались лопатками земли и устанавливали крепления, передний выкладывался на полную катушку.
С другой стороны улицы было то же самое. Такие же прожекторы на фонарных столбах и такой же порядок.
Вторая половина бригады шла навстречу нам.
Мы должны были встретиться под землей. И для этого передний должен был ровно держать линию.
Иначе можно уйти в сторону. И тогда уже за ночь не успеешь. А задержать утром троллейбусы — это хуже нет. Такого в нашей бригаде еще не бывало. Людей мы не подводим.
Я был свеженьким, как огурчик, в начале этой ночи. Я даже не колол, дома дров в эти дни: берег силы. Поэтому мне легко было работать. И я очень удивился, когда заметил, что Ленька Степанов работает как-то не так. Не то чтобы лениво — он никогда не был сачком. А очень уж устало. Как бы через силу. А ведь Ленька — здоровый парень. Дай бог каждому! И когда на переднем месте он выдыхался на третьей минуте и еле совал своим ломиком в землю — это было необычайно.
Совершенно необычайно!
— Ты что, болен? — спросил я его, когда он пробирался к выходу.
— Нет, — ответил он. — Просто устал.
Когда он пошел на переднее место в следующий раз, он работал минуты две. Не больше. А потом вдруг глухо вскрикнул и упал. И луч его фонаря уперся в верхний свод тоннеля.
Я был к Леньке ближе всех. И поэтому я схватил его под мышки и поволок к выходу. Выйти пришлось всем, кто работал сзади, потому что тоннель был узкий. Я тащил Леньку, не понимая, что с ним произошло, и не успев спросить его об этом. Впрочем, разбираться можно было потом. Вначале надо было вытащить.
Зотов подхватил его под ноги, как только я дотащил его до края тоннеля. Но Ленька сейчас же вскрикнул:
— Нога! Отпустите ногу!
И Зотов невольно отпустил обе, потому что не знал, о какой ноге говорит Ленька.
Мы прислонили Леньку к груде креплений, и он негромко сказал:
— Правую задел, черт возьми!
Дядя Петя нагнулся и закатал штанину. Она была в крови. И по волосатой Ленькиной ноге текла кровь.
— Я за водой! — сказал я и выбежал на площадь.
Но где взять воду — я не знал. Театр закрыт. Ночь. Почтамт возле театра — тоже закрыт. И уж, разумеется, никто не впустит меня ночью за водой в универмаг.
Идиотское положение. Мы пробиваем тоннель для водопровода, а банку воды взять негде.
Оставался жилой дом. Будить людей среди ночи не хотелось, но что делать? Я кинулся в ближайший подъезд, позвонил в квартиру.
Ждать пришлось долго. Наконец мужской голос спросил из-за двери:
— Кто там?
— Вынесите банку воды, — попросил я. — Мы здесь рядом работаем. У нас несчастье.
— Расскажите это своей бабушке.
Человек за дверью хихикнул. Послышались удаляющиеся шаги. Хлопнула дверь в коридоре. Я понял, что воды не будет.
В другой квартире на звонок просто не откликнулись.
В третью я звонил уже безо всякой надежды. Но именно здесь здоровенный парень в трусах и майке-безрукавке вынес мне кастрюлю воды и сказал вдогонку:
— Кастрюлю верни, хлопец!
Когда я прибежал, возле сваренной трубы уже стояла двухтонка. Видно, кто-то остановил ее на перекрестке.
Вода была кстати. Рану промыли, обмотали носовыми платками. Наступать на ногу Ленька не мог, и мы на руках донесли его до кабины грузовика.
Я подумал, что у него, наверно, перелом, и открытый, и негромко спросил его перед тем, как захлопнуть дверку:
— Как же это ты, а?
— Лом выскочил, — ответил Ленька.
Дядя Петя забрался в кузов. Он поедет с Ленькой.
Китов говорил шоферу:
— Ты, парень, сейчас прямо в хирургическую. А потом, если понадобится, домой его подбрось. И сопровождающего сюда привези. Работа срочная. Каждый дорог… А мы тут тебе пока соберем…
— Не надо. И так сделаю!..
Шофер забрался в кабину, захлопнул дверку. Машина тронулась.
Я посмотрел ей вслед и побежал относить кастрюлю.
Мы работали после этого так же деловито и на пористо. Но что-то было утеряно. Какой-то ритм, темп или настроение — черт его знает что. В общем, дело шло медленнее, и я уже понимал, что до шести нам не успеть.
Мне повезло. Я первым ткнулся в пустоту и развалил тонкую стенку, которая разделяла оба тоннеля. И Олег Стрешнев, который работал на той стороне и пробирался в это время в свой черед на первое место, сказал мне, что о Ленькиной беде они уже знают и что у них тоже плохо — вышел из строя Калугин.
— А что с ним?
— Просто выдохся. Лом из рук валится. Пришлось поставить на откидку.
Я читал у Горького, как обнимались и целовались люди, которые встретились в глубине Симплонского тоннеля. Конечно, это очень красиво. Но у нас не было под землей ни объятий, ни поцелуев. Нам было некогда.
Да и просто не до того. Я еще вытирал со лба пот, а сзади уже передавали из рук в руки конец гроса, которым трактор втянет в тоннель трубу.
Мы даже не ставили в центре тоннеля креплений.
Некогда! Все уже понимали, что не успеть до шести.
И поэтому, не сговариваясь, рисковали. Но обвала не было. Хоть в этом нам повезло. А потом из рук в руки пошли ведра с песком, и мы забили им середину тоннеля в первую очередь, пока она не обвалилась, и медленно стали отступать к выходам, забивая песком метр за метром.
Когда я выбрался наружу, чтобы стать в свою очередь на легкую работу — у кучи песка, — было уже светло. Дядя Петя передавал ведра у входа в тоннель.
Я задержался возле него.
— Как Ленька? — спросил я.
— Кость цела, — сказал дядя Петя. — Через день пойдет.
— Он в больнице?
— Домой отвез.
Я улыбнулся ему, взглянул на часы и пошел к песку.
Время поджимало — полшестого. Китов стоял в цепи вместе со всеми и передавал ведра с песком. Наверно, он сейчас жалел о том, что отказался вечером от бригады Ачина.
В шесть мы еще работали. И в полседьмого — тоже.
Троллейбусы длинной очередью стояли в квартале от нас. В нашем городе — только одна троллейбусная линия.
Она идет с одной заводской окраины на другую.
Мы перерезали эту линию как раз в середине.
Люди выходили из троллейбуса и шли дальше пешком.
И с другого конца города тоже шли пешком люди.
Они шли на свои заводы. Многие ведь живут на одном конце города, работают на другом.
Люди шли злые. Кому приятно опаздывать? Да еще на полчаса или на час…
Когда люди проходили мимо нас, они понимали, в чем дело, и отпускали всякие соленые шуточки.
Мы не отвечали. Мы старались не глядеть на проходящих мимо. Мы просто работали.
Приехал главный инженер треста. И я сразу подумал, что управляющему сказать побоялись и вот разбудили главного…
Он поговорил в сторонке с прорабом, махнул рукой, сел в машину и уехал. Я понял, почему он махнул рукой.
Он уже ничего не мог изменить. Никто ничего не мог изменить. Потому что мы кончали. Через десять минут троллейбусы пойдут. От силы — через пятнадцать. Изменить что-то можно было еще два часа назад. А сейчас уже поздно. Тысячи людей все равно уже опоздали на работу.
Мы шли домой с Олегом Стрешневым по звонким утренним улицам и перекидывались редкими, усталыми фразами. Ни он, ни я не могли понять, почему все это произошло, почему Ленька и Калугин вышли из строя, почему у них ломы валились из рук. Мы готовы были приписать это чему угодно: болезни, Ленькиной жене, или какой-нибудь неизвестной нам девочке Калугина, — но только не тому, что было на самом деле.
