Иван Гавриленко - Меж колосьев и трав
В городе темнело. Однако у вокзала было шумно и весело. Ярко светились окна станционного ресторана, за занавесками которого мелькали официантки и видны были пьющие и закусывающие люди. Прошел мимо два раза милиционер в больших валенках с галошами. И двое парней, считая деньги на ходу, прошмыгнули к винному павильончику.
— На красное хватит? — спросил один.
И другой — без шапки, со снегом в волосах — ответил:
— Вот еще! Будем мы себе красным здоровье губить.
Иван немного позавидовал им: дома люди. Он же, Тонков, еще вчера с товароведом орса Егором Демидовичем Рятловым выехал за пивом для рабочих промысла к празднику. Припозднились, ночевали в каком-то селе у рятловской родни. Утром «проскочили» в Илек, вернулись оттуда, загрузились здесь, в Бузулуке, пивом и вот теперь должны ехать домой, а Егора Демидовича что-то задерживало, видимо, уговорили те, с кем он имел дело, совместно пообедать. А погода заметно портилась.
Еще в дороге от Илека до Ташлы Рятлов стал подгонять Тонкова:
— Чего ты тянешься, елкин корень! Мы хоть к часу попадем с тобой в Бузулук?
— Кто его знает! — откликнулся Иван. — Что-то дорога мне перестала нравиться.
— Что сухая такая? — засмеялся Рятлов.
Стояло пока начало апреля, а дороги уже действительно подсохли, но это-то как раз и беспокоило Ивана: в раннюю весну жди всяческих сюрпризов. Однажды еще в войну у них в селе выгнали овец утром в поле по теплу. А в полдень налетел ветер, пошел дождь, ударил мороз — обледенелые овцы и стали падать одна за другою. Так разом вся отара и пропала!
К тому же ехали Иван с Рятловым от Илека — с юга в северную часть области, за триста километров. А при весенней неустойчивой погоде такое расстояние могло многое значить.
— Не надо было так далеко забираться, — недовольно проговорил Иван.
— А вот это тебя не касается! — отрезал Рятлов. — Ишь, моду какую взяли — в распоряжение начальства лезти… Не выйдет!
А с погодой все так и вышло, как предсказывал Иван. Еще задолго до Ташлы начало холодать, потянуло свежим ветром, а вскоре и вовсе, под колесами зашмурыгало рубчиками смерзшихся шинных следов — пошел крупный, оледеневающий на земле снег. А вот теперь здесь, в Бузулуке, снегопад уверенно переходил в метель.
Иван покрутил ручкой, опустив стекло, сплюнул на снег. «Да что же ты за человек такой? — подумал он. — Я понимаю, с друзьями поесть-выпить надо, но ты же и обо мне не забывай, я тоже человек, а мне эту баранку еще крутить да крутить».
Рятлова Тонков знал плохо: сам лишь несколько недель как перешел шоферить в промысловый поселок, а до этого работал в городе — возил трубы на буровые. Минувшая зима была хмурая, бессолнечная, и в долгом пути — сто девяносто километров в один конец — не с кем словом перемолвиться: пассажиры трубовозам заказаны, на базе во время погрузки тоже с разговорами не разгонишься, да и народ там, в недавно созданной конторе, подобрался случайный, лишь бы деньгу зашибить. А о буровиках, о тех и говорить нечего, — тем лишь бы станок работал, да за лязгом и ревом дизелей у них и не услышишь ничего. И Иван затосковал.
Кроме того, жена поварчивать стала: дети растут, им отцовский присмотр нужен, а при Ивановых дальних рейсах и снежных дорогах он домой редко раньше полуночи попадал. Так не лучше ль, спрашивала она, в таком случае переехать в промысловый поселок? Там работа регламентированная: развези вахту по участкам, остальное время твое. Иван подумал, подумал и согласился.
А нынешний рейс был случайным. Решили отметить тридцатилетие организации промыслов, вот и выкроили одну машину для поездки за пивом: плохо ли побаловаться в праздник пивком?
Рятлова, плотного, дюжего человека с рыжим волосом и красным лицом, Тонков видел и раньше, но хорошенько не знал. Слышал только, что того, посмеиваясь заглазно, зовут Раководством, а почему, не знал. Утром ему стало ясно.
Заведующий орсовской столовой, не шибко грамотный мужик, в чем-то не соглашался с Рятловым и, слушая товароведовские наставления, озадаченно почесывал в затылке.
— Так-то оно так, — вяло он шел навстречу. — Это точно, она молодая. Но вот с народом как быть? Грубит она!
— Кто грубит — Лидка? — спросил Рятлов и рассердился: — Мало ли что! Мы, может, с тобой тоже грубим — на работе всякое бывает…
— Это так, — продолжал изворачиваться заведующий. — Только как же все-таки? Я ее на собраниях ругаю, а тут — хвалить?
Тогда и вырвалось у Рятлова все разъяснившее словечко.
— Это как же у нас с тобой получается? — спросил он. — Не понимаешь, выходит, ты своего раководства: оно рекомендует, а ты упираешься?
Завстоловой стушевался: кто его знает, может, и в самом деле «раководство» чего-то требует, а начальства заведующий боялся, Иван же расплылся в улыбке.
— Тебе-то чего смешно, рыбья чешуя? — сказал Рятлов, влезая в кабину. — Смешинка в рот попала?
И разъяснил:
— Распустили вас сейчас, вот что! Раньше, хотя бы и в МТС, бухгалтер, чуть что, кинет косточки на счетах вправо — порядочек! А теперь что? Я так считаю: армейские порядки надо везде заводить. Потому что армия — это тебе не колхоз. Сказали: «Поезжай!» — и поедешь, голубчик, никуда не денешься.
Иван тоже знал армейские порядки, оттянул в свое время срочную, но, чтобы досадить собеседнику, поддразнил его:
— Армия, армия!.. А что армия — не знаю я армию, что ли?
Однако воспоминание об армии внезапно согрело Ивана. Он вспомнил, что его призывали глубокой осенью, после ноябрьских праздников, когда в сельсовете уже никого не осталось из его сверстников, и он внезапно оказался один в центре большого деревенского события (по старым традициям новобранцев принято было провожать всем селом). Толпа провожающих растянулась во всю улицу, и шофер Володя Кондюра, который должен был отвезти его в военкомат и потому следовал на грузовике сразу вслед за гармонистом, после сказал ему:
— Заметил, я ни за кем еще не тащился через все село на таких оборотах? Ты это цени!..
Позже, в дороге, пришла очередь расчувствоваться и Рятлову.
В одном месте они оба вдруг засомневались в правильности избранного пути и остановили первого попавшегося на дороге человека.
— Правильно, правильно, — успокоил их тот и стал показывать рукой: — Вон Яман виднеется, а в эту сторону — Мухраново.
— Мухраново? — оживился Рятлов. — А вы что, живете где-то тут?
Прохожий назвал свое село, Иван не расслышал, что он сказал, зато Рятлов обрадовался:
— В самом деле? А у меня там товарищ задушевный председателем работает. Может, знаете: Скрипченко? Тогда передайте ему мой привет.
И назвал свою фамилию.
Когда тронулись, Егор Демидович пояснил:
— Знакомые места!.. Здесь километрах в трех — в стороне — пазьмо имеется. Ну, место, что ли, где дома стоят. Оно моему отцу принадлежало.
— Значит, вы здесь родились?
— А как же! И работал здесь председателем… — Егор Демидович немного замялся. — Потом уехал… ради детей. В нитку, думаю, измотаюсь, а для них на все пойду. Трое их у меня. Старший — в армии, младший — в шестом, а средний школу в этом году заканчивает. Летом он у меня комбайнером в деревне работал. Ну, правда, грамоту ему дали…
— Грамоту? — удивился Тонков. — Смотри-ка.
— В меня! — сказал Рятлов. — Вы сегодня как? Каждый на свой салтык норовите. А мы — не-ет, у нас по-другому было… Вот я! Вернулся с войны контуженным, невеста от меня отказалась. А жить надо? Пить-есть надо? Я и взялся на гармошке играть. С директором МТС Веселовым в контакт вступил. Он молодой был, знакомых в селах имел. Они едят-пьют, а я им на гармошке наяриваю. А нет, так купаться поедем, бредень заведем. Я один раз возьми да и засунь его знакомой учительнице живую щуку за воротник. Эх, как он взял меня в оборот. Веселов-то! А я — молчу. Он — дальше-больше, а я молчу. Потому что кто он и кто я? Была б моя сила — тогда другое дело… Эх, и не расскажешь всего, если…
«Еще жаловался тогда! — подумал сейчас Иван. — А сам, небось, рад до смерти, что начальство его при себе на побегушках держит. Ведь в этакую даль на Илек поперли, а для чего, спросить… Рыбы, видно, кому-то захотелось… — Иван сплюнул за окно. — Друга задушевного вспомнил! А и вся-то задушевность в том, что одному — трубы списанные, а другому — рыбы в обмен на них. Дружба!..»
Ивану понравилось в Илеке — там по реке мощно и плавно шел паводок. Взмарщиваемая ветром вода рождала множество солнечных бликов, каждый из которых горел, как алмазный огонек. Рятлов переправился на ту сторону реки и ушел в поселок, а Иван стал ходить по берегу, присматриваясь ко всему.
Он-то знал, что дело с его переходом на промысел упиралось не в одно только дорожное одиночество и даже не в тот урон, какой наносили семейной жизни дальние рейсы. Более серьезное сказывалось: стал терять как-то в последнее время Иван веру в себя и людей. За праздничным столом, когда приходили друзья с женами, только и разговору было, что привезли, достали, в Ригу съездили; на рынке в павильоне мясник знакомый; в магазине японские вельветовые куртки выбросили; польза, барыш, выгода; жить не умеешь. Будто не повеселиться собрались, а для того, чтобы рыночную конъюнктуру обсудить.
