Сергей Мартьянов - Ветер с чужой стороны
Таков был повар Мочкин, слова которого сбылись в этот день, — "экскурсия" состоялась. После обеда нам приказали взять полную выкладку, боевое оружие и построиться в коридоре.
— Не шуметь, не демаскировать себя, помнить, что за каждым нашим шагом следит враг, — сказал старший лейтенант Горелов.
Притихшие, мы прошли через весь двор, через футбольное поле и вышли с территории заставы. В кустах, под высокими тополями, остановились. Вдоль кустов — тропа, за тропой — полоса взрыхленной земли, за полоской — колючая проволока, за проволокой — шумливая неширокая речка, а на том берегу — мужчина в засученных по колено штанах. Ловит удочкой рыбу, нас не видит. А еще выше, на склоне холма, — дома на высоких каменных фундаментах, под черепичными крышами. Во многих крышах дыры, многие окна забиты досками; ветерок доносит запах кизячного дыма.
— Внимание, — негромко сказал старший лейтенант. — Мы находимся на линии государственной границы. На том берегу уже сопредельное государство Турция.
Мы невольно подтянулись, насторожились.
— В этом турецком селе, — продолжал начальник, — одна тысяча четыреста двадцать семь жителей. В нем четыреста двадцать дворов, две кофейни и одна мечеть. Вон тот самый большой каменный дом принадлежит помещику. А вон там, на пригорке, турецкий пограничный пост. Одна характерная деталь: рядом с постом строят новую казарму. Вопросы будут?
Мы промолчали. Смотрели во все глаза и боялись громко дышать. Как-то не верилось, — что в нескольких шагах от нас начинается капитализм. "Ну, и занесло тебя, Гришуха, — с гордостью подумал я о себе. — Жил на Клязьме, а сейчас у черта на куличках. Мечеть, помещики, аскеры… Тут гляди в оба. Может быть, этот рыбак — совсем не рыбак?" И мне уже кажется, что на той стороне и птицы тише поют, и цветы не такие яркие, и травы не такие густые, как у нас. Все было таким и не таким, словно окрашенным в другую краску.
— А теперь пошли на левый фланг, — скомандовал старший лейтенант.
Мы пошли гуськом по дозорной тропе, и вскоре село скрылось из вида. Через проволочный забор на тропу перевешивались лозы дикого винограда, и старший лейтенант на ходу обламывал их, чтобы ветви не цеплялись за фуражки и не лезли в глаза. Время от времени он давал пояснения: "Вот здесь лучше всего ручей перейти вброд, а здесь нужно опасаться каменного оползня. По тому овражку нарушитель может незаметно подползти к границе, а вот там, в кустах, замаскироваться".
Мы смотрели, слушали и запоминали.
Влево, на крутую гору, полезла другая тропа, но старший лейтенант нас не повел по ней. Он только пояснил:
— Характерная деталь: на этой тропе четыре тысячи восемьсот ступенек.
Мы с уважением и страхом посмотрели на эти ступеньки.
— А это пограничный знак номера триста девять, — пройдя несколько шагов, сказал начальник.
Так он назвал полосатый столб, выкрашенный в красный и зеленый цвет. Мы обступили его со всех сторон, каждому хотелось потрогать столб руками.
— В прошлом году возле этого столба был задержан нарушитель границы, — добавил старший лейтенант.
Мы осмотрелись вокруг, словно нарушитель может прятаться где-нибудь здесь. Стоит такая тишина, что не верится, живой ли ты? Даже думать хочется шепотом. И снова кажется, что на той стороне все выглядит не так, как у нас: и деревья, и цветы, и трава.
— Ложись! — вдруг негромко скомандовал начальник заставы.
Мы попадали в траву, я старший лейтенант припал на колено. Вытянув шею, он долго смотрел на турецкую сторону, потом разрешил нам подняться.
— Турецкие аскеры прошли. Не хотелось, чтобы они глазели на вас, еще успеют.
И старший лейтенант повел нас к заставе. Так кончилась наша "экскурсия" и началась пограничная служба.
…С того дня минуло два месяца. Я уже успел не раз побывать на левом и на правом фланге, несколько раз пересчитывал ступеньки на той чертовой горе, ходил в дозор днем и ночью. Я уже не считаю себя зеленым новичком и посмеиваюсь над своими прежними страхами и переживаниями. Никакой особенной разницы в природе не замечаю. На той стороне и птицы поют так же громко, и цветы такие же яркие, и травы такие же густые, как у нас. Все такое же. И рыболов-это рыболов, и вообще турецкие крестьяне — люди как люди. Встают чуть свет, печи затапливают, работают на своих клочках земли, изредка посматривают на нашу сторону. Когда мы в футбол играем, они собираются на своем высоком берегу и тоже смотрят. Турки болельщики заядлые: кричат, свистят, руками размахивают.
Они даже вместе с нами кино смотрят. Да, да, вместе. Дело в том, что летом в казарме душно, и мы смотрим кино во дворе. Киномеханик натягивает экран на стену казармы, а стена эта обращена в сторону Турции. И турки ни одного сеанса не пропускают, смотрят со своих крыш и веранд.
— Нам не жалко, пусть смотрят, — говорит в таких случаях Ваня Мочкин.
— А что им остается делать? — Замечает старший лейтенант Горелов. — Ведь своего-то клуба у них нет. Вместо него военную казарму построили. И нам нужно смотреть в оба, товарищ Мочкин.
Но странное дело, пока я служу здесь, ни одного нарушителя границы не задерживали. Только один раз и была тревога, да и то ложная: медведь через речку переплыл и следы на контрольной полосе оставил. Вот и все происшествие.
Начальник часто назначает меня наблюдателем на дозорную вышку. Она стоит на самом берегу, а напротив, в какой-нибудь сотне метров- турецкая вышка, и на ней турецкий аскер. Даже невооруженным глазом видно, когда у него хорошее настроение, а когда плохое. Первое время я разглядывал его с особым интересом и, не скрою, с чувством настороженности и неприязни. Все-таки, солдат чужой армии. Потом это чувство прошло, и я стал глядеть на него равнодушно, по обязанности.
Получилось так, что чаше всего на турецкую вышку назначался один и тот же плечистый мордастый парень. Отличался от остальных он еще тем, что вечно что-то жевал: то ли коренья какие, то ли жевательную резину. В бинокль это хорошо видно. Он поднимался на вышку, минуты две смотрел на меня и уже потом принимался шарить биноклем по нашей стороне. Когда наблюдать в бинокль ему надоедало, он начинал прохаживаться или са-дился, положив локти на перила, и все жевал, словно голодный.
Внизу шумит и пенится речка, в воздухе тишина, не шелохнет ни один листочек. Душно. В голову лезут всякие мысли, но чаще всего я думаю об этом аскере. Кто он, откуда родом, как зовут его? Наверное, такой же простой деревенский парень, как и я. Как и меня, его призвали в армию, обучали военному делу, привезли на границу. Дома, наверное, у него осталась мать. Мою зовут Наталья Ивановна, и работает она птичницей, цыплят разводит. А что делает его мать? Я вглядываюсь в аскера, пытаюсь угадать.
Он сидит, положив руки на перила и упершись о них подбородком. Отсюда не видно, закрыты ли у него глаза, но мне кажется, что он дремлет и даже не жует больше. Длинный козырек бросает на лицо тень. Гимнастерка цвета хаки, брюки навыпуск, здоровенные башмаки — все американского образца.
Интересно, все-таки, получается. Вот мы стоим но обе стороны границы и охраняем каждый свою землю. И у него карабин и у меня карабин. И у него бинокль и у меня бинокль. Только он черноволосый, а я рыжеватый, с веснушками. Он смотрит на эту сторону речки, а я на ту. Вот и все. А когда по речке плывет бревно, коряга или куст, вырванный из земли, — мы оба следим, не прячется ли под этим посторонним предметом живой человек. Так требуют инструкции, и мы оба должны выполнять их.
Конечно, цели военной службы у нас разные, я понимаю. Он охраняет чужое, а я свое. И командиры у нас тоже разные. Однажды я видел, как на вышку поднялся ихний офицер и застал аскера разутым — снял парень башмаки, видать, ноги стер. Офицер, слова не говоря, бац его по лицу, бац еще раз — у аскера аж фуражка слетела!.. Стоит вытянувшись в струнку, и щеки свои подставляет. Эх, думаю, рабская твоя душа, да не позволяй офицеру бить себя! Ну, нарушил, ну, провинился, а зачем же издеваться?
И вот наступил тот памятный вечер… Только что прошел дождик, поднявшийся ветерок прогнал облака, небо стало голубым и высоким, и прохлада сменила застоявшуюся духоту ущелья. Все задышало, зашевелилось. Но особенно красивы были вершины гор. Солнце уже скрылось за горный хребет, над речкой сгущались сумерки, — а горы наверху еще горели в заходящих лучах. Смотрю — и мой аскер тоже этой красотой любуется. Тут и поднялся ко мне старший лейтенант Горелов.
— Что нового, товарищ Спиридонов?
Доложил по всем правилам и добавил:
— Глядите, товарищ старший лейтенант, как вершины гор пылают. Словно в пожаре!
— Угу, — промычал он и посмотрел вдоль. границы.
А в это время еще одно зрелище: над заставой взлетели голуби. Это Ваня Мочкин приступил к своим обязанностям. Белые, сизые, чернокрылые, взмыли голуби над заставой и пошли давать круги в чистом небе. И там вдруг вспыхнули в багряном свете, затрепетали, как мотыльки.
