Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода
Прошел последний косяк. Урсанах, Орешков и все другие, кто был на кургане, поехали вокруг озера посмотреть, правильно ли расставлены кони. История с Заметной еще раз напомнила всем, какие печальные последствия может вызвать недоучет характера даже одного коня. Разлучив, нужно было сдать Заметную и ее подругу в отдаленные косяки. Но в тот момент о глубине конской дружбы никто не подумал. Это недомыслие могло привести к гибели породистую, дорогую кобылицу.
Все кони разошлись по своим местам. Одни купаются, другие, уже искупавшись, обсыхают на берегу, обсохнув, снова лезут в воду, ржут, храпят, фыркают от избытка радости и сил, от недовольства и тревоги, что кругом так много чужих.
Любопытные, озорные жеребята настойчиво рвутся к соседям познакомиться, поиграть, затеять драку, но лишь чуть-чуть забегут в запретную зону, как налетает либо косячный отец с оскаленными зубами, либо табунщик с кнутом. У жеребят недоуменные, обиженные мордашки: и чего надо этим жеребцам и табунщикам, чего они вечно к ним лезут?
На зависть всем соседям детолюб Абакан затеял веселую возню со своими жеребятами. Сначала пригнув голову к земле, заложив уши и шипя по-змеиному, как устрашают косячники непослушных кобылиц, он загоняет жеребят в озеро, а потом, будто струсив, пускается наутек. Малыши кидаются за ним и в самом деле думая, что отбили нападение. Затем новая атака и новый отбой.
Среди ржанья, храпа, плеска, криков и прочего шума особо выделяется высокий зазывной голос Заметной: он — как нежные переливы пастушьей дудки над глухим однообразным мыком стада. Заслышав его, косячные жеребцы бросают купанье, свои семейные обязанности; охваченные волной желания, они яростно расшвыривают копытами землю, глаза у них наливаются пьяной мутью, все тело охватывает дрожь.
А кобылка зовет-зовет то нетерпеливо, требовательно, то сиротливо и печально, упрошающе, зов то ближе, то дальше. Она отбилась от табуна и носится, будто осажденная тучей оводов, — в озеро, на берег, опять в озеро, — она не понимает, что случилось с нею, почему везде стало неуютно.
— Замуж ее надо, — замуж, — озабоченно ворчал Урсанах: с такими переливами не зовут подруг, Заметная охвачена другой тоской. — Она перемутит все косяки и сама кончит плохо.
— Замуж — самое правильное. Но куда?..
Орешков начал перебирать косяки. К Буяну Заметная не подходит по кровности и экстерьеру. Абакан не примет ее. Косячные жеребцы обычно строго блюдут нерушимость семейного круга, вторжение в него преследуют с той же яростью, как и уход, — бьют, грызут, выгоняют прочь новых непрошеных жильцов. Добавка в косяк — дело хлопотливое.
— А почему не вернуть к Фениксу? — сказала Домна Борисовна.
— Боюсь, не повторилось бы прежнее, — отозвался Орешков.
— Не повторится. Теперь Заметная будет умней. Сколько раз начиналось ссорами, драками, а потом и водой не разольешь.
Ради предосторожности кобылицу загнали в баз, а Феникса подогнали туда с наружной стороны и оставили их так, разделенными перегородкой. Между ними началась горячая перекличка. Уловив в ней обоюдную нежность, Орешков приказал выпустить Заметную. Феникс погнал ее в свой косяк. Она бежала, и страшась его и зовя, но уже без сопротивления.
2
При конях осталась одна смена табунщиков, отдежурившая уехала спать. Но какой может быть сон, когда столько встреч, новостей, разговоров! Многие из табунщиков не видели друг друга с прошлой осени. Одни за это время стали из подростков взрослыми, не скоро узнаешь, другие — из холостых женатыми и приехали на Белое с женами.
В бараке только пожитки, народ весь на воле. Попыхивая трубками, сидят у костра, над которым в одном котле булькает кипящий суп, в другом вздыхает доспевающая каша, толпятся у ларька сельпо, осматривают и критикуют друг у друга лошадей, пробуют, крепок ли столб, у которого приучают к седлу неуков. Ему надо стоять твердо.
Горластая орава молодых табунщиков обступила Олько Чудогашева:
— Как… ты все еще ездишь на этом одре?
— Давно надо на конюшню, вывозить навоз.
— На конюшню… Ха! Прямо волкам в зубы!
— И волки откажутся. — И хохочут, дергают Вороного за хвост, за гриву, за челку, суют под бока. — В овраг его, в овраг!
После разноса, какой устроили Вороному молодые критиканы, этот испытанный, даже редкостный укрючный[14] конь потерял в глазах Олько все свои достоинства. «В самом деле — одер. Что из того, что выбирал, обучал, ездил на нем сам Кучендаев? Изъездил, а потом мне. Не хочу. Бери назад».
Олько нетерпеливо озирается: где Кучендаев?
И мчится к костру. У него такое расстроенное лицо, что у костра все притихают, а Кучендаев спрашивает:
— Что случилось?
— Я хочу другого коня. Вороной не годится.
— А что случилось?
— Ничего. Износился. Стал никуда.
— Вчера был хорош, сегодня никуда не годится — вот какая беда! — Старик с притворным огорчением качает головой. — Износился в одну ночь — вот ловко!..
— Да, износился, — твердит упрямо табунщик.
Старая, давно знакомая Урсанаху история: как только табуны соберутся на «дачу», молодые табунщики начинают менять своих коней. Такова уж молодая кровь. И это хорошо: обучая коней, табунщики учатся сами, вырастают умелыми, храбрыми наездниками. Но зачем охаивать прежних лошадей? Зачем Олько говорит напраслину про Вороного? Урсанах сердито крякает, встает и командует:
— Кру-у-гом марш! До озера и назад.
Олько скачет к озеру, а когда возвращается к костру, все начинают хвалить Вороного. Но Урсанах резко обрывает похвалы:
— Никуда не годится. Выбирай другого! Вороной пойдет в табун.
— Отдай мне! — просит табунщик-старик, который в конях ценит не дикий, звериный нрав, как молодые, а спокойный ум.
— В табун. В табун. Не проси! — отмахивается Урсанах. Когда Вороной погуляет в табуне, можно показать очень интересный урок: не человек будет обучать коня, а наоборот, конь обучать человека.
Олько повернул Вороного к табунам. Он хотел немедленно оседлать нового коня. Как раз в это время на луговину, где горел костер, выскочил из-за барака игрений жеребец. Освещенный ярким полуденным солнцем, он был как вихрь пламени. Вот конь! Олько невольно схватился за аркан. Но поздно: за Игренем уже гнались Аннычах и Эпчелей. Она отрезала коню дорогу в озеро, Эпчелей — в степь. Игрень, вылетев на костер, на людей, растерялся и вздыбился. Тут его и схватил аркан, брошенный Аннычах.
— Есть! — осаживая своего черта, крикнул Эпчелей, уверенный, что дальше все пойдет как надо.
А Игрень сделал такой рывок, что Рыжий, который был под Аннычах, сунулся на коленки и клюнул головой в землю. Он пытался вскочить, но другой рывок снова подсек его.
— Аннычах, отдай аркан! — приказал Урсанах.
У нее не было другого выхода: Рыжий явно не годился для состязания с Игренькой.
Получив свободу, Игрень умчался в табун. Аннычах выскочила из седла, зло ударила Рыжего плеткой: убирайся, кляча! — затем попросила у отца другого коня. После того, что случилось, ей захотелось сильней прежнего завладеть Игренькой. Урсанах задумался, какого же коня дать ей. Его окружили табунщики, каждый предлагал своего.
— А!.. — старик встрепенулся. — Возьми Вороного.
Эпчелей поехал к озеру и отогнал свой табун от других. Тогда Аннычах врезалась в табун, разделила его на две группы, потом, не давая им соединиться, начала делить ту, в которой был Игренька, и так до тех пор, пока Игрень не остался один. Он ринулся удирать в степь, к холмам, но Эпчелей и Аннычах загнали его опять на луговину к смирительному столбу.
Просвистел аркан. В тот же миг Вороной, широко раздвинув ноги, остановился, будто врос в землю. Игрень диким прыжком рванул аркан, Вороной сильно пошатнулся, по всему телу пробежала судорога неимоверного напряжения. Но в следующий миг он был уже каменно спокоен, а Игрень отброшен арканом на несколько шагов назад.
Все табунщики — пешие и конные — с веселым говором, который сливался в однообразное «ла-ла-ла», встали широким хороводом. Внутри хоровода были Игрень и Вороной с Аннычах в седле. Игрень бешено дергал аркан, извивался на дыбы, падал на коленки, вскакивал опять на дыбы, бил по аркану передними ногами, крутил головой. Седло на Вороном трещало, подпруги глубоко впивались в тело коня. Но Вороной был точно столбом, самые неожиданные и сильные рывки не могли сдвинуть его ни на вершок. А стоило Игреньке ослабить аркан хоть чуть-чуть, как Вороной мгновенно делал шаг, шажок, подводя неука к смирительному столбу.
Вороного тоже обучали у этого несокрушимого столба, а потом он много раз обучал других — и знал это дело в совершенстве. Шаг за шагом он подтянул Игреньку к столбу и обошел кругом, чтобы аркан обнял столб. Тут Аннычах выскочила из седла и начала погонять Игреньку кнутом. А Вороной тянул аркан. Как ни бесился неук, но его подтянули к столбу вплотную: уже не поднимешься на дыбы, не мотнешь головой. Осталось ему одно — бить задними ногами, да и на это уже не было сил. Упираясь изо всей мочи и тем самым еще больше затягивая аркан, конь дышал с хрипом и свистом частыми, маленькими глотками. Бока у него сводило судорогой, шея сильно вытянулась, глаза были выпучены, мутны, зубы оскалены и крепко стиснуты.
