Исай Давыдов - Девушка моего друга (сборник)
Ленька Степанов, выпрямившись во весь свой «пятый» рост, откинул со лба русые волосы и на полном серьезе спросил:
— А сколько дашь за погреб?
«Пожалуй, это мысль! — подумал я и снова поднял голову. — Его можно красиво разыграть. Молодец,. Ленька!»
— А сколько бы вы взяли? — спросил в ответ деятель.— Смотря какой погреб, — уклончиво ответил Ленька.
Я глядел на него и боялся, что он рассмеется раньше времени и выдаст себя. Но он ничего—держался все так же, на полном серьезе.
— Ну, какой!-— уже уверенно, по-деловому произнес деятель в синих галифе. — Обычный. Два на три. Да в глубину два. С покрытием. — Он усмехнулся. — Для продуктов. Не от бомбы. Такие погреба обычно за тридцатку роют.
— Это в деревне да в мягкой земле, — очень серьезно вставил Федор Калугин и остановился передохнуть, воткнув лопату в землю. — А тут погляди, что за земля!..
Кирпич да железо! Стройка ведь!
— Твоя правда...—Деятель сдвинул фуражку на лоб, почесал затылок. — Конечно, ежели землю
учесть да быстро сделаете — червонец можно накинуть.
«Завелся!» — обрадовано подумал я и подивился только серьезности Федора Калугина, обычно прыскавшего при каждой шутке.
— Значит — сорок? — уточнил Ленька.
— Выходит, так, — согласился деятель.
— Мало!
— Почему?
— У нас качество отличное. Ни доделок, ни переделок.
«Молодец, Ленька!» — снова подумал я и поглядел на остальных членов бригады. Все, кто был в нашем сарае, уже не работали, стояли спокойно, опершись на лопаты,
и слушали. Из «старичков» здесь были только дядя Петя и Зотов. И лица у них были спокойные, невозмутимые.
Я позавидовал им. Умеют ведь! А я вот-вот расхохочусь и все испорчу.
- Ну, а если еще на две полбанки накину? — уже неуверенно спросил деятель.
— Это уже другой разговор, — ответил Ленька и удовлетворенно улыбнулся. — Это можно принять за основу.
— И мне бы такой же погребок, ребята! По той же цене! — Из-за спины деятеля высунулся тщедушный дядя с большими обвисшими усами и красноватым носом.— А то огурчики хранить негде. А без рассолу в нашем деле как же?
Он растянул губы и улыбнулся. Но никто не улыбнулся ему в ответ — один только я. Потому что мне все еще было очень смешно.
Деятель в галифе заволновался, повернулся к усатому.
—Ты, Лексеич, подожди. Я с ребятами первый сговорился. Сделают мне, потом — пожалуйста.
— Так я что? — оправдывающимся тоном произнес Лексеич. — Я ведь вперед не лезу. Я и подождать могу. Завтра — так завтра... Да вы не сумлевайтесь, ребята. —
Он снова повернулся к нам. — Работка найдется. Почитай, каждому третьему погреба нужны... Только начните — сами набегут.
— Ну, давайте продолжать, что ли... — сказал Зотов, обращаясь к нам, и взялся за лопату. На «заказчиков » он даже не взглянул.
Мы молча взялись за лопаты. Земля полетела назад, в траншею, хороня коричневые трубы.
— Как же погреб-то, ребята? — забеспокоился деятель в галифе.
— Адресок оставь, дядя, — бросил ему через плечо Ленька Степанов. — Потом с погребом выясним.
— Из пятнадцатой квартиры я, — сказал деятель.— На третьем этаже. Коротков фамилия. — Он помолчал, потоптался, потом спросил:
— Когда зайдете-то?
— Жди, дядя! — бодро ответил ему Ленька.— Будет тебе кофе, будет тебе и какава.
— И меня не забудьте, ребята, — добавил усатый водопроводчик.
— Я в двенадцатой живу; Лексеича спросите.
— Спросим, будь спок! — отозвался Ленька и отвернулся.
Видно, ему этот розыгрыш уже надоел. Мне, вообще-то, — тоже.
«Хозяева» потоптались еще немного и, вежливо попрощавшись, ушли. Мы, не останавливаясь, работали до тех пор, пока не закидали в этом сарае всю траншею и не выкинули из него оставшуюся землю. А потом мы прошли мимо соседнего сарая, где с частью нашей
бригады работал Китов, и забрались в крайнюю деревянную клетушку, где траншея была уже почти готова.
Здесь мы закурили, и Федор Калугин негромко, как бы размышляя, спросил:
— А что, если и вправду сейчас мужикам погреба вырыть?
— Да ты что, Федор?
Это отозвался Олег Стрешнев, самый тихий: парень в нашей бригаде. Он обычно молчит и каждую свободную минуту читает книжки. Даже в «козла» из-за этого редко играет. Дважды он не прошел на истфак университета по конкурсу и вот теперь все читает исторические повести и брошюры, чтобы знать, как он говорит, «вдесятеро против программы». В армию его не взяли — малость хромает. И на танцы, понятно, не ходит. И девчонок знакомых у него почти нет. В общем, не
повезло парню.
— А что — «что»? — Калугин спокойно повернул к Олегу широкоскулое, круглое и румяное лицо. — Ты мальчишка еще, и девок у тебя нет. Вот ты и не знаешь цену рублю. А у нас ведь семьи...
Мы-то знали, что семья у Калугина невелика. Детей нет, жена в деревне. А он вот живет в общежитии и никак не решается снять частную квартиру и взять жену к себе. Говорит — дорого просят...
— Так ведь можно любую подлость оправдать,— негромко, но как-то очень напряженно сказал Олег.
— Ты уж, правда, Федя... того... — Дядя Петя сделал последнюю, самую глубокую затяжку, втоптал окурок в землю и, подхватив лопату, пошел к траншее.
Мы тоже докурили сигареты и взялись за лопаты.
И Калугин взялся. И разговаривать нам было больше некогда. Только перебрасывались короткими словами, когда нужно было подавать и укладывать трубы. И лишь во время следующего перекура Олег Стрешнев снова вспомнил о погребах и похвалил Леньку Степанова
за хороший розыгрыш. Ленька ничего не ответил — только усмехнулся.
А потом мы закончили работу в сараях, вывели траншею и трубы на свободное место, и, взглянув на часы, я увидел, что переработали мы всего только двадцать минут. Но это было неизбежно, потому что на другой день мы уходили к театру, где нужно было срочно вырыть тоннель под центральной улицей. И, понятно, мы должны были здесь все закончить, чтобы ни одному человеку не оставить развороченный сарай.
Мы медленно шли к своему вагончику, и Зотов негромко рассказывал бригадиру и тем, кто работал с ним в одном сарае, как соблазняли нас рыть погреба и как удачно поторговался с хозяевами сараев Ленька. Бригадир устало улыбался, и все улыбались, и только Калугин
да Ленька Степанов шли сзади, тихо разговаривали и не принимали участия в общем веселье.
Дождя уже не было, и крыши подсохли, но небо было ровно-серое, тяжелое. Не угадаешь, как оно поведет себя через час. То ли поголубеет, то ли просеется мелким и нудным дождем.
Возле вагончика Китов опустил свою лопату и, пока Зотов открывал замок, сказал нам:
— Завтра, если вёдро, прямо к театру приходите.
Инструмент я привезу. Будем готовиться, Зотов, наконец, снял замок и вошел в вагончик.
Бригадир поднялся за ним по лесенке и, обернувшись к нам, добавил:
— И берегите силы, ребята. Ничего лишнего в эти дни не делайте. Ночью, когда под землей пойдем, перекуров не будет.
Он тоже вошел в вагончик и стал принимать у нас инструмент.
Тоннели наша бригада рыла давно. И лучше любой другой бригады в городе. Собственно; другие бригадиры учились этому делу у Китова. А он умел с фронта.
При мне рыли только два тоннеля. А всего их было за бригадой десятка полтора.
С теми тоннелями, что рыли при мне, было просто.
Их вели под боковыми улицами. И движение по этим улицам перекрывалось, хотя покрытие их мы не трогали.
А теперь предстояло пробить тоннель под центральной улицей. Она широкая, и по ней ходит троллейбус.
В объезд его не пустишь. Поэтому и решено было сделать все за ночь. Пока троллейбусы в парке.
На подготовку нам давали два дня. И мы готовили все добросовестно, до последней мелочи, чтобы в ночь нас ничто не задерживало. Мы даже трубу попросили сварить заранее, чтобы не было сварки под землей.
В пятницу, к двенадцати ночи, выспавшиеся, бодрые, мы уже были на месте, разобрали свои скарпели — короткие ломики с лопатками на конце, надели удобные шахтерские шлемы с фонарями и ждали последнего троллейбуса.
Приехал управляющий трестом, грузный, мрачный, в кожаном пальто. В свете прожекторов его гладко выбритое лицо казалось до синевы бледным, и я почему- то вспомнил, что у него уже был инфаркт и что врачи вообще запретили ему работать на стройке. Обо всем этом немало говорили у нас в те осенние месяцы, когда он лежал в больнице и его замещал главный инженер.
Все думали, что управляющий на работу не вернется.
Но он вернулся и уже по-страшному ругал тех, кто, боясь за его сердце, скрывал от него какие-то неприятности.
— Мое сердце любую правду вынесет, — как-то сказал он на совещании при Китове. — Оно только лжи не выносит.
Но от него все равно многое скрывали. Видно, такова уж планида тех, кто перенес инфаркт и остался на прежней работе.
