Аркадий Пинчук - К своей звезде
– Может, вертолетом через припай перебросишь?
– Как бы потом еще и ваших саперов спасать не пришлось, – грустно сказал командующий и попросил Шульгу: – Проработайте этот вариант. Соображения доложите. Кто знает…
Он взял из рук Волкова микрофон и попросил Ефимова чаще докладывать обстановку. Волков не помнил случая, чтобы Александр Васильевич вмешивался в работу руководителя полетами. Значит, и ему не по себе.
– Высота пять метров, – как-то настороженно заговорил Ефимов, – с помощью поисковой фары осматриваем спускаемый аппарат… Вернее то, что видно над водой… Теперь они от нас не улизнут.
– Минут через двадцать начнет светать, – сказал Волков, вглядываясь в темноту. И вдруг вспомнил свою московскую встречу с Владиславом Алексеевичем. Какую чепуху нес, какие глупости говорил! Прошло время, горечь растаяла, о Ефимове уже было совсем иное мнение. А напомнили, и снова закусил удила. Зачем? Хотел доказать, что не случайно поставил свою подпись под той аттестацией? Хотел сохранить хорошее лицо при плохой игре? Кому он помог, выставляя Ефимова непредсказуемым и дерзким человеком, способным на необдуманные поступки в службе и в быту? Ефимову? Александру Васильевичу? Или командующему войсками округа?
– «Целинный», иду на точку, – вырвался из эфира голос Ефимова. – Готовьте аквалангистов.
– Вот это дело! – Обрадованно встал командующий и покинул СКП.
Владислав Алексеевич тут же передал радиограмму для Центра управления полетом и для космонавтов. А Волкову весело сказал:
– Заберу я вас к себе, Иван Дмитрич. Нам нужны хорошие организаторы, да еще с таким летным и командным опытом. И с Ефимовым надо поговорить. Отличный пилот.
Развить эту мысль ему помешал вошедший Муравко.
– Владислав Алексеевич, – попросил он с ходу, – разрешите слетать на высадку аквалангистов?
– Нет, Николай Николаевич, – жестко сказал Владислав Алексеевич и посмотрел Муравко в глаза. – Не разрешу. Здесь сиди.
– Понял вас, – сказал Муравко. Когда Владислав Алексеевич вышел, они разговорились.
– Вот ведь какие у судьбы перекрестки! Кто мог подумать, что встретимся на этом крохотном пятачке? А вы теперь в штабе ВВС? А кто нашим полком командует? Новиков? Вот бы слетать к нему!.. Руслан Горелов уже комэска, наверное? Неужели все-таки сбежал? Ну, Барабашкин, не зря он бредил морем… Я-то?.. Героем? О чем вы? В полк? Ей-богу, вернулся бы. Да нет, все нормально у меня… Такое же ремесло, как и везде… Юлька в Ленинграде, в отпуске мы… Да, конечно, сын Федька… Точно, в честь Ефимова… А этого никто не знает, Иван Дмитриевич, может не полечу вообще… Чем? Учимся. Тренируемся. Опыта набираемся…
Волков слушал Муравко и мысленно сравнивал его с Ефимовым. Когда-то он не случайно назвал Ефимова первым кандидатом. «Ты под гипнозом своего раскаяния. Будь объективен. Они оба достойны уважения, оба хорошие парни. И если понадобится, можно еще найти летчиков такого же закала. Добрых молодцев на земле русской всегда в достатке было».
– Собраться бы надо, Иван Дмитрич, – предложил Муравко. – Всем нашим. Я к себе приглашаю. А дату встречи уточним в Ленинграде. Юля будет на седьмом небе.
Захватив аквалангистов, Ефимов запросил разрешение на взлет.
– Взлетайте, «полсотни седьмой», – протрещал в шлемофонах сухой голос Волкова. – Желаю удачи.
Несущий винт вздыбил снег, и вертолет оторвался от земли. Ефимов сразу взял пеленг на спускаемый аппарат космического корабля, не набирая высоты. Чутье подсказывало: счет пошел на секунды.
– Восток светлеет, – кивнул Пашка. – Только бы они там не задохнулись в этой мышеловке. – И неожиданно спросил: – Пошел бы в космонавты?
– Хотел когда-то, – задумчиво ответил Ефимов, не спуская глаз с приборной доски.
– А я не пошел бы. К ним девки липнут, как мухи на клейкую ленту. Это же каким железным надо быть, чтобы выстоять.
Вертолет стремительно утюжил клубы тумана, перемешанные со снежными зарядами. Набирающий силу рассвет клином вползал между непроницаемо-темным небом с растрепанными космами туч и затуманенно-серым озером с подвижными контурами ледяных торосов. Набравшая где-то в середине озера силу штормовая волна вздымала льдины, перетирала их, крошила, нагромождая у припаев опасными рифами. Попади аппарат космонавтов в такую льдодробилку – и его или на айсберг выкинет, или загонит на глубину под лед. Тогда уже и аквалангисты не помогут. Стихия слепа.
– Внимание, командир, – предупредил Паша, – мы на подлете. КПМ[8] по курсу пятьсот.
– Понял, Паша, понял, – Ефимов взял ручку на себя и подработал рычагом «шаг-газ». Набравший скорость вертолет легко вскарабкался на крутую горку и сразу сбавил ход.
– По курсу проблесковый огонь.
– Вижу, Паша, вижу. Ювелирно вывел, спасибо.
– А фирма веников не вяжет.
Теперь Ефимову предстояло самое сложное – высадить аквалангистов. Сложность состояла в том, что снизиться надо к самой воде и удержать вертолет в режиме зависания. При ветре пять метров в секунду режим этот уже требует предельного внимания. При десяти метрах – выполнение его опасно. А над озером по-прежнему гулял сквозняк в два раза сильнее. Говоря морским языком, шторм в десять баллов. Шквальным порывом машину может качнуть, парусность у нее приличная, и если несущий винт зацепит лопастями поверхность воды, вертолет упадет.
Развернув машину против ветра, Ефимов осторожно снизился, зависнув в двух метрах от черной поверхности. В свете фары озеро казалось зловеще бездонным, жирно шевелящимся. Он представил, каково сейчас здесь купаться аквалангистам, и по телу прошла холодная судорога.
– Начинайте высадку! – дал Ефимов команду по внутреннему переговорному устройству.
Ровно через три минуты высадка была закончена.
– Молодцы! – отметил Ефимов работу аквалангистов и плавно двинул «шаг-газ» к максималу.
Небо совсем посветлело, но видимость не улучшилась – пурга по-прежнему летела над озером нескончаемой серой тенью. Аквалангисты зажгли ракету красного дыма. Сигнал готовности к транспортировке спускаемого аппарата.
В перчатке у Ефимова лопнул шов и большой палец правой руки вылез ногтем наружу. Видимо, на лице Ефимова мелькнула досада, потому что Пашка мгновенно снял с руки свою перчатку и подал ему. Ефимов отказался. В Пашкину перчатку хоть с головой забирайся.
– Я не суеверный, – сказал он Паше, – я верю только в хорошие приметы.
Они сбросили аквалангистам толстый, как полено, капроновый фал, и, пока те крепили его к стренге спускаемого аппарата, Ефимов на щитке наколенного планшета набросал расчеты по режиму транспортировки, показал Паше.
– Как мыслишь?
– Мысли приходят и уходят, – сказал Паша, – главное, чтобы голова оставалась на месте. – Подумав, добавил: – Я бы скорость уменьшил.
Ефимов согласился. Тише едешь, дальше будешь.
А потом начался этот изнуряющий режим. Восемь-десять километров в час. Чуть ли не через каждый километр остановка. То и дело высовывая голову в форточку, Ефимов держал аппарат в поле зрения. Уже не только спина промокла, пот начал стекать из-под шлемофона на глаза. Ефимов наклонил голову к предплечью и вытер надбровья о грубую кожу зимней куртки.
– Все нормально, командир, – подбадривал его Паша, захлебываясь от свирепого ветра. Его голова почти все время была в форточке.
– Разотри лицо, – приказал Ефимов, – обморозишься. Слышишь?
– Есть, командир!
Лицо Пашки было мокрое. То ли от снега, то ли от пота. А скулы и подбородок действительно прихватило, побелели. Он вытащил из-под сиденья вафельное полотенце, вытер сначала лицо Ефимову, потом начал растирать свое.
Больше всего Ефимов думал о надежности креплений фала. Знал, что аквалангисты прошли специальную подготовку, в своем деле доки, все сделали по инструкции, но сам он никогда не видел устройство стренги спускаемого аппарата, не представлял, как закреплен на ней буксировочный фал. И это беспокоило, лишало полной уверенности. Чем ближе они подходили к берегу, тем на озере меньше было дымящихся паром черных проплешин и больше тяжелых, изломанных штормом льдин. Бело-синее крошево беспокойно дышало, и Ефимову казалось, что он даже сквозь грохот двигателей слышит могучий скрежет стихии.
– До берега две пятьсот! – весело доложил Пашка. – Идем в графике, командир! Все о'кей!
– Не каркай, Пашенька. Прошу тебя.
Да нет, все и вправду шло путем. Какая-то чертовщина подкралась только на последних минутах полета, вдруг показалось, что ручку управления и рычаг «шаг-газ» держит не Ефимов, а кто-то другой, двойник его, а сам он вроде со стороны наблюдает за ним; и будто фал буксировочный не к вертолету прикреплен, а находится в руках Ефимова, и он чувствует и вес его, и натяжение, и даже мелкое дрожание под ударами ветра.
– Все, командир! – вывел его из оцепенения голос Паши. – Земля!
