Александр Филатов - Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3)
О том, почему мы назвали решение Андрея „окончательным“ – позже: в следующей главе мы расскажем о том, как он вообще пришёл к намерению стать исследователем в названном направлении. А теперь опишем вкратце, какие ещё события произошли до момента поступления Андрея Черкасова на лечебный факультет 1 Московского Ордена Ленина медицинского института им. И.М. Сеченова.
В следующем, 1988 году, как это следовало из прессы, органами государственной безопасности было разоблачено и арестовано большое число „агентов влияния“. Термин этот был новый, и люди пока ещё не понимали с достаточной чёткостью, что за ним кроется. Вскоре всё прояснилось: весь год и начало следующего проходили открытые судебные процессы. Приговоры были самыми разными: от высылки за границу с пожизненным лишением гражданства и права возвращения в СССР до… повешения. Да, 19 августа 1989 года были подвергнуты повешению несколько не слишком известных, но занимавших довольно высокие посты работников КПСС. Такой необычный и жестокий способ казни был введён в СССР ещё в 1986 году. Люди поудивлялись, поговорили и почти забыли об этом: приговоров, предусматривающих такое наказание, ещё несколько лет нигде не выносилось, принцип-то был справедливым: повешению подвергать только государственных преступников из числа высшего руководства страны, а также КПСС – начиная с секретарей обкомов. До августа 1989 года вновь введённый метод кары не применялся.
Проходившие процессы открывали всё новые и новые страницы истории войны. Той войны нового типа (информационно-психологической), о которой рассказывал старый советский разведчик в телевизионной передаче в декабре 1987 года. Сметливые догадывались, что давненько уже арестованных выпускали на суды (всегда – открытые) по какому-то, неизвестно кем разработанному плану. И это было действительно так: нельзя было допустить, чтобы в обществе, десятилетиями пребывавшему в комфорте, сытости и покое, погасла едва только разгоравшееся пламя понимания ответственности за страну, за её будущее. Понимание неустойчивости всего в постоянно меняющемся мире не имело права войти в привычку. В такую привычку, которая гасит зарождение любой творческой инициативу, притупляет чувство бдительности на фоне всеобщего благополучия, невозможности голода или безработицы.
Но сами процессы были исключительно честными, обвинения были ясными, чёткими и доказанными. Тщательно консультированные специально подготовленными психологами судьи ставили вопросы так, чтобы, находясь в рамках УПК, они способствовали максимальному раскрытию всей неприглядной сущности личностей и деяний подсудимых. Было допущено участие иностранных журналистов. Но для этого немало пришлось потрудиться нашим разведчикам: к участию допускались лишь те иностранные журналисты, которые были известны своей честностью и неподкупностью.
Впрочем, на Западе от газет, чьи представители никак не могли попасть на суды в Москву, валом шли комментарии под заголовками: „Новый 1937-й в Москве“, „Тучи неосталинизма над Россией“ и далее, в том же духе. Однако ни статьи такого рода, ни блокирование целого ряда побывавших на процессах в Москве журналистов не смогли скрыть правду от тех людей во всём мире, кто хотел и был в состоянии воспринять правду. Во-первых, СССР запустил ряд специальный спутников для трансляции хода процессов. Синхронный перевод делался на шесть европейских языков (испанский, португальский, итальянский, немецкий, французский и английский). Во-вторых, Советский Союз начал выполнять своё обещание: по тем же спутникам шли передачи о том, как и за чей счёт организовывались порочившие СССР выступления прессы о процессах в Москве, как блокировались статьи и репортажи иностранных журналистов – свидетелей процессов. В-третьих, шли телепередачи, в которых эти иностранные журналисты давали интервью о процессах советскому телевидению. Наконец, было организовано распространение материалов о процессах тридцатых годов и, конечно же, старых кинохроник с участием таких участников тогдашних процессов, как Барбюс, Фейхтвангер.
В СССР были пущены в продажу книги с копиями документов о процессе М.Н.Тухачевского. Была во второй раз (с 1984 года) переиздана книга Лиона Фойхтвангера „Москва, 1937“. Ни у кого из граждан СССР не оставалось и доли сомнения в том, что ещё бы чуть, и агент германского генштаба маршал Тухачевский совершил бы кровавый военный переворот в СССР и сдал бы страну фашистской Германии… „Кстати, ох и неприятный же тип – этот Тухачевский, вместе с его польской фамилией и странно выпученными глазами“, – думалось многим. И вот – апофеоз судебных разоблачений: перед людьми с экранов предстали подловатого вида лысый тип с огромной „кляксой“ на лысине; довольно известный людям уроженец Ярославля, завербованный ЦРУ США почти четверть века назад, с недоброй бульдожьей мордой и неспокойным взглядом; какой-то грузин, кстати – бывший чекист – с повадками лакея и насквозь лживыми манерами и голосом; ещё несколько бывших чинов из министерств, ЦК КПСС и КГБ…
После этих процессов и приведения в исполнение смертного приговора несколько высших чиновников страны, членов ЦК, обкомов партии и сотрудников КГБ почему-то стали настаивать на своей отставке „по состоянию здоровья“. Ну, это обстоятельство никакого удивления в Пятом Главном управлении КГБ не вызвало; более того, – чего-то подобного именно от этих лиц и ожидали. А вот духовное очищение страны, её интеллектуальное развитие и, почему-то, развитие обществоведения пошли после этого семимильными шагами.
Примерно в то же время, кажется, в восемьдесят восьмом, произошло ещё два значимых для Андрея события. Во-первых, вернулся из полугодовой „стажировки“ в Великобритании его старший друг – Ваня Черных. А потом, чуть ли не сразу, старшие Черкасовы дали своё согласие на полугодовое пребывание в их доме западногерманского юноши. Дело в том, что во второй половине восьмидесятых начала осуществляться программа „международного культурного обмена“ среди молодёжи. Организована она была по инициативе СССР. С советской стороны для полугодового пребывания за границей ребят отбирала специальная комиссия по никому неизвестным принципам. Но всякий раз получалось, что эти ребята непременно обладали следующими качествами: острой наблюдательностью, живоым интересом к окружающему, справедливостью, объективностью и умением рассказать о своих приключениях и переживаниях там, за границей. Ещё, почему-то, никогда не посылали ребят, не отличившихся своими успехами по всеми любимому „домоводству“. Ну, отчего это происходило, читатель, надеемся, догадается уже по прочтении начала следующей главы.
Возвратившись, ребята помногу раз рассказывали о своих впечатлениях. Их никто не принуждал к этому и никто (по крайней мере, явно) не контролировал. Правда, по возвращении их строго инструктировали: „Ни в коем случае не навязывать – прямо или косвенно – своих взглядов на западную жизнь, так как слушатели имеют право и должны сделать это самостоятельно“. Однако, не знаем почему, слушатели повсеместно приходили к очень схожим выводам: он начинали больше ценить свою защищённость, гарантии своего будущего в СССР, почему-то тяготели к книгам по истории и культуре своей родины (а новых, объективно написанных книг по истории и культуре отечества, стало издаваться великое множество) и в последующих беседах отвечали, когда их спрашивали, что нет, они не хотели бы навсегда поселиться на Западе.
Не знаем, что уж там рассказывали, вернувшись на родину, представители западной молодёжи после полугодового пребывания в СССР, но об одном случае рассказать попытаемся.
Долговязый, выше среднего роста Ханс-Юрген Неро, выпускник одной из школ Эссена, появился в доме Черкасовых ранним летом. То есть, примерно, месяца через два после возвращения из Лондона Ивана Черных. У Андрея как раз подходила к концу двухнедельная практика по школьному „политехническому образованию“. Он притащил домой с этой практики кучу радиодеталей, которые ему позволил взять мастер. Цель у Андрея была довольно интересная – создать музыкальный инструмент, который будет издаватьчистые, без высших гармоник, звуки. Вдруг он увидел в „большой комнате“ юношу, на год или два постарше его самого. Этот юноша сидел за столом и живо разговаривал с дедом по-немецки. Только у него было какое-то иное произношение – совсем не такое как у обоих Андреев Васильевичей. Папаня ещё не пришёл с работы, а мама, по всей видимости, пошла куда-то с Андрюшиной младшей сестрёнкой.
Андрей вошёл, сменил ботинки на тапочки, вошёл в комнату, бросив неодобрительный взгляд на грязные следы, оставленные повсюду тяжёлыми ботинками гостя („как он носит такие в жару?!“): только что закончился непродолжительный летний дождь, но во дворе-то у них – не асфальт, а земля. Дед заметил этот взгляд, гость – нет. Дедушка коротко пояснил Андрею по-русски:
