Григорий Ходжер - Амур широкий
— Есть еще время, — сказали рыбаки, — поднажмем.
Но время было уже упущено. Амур заштормил, подул низовик. Начались непрерывные дожди. В такую погоду не приготовишь хорошей юколы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В октябре опять прояснилось, солнце припекало так, будто лето назад воротилось. Многие няргинцы ушли на горные речки ловить тайменей и ленков. Пиапон решил перед уходом в тайгу настрелять уток. На узких речушках жировали крохали, гоголи, кряквы. Пиапон мог не жалеть пороха, он хорошо заработал на кете, купил вдоволь охотничьих припасов.
Кряквы летали большими табунами, опускались на маленькие озера так густо, что закрывали воду. Только подкрадываться к ним было трудно, трава полегла во время дождей и сильного низовика — не очень-то укроешься. Но Пиапон знал озера с высокими кочками по берегу, там не требовалось ползать на животе. Пол-оморочки набил Пиапон уток, когда ему встретился Ванька Зайцев.
— Здорово, охотник! — сказал Ванька.
Постарел, взматерел Зайцев, рыжая борода кое-где серебром взялась. Давно, с партизанских времен не встречал его Пиапон. Когда Ванька был мастером-оружейником у партизан, Пиапон ездил к нему, отдавал на ремонт берданку. С того времени не встречались.
— Где живешь, ты уехал из Шарго? — спросил Пиапон.
— Где бог покажет. Охо, сколько кряквы. Поснедаем!
Пиапон пристал к берегу, набрал сухого тальнику и разжег большой костер. Ощипали двух крякв, тяжелых, как казарки.
— Чего делаешь? — спросил Пиапон.
— Воюю.
Пиапон поднял голову, взглянул на Ваньку.
— Чо уставился? Не поверил? Воюю, на сам деле, бью всякую жирную гниду.
— Война давно кончилась.
— Тебе кончилась, мне не кончилась. Как может она кончиться, когда кругом еще богатеев столько! Не может. Давить их надо, как вшей!
— Кого ты давишь?
— Богатеев, сказал тебе. Ты чего, не понимаешь али представление вздумал какое делать? Ушлый стал. Богатеев давлю. Ты, часом, не разбогател?
— Вот мое богатство! — Пиапон протянул Зайцеву ружье.
— Это чо, это у всех есть. О торговцах я говорю.
Пиапон снова оглядел Ваньку. И правда, Ванька был одет во все новое, добротное. Ватник суконный, штаны кожаные блестят, и ичиги из добротной кожи выше колен, почти до паха. Богато! Но зачем ему маузер в деревянной кобуре? Ведь есть винтовка.
— Оглядываешь? Смотри, разуй шире глаза. Бью богатеев, отбираю у них все. Почему мне не одеться, раз так? Я беднякам помогаю, не будет богатых, им шибче житуха. Ты знаешь, кто я?
Ванька уставился на Пиапона зелеными глазами.
— Не знаю.
— Коммунист я! Вот так. Кто такие коммунисты, знаешь? Они за бедных, богатых уничтожают. Разбираться надо в политике.
Зайцев мог не рассказывать Пиапону, кто он и за что воюет. На Амуре полно слухов о нем, один грабеж за другим совершал он в низовьях, потом бросил банду и переместился повыше. Эти места он знал как свои пять пальцев, здесь он жил долго, ездил много. Здесь он неуловим. За ним уже год как гоняется отряд красноармейцев, но он ускользает от них. Ему помогают русские крестьяне и нанайцы. Они ему верят. Банда Зайцева не грабит села, в селах она иногда скрывается. Зайцев грабит почту, обозы, кунгасы с продовольствием и товарами. Все награбленное он не мог прятать и сбывать, поэтому часть раздавал крестьянам и охотникам.
— Бью богатеев, вам помогаю, — твердил он всем.
В его банду приходят молодые, ищущие приключений или просто охочие до грабительства люди. Но после одного-двух нападений они уходят от Ваньки. Пиапон даже знает одного нанай, который был в банде Зайцева. Знает и другого охотника, который не выдал красноармейцам банды. Когда красноармейцы встретили его, возвращавшегося от Зайцева, и спросили, где находится грабитель, тот представился непонимающим.
«Зайча? Зайча чичас белый, как увидишь? Нет, не увидишь. Снег белый, зайча белый, не увидишь», — бормотал он.
Много о Ваньке знает Пиапон, а вот встретился впервые с тех пор, как Ванька ходит в бандитах.
— Коммунист я! За бедняков воюю. Так.
— Советскую власть как, признаешь?
— Что советская власть? Она породила новых торговцев, значит, своих богатеев. Бить их надо!
— Ты партизан был, воевал за советскую власть.
— Воевал, думал, правда она за бедных. Ошибку дал.
Пиапону не хотелось спорить, он побаивался Ваньки. Что стоило Ваньке застрелить еще одного человека, когда за его душой столько погубленных? Он даже не моргнет глазом, не вспомнит, как молодой Пиапон его и Митрофана обучал охотничьему ремеслу. Разве вспомнит такой? Но все же Пиапон сказал:
— Помнишь Глотова, Кунгаса?
— Командиром который был? А, трухля! Шибко грамотные оне.
— Он тоже коммунист, за советскую власть…
— Я коммунист, а он — трухля! Запомни это, Пиапон, я тебе и вдолбить могу, если заупрямишься, Тебя поставили председателем Совета, и ты нос задираешь, да?
— Откуда знаешь?
— Знаю, Пиапон, я все знаю. Ты знаешь обо мне, я знаю о тебе. Не вздумай меня обманывать, схлопочешь горяченького. Я не мажу, знаешь.
Пиапон знал. Лучшего стрелка среди шаргинских оружейных мастеров не было. Ваньке была поручена пристрелка отремонтированных винчестеров, берданок.
— Ты знаешь, сколько денег твоя советская власть за мою голову обещает? По глазам вижу, знаешь.
— Знаю. Все знают.
— Так-то лучше. У меня всюду есть глаза и уши, меня не поймают. В тайгу сбегу, коли худо станет. Ты сам учил, как в тайге жить.
«Вспомнил все же, собака», — подумал Пиапон.
— Учил, — сказал он вслух. — Учил, чтобы ты по-человечески умел в тайге жить. Охотиться, пищу добывать.
— Та-ак, повел! Не по-человечески я живу. Грабитель. Бандит. Это хочешь сказать?
Пиапон посмотрел в зеленые глаза Ваньки и почему-то успокоился: он понял, что Ванька сам побаивается его и убивать не собирается.
— Против советской власти пошел ты, а я воевал за нее. Зачем грабишь, убиваешь советских торговцев? Так бедным помогаешь? Советская власть не помогает, ты один помогаешь?
— Заговорил. Та-ак. Душу раскрыл. А если я тебя, Пиапон, тут прикончу? А? За такие слова могу.
Пиапон прутиком перевернул плававшую сверху в котле утиную ножку и ответил:
— Чего тебе стоит? Убивай. Но тогда от охотников не спрячешься нигде, они, если за тобой начнут охотиться, быстро разыщут. Сам знаешь. Ты пока живой ходишь, потому что тебя охотники прячут, они тебе верят, думают, ты на самом деле коммунист и за бедных. Меня убьешь — всех против себя поднимешь. Верно?
— Может, и верно, может, нет.
— Сам знаешь.
— Нет, охотники против меня не встанут, я им помогаю.
— Поймут, нельзя человека все время в обмане держать.
— Ты теперь чо, против меня своих станешь науськивать?
— Советских людей грабить будешь, они сами против пойдут.
Ванька зло сплюнул, вытащил нож и начал бесцельно строгать сухой тальник.
— Как Митроша? — неожиданно спросил он.
— Иди спроси.
— Нет, в Малмыж мне хода нет. Да и Митрошка на меня зуб имеет.
Утки сварились. Пиапон снял с костра котел. Ванька тяжело поднялся, сходил на берег, принес бутылку водки, буханку хлеба, ложку. Разлил водку по кружкам. Молча выпили, молча начали хлебать навар из котла. Куски утятины вытаскивали заостренными палочками. Выпили по второй.
— Всюду говорят, ты умный, — наконец сказал Ванька. — И впрямь ты умный, Пиапон. Хитрый еще. Не боюсь я твоих братьев, охотников-друзей, убил бы тебя, да почему-то жалко. Почему? Сам не знаю. А ты меня убил бы?
— Я врагов убивал.
— Значит, убил бы. А мне тебя жалко.
«Врешь, — подумал Пиапон. — Ты боишься за себя, знаешь, что тебя завтра же разыщут охотники».
— Где твои люди?
— Зачем они тебе, выдать хочешь?
— Не хочешь, не говори. Совсем можешь ничего не говорить.
— Ладно, Пиапон, без ссоры разъедемся. Как-никак мы с тобой знакомы двадцать с хвостиком лет. Ты не видел меня, я не видел тебя.
Доели утятину, запили чаем и молча засобирались. Сели в оморочки, взялись за весла.
— Не бойся, сказал, не убью, — промолвил Ванька.
— Я не боюсь, ты меня бойся, — ответил Пиапон. — Ты один, а за мной Советы, охотники.
«А вдруг выстрелит, — мелькнула трусливая мысль, — у него маузер, винтовка, издалека может стрелять».
Пиапон, стараясь не глядеть на Зайцева, оттолкнул оморочку и демонстративно повернулся к нему затылком. Но холодный страх все же пробирался в сердце, так и хотелось прижаться всем телом ко дну оморочки.
— Покедова, Пиапон, — раздался голос Ваньки.
Пиапон невольно вздрогнул и выругался.
— Увидишь Митрошу, поклон скажешь. Я покидаю Амур.
«Бежишь, пока голова цела, — подумал Пиапон. — Врешь, никуда ты не уедешь. Разве вонючий хорек бросит падаль, пока не съест всю, не обглодает последние кости. Мне — твои слова. Усыпляешь. Боишься ты меня».
