Александр Розен - Прения сторон
— Я говорил с овощной базой, — сказал Ильин. — Учтите, на поруки они не хотят.
— А, пошли они… — сказал Папченко, потушил сигаретку, размял окурок, взял новую и зашептал: — Ребята берут на себя…
— Какие ребята?
— Да ну, здешние. Вовка и Альберт Ширковы. Они там одну девчонку поприжали, им все равно.
— Ясно. Только я вам не советую. С этими вовками и альбертами вы еще в худшую историю попадете. Вы в одной камере сидите?
— Ну!
— Так вы и в камере старайтесь подальше. Вы отвечаете за вами содеянное, они — за свое. С точки зрения защиты, я ваше дело представляю примерно так…
Через полчаса они попрощались, и Ильин спросил:
— Отцу что передать? Я его завтра увижу.
— Папаше? Да вроде бы ничего… Пусть там носом не хлюпает. И чтобы на суд не шел. Делать там ему нечего. Увижу — признаюсь, что человека зарезал.
В коридоре Ильина ждал Аржанов.
— Да что же это такое, — с комическим возмущением восклицал он, пока спускались вниз. — Жду, жду… Ну что? Какой-нибудь мордобой, дела всего на три шестьдесят две, угадал?
Ильин засмеялся:
— Не ошиблись! Но статьи предъявлены серьезные, дело мне кажется интересным.
— Увольте, не понимаю. Ну, будь вы неофитом, но Ильин, Ильин берется защищать какого-то дебила, и ему это очень интересно… Минуточку, кажется, здесь Штумов… Василий Игнатьевич! — окликнул он осанистого старика с великолепной седой бородой. — Счастливая встреча! Знакомьтесь, наш новый коллега Евгений Николаевич Ильин.
— Да мы знакомы, — сказал Штумов. — А вот и еще один нашенский, — сказал он, останавливая поднимавшегося по лестнице Колтунова.
— Как себя чувствуете, Василий Игнатьевич? — спросил Колтунов.
— Отлично, отлично, разве не видно? — бесцеремонно оборвал его Аржанов и, обращаясь только к Ильину и Штумову, сказал озабоченно: — Время обеденное, не соорудим ли совместно?
— Я уже давно ем только дома, — сказал Штумов. — Отстал от ресторанов. Где нынче обедают?
— Можно и в «Украине», можно и в «Национале», а еще в ЦДЛ, там такие купаты… А в общем, доверьтесь мне, здесь есть неподалеку, симпатично и кислород: столики под тентом, а сегодня тепло…
И в самом деле, ресторанчик оказался по-летнему веселым и не очень переполненным. Аржанова здесь знали, он пошептался с официантом, и почти мгновенно появилась закуска.
— Для меня нет лучшего отдыха, — говорил Аржанов, — и ведь понимают, подлецы, что Аржанова нельзя кормить кое-как. Ну как осетринка, ничего?
— Угу, — подтвердил Ильин. — Я, правда, в ресторанных тонкостях мало разбираюсь.
— Ресторанные тонкости! Уколол все-таки…
— Да ни боже мой, просто в нашей конторе…
— «Наша!» Вы наш теперь! Наш или не наш? Это всерьез и надолго или так, минутная прихоть? Василий Игнатьевич, хочу вам пожаловаться: он сегодня со своим подзащитным дебилом просидел больше часа, дело-то дело, а третьего дня к нашему уважаемому коллеге Ильину обращаются с предложением сесть в большой хозяйственный процесс, и что же — от ворот поворот?
— Не мог же я одновременно принять два дела, — сказал Ильин.
— Сачкуете. Мы все видим. Но учтите, вы мною рекомендованы. И дело буквально на носу… Минуточку, как там наш супец? — спросил он официанта. — Только бы не пересолили. Так вот он какой злодей, — сказал Аржанов и приставил вилку к груди Ильина. — Будете работать?
— Это что, дело Сторицына? — спросил Штумов. — Нет уж, нет, суп — увольте, доктор не велит…
— Да ведь это редкость — крабы, где вы их сейчас достанете?
— Ну, разве что чуть…
— Останетесь довольны! Я бы сказал, не столько дело Сторицына, — продолжал он, — сколько дело Калачика. Конечно, у Сторицына — халатность и все прочее, но он подмахивал, ни о чем не ведая. А вот Калачик, тот жулик агромадный. По всем параметрам мой подзащитный, но я буквально днем раньше взял Сторицына. Так что, дорогой Ильин, ежели супруга мсье Калачика обратится к вам, то знайте, что дамочка не от стола… Я хочу сказать, по моей рекомендации.
— Это разговор не обеденный, — возразил Ильин.
Аржанов что-то хотел сказать, но Штумов поддержал Ильина:
— Обедать так обедать!
Аржанов обиженно замолчал и даже перестал наставлять официанта. После обеда предложил всех развезти на своем «драндулете» — так он называл свой новенький «Москвич». На Кропоткинской Штумов попросил остановить машину:
— Надо хоть двести шагов в пешем строю.
— Я вас провожу, можно? — спросил Ильин.
— Разумеется…
«Москвич» быстро взял с ходу, словно и он чувствовал себя обиженным.
— Зайдем ко мне, — предложил Штумов.
Крутая лестница без лифта. Четвертый этаж. Дом старый, запущенный. Расшатанные перила, кое-где побита штукатурка. Окна выходят во двор, почти впритык к слепой стене соседнего шестиэтажного дома. Сумрачно.
Массивные старинные шкафы, книги, папки и просто бумаги, перехваченные шпагатом.
Откуда-то из глубины появляется черная сгорбленная старуха.
— Кушать будете?
— Нет, Саввишна, мы сегодня обедали в ресторане. А вот чайку обязательно. Верите ли, — сказал он Ильину, когда старушка ушла, — это моя нянька. Она уже и счет своим годам потеряла, но сама и в магазин, и на рынок. Если бы не она… Я ведь пятый год вдовею. Внук ко мне переехал, но в прошлом году женился, и укатили мои молодожены на три года в Арктику.
Большой стол, тоже весь заваленный бумагами.
— Садитесь, садитесь… Сейчас я освобожу плацдарм.
Появилась Саввишна с чаем и коробкой мармелада и молча ждала, пока Штумов перекладывал бумаги.
«Черт его знает, что за штука старость, — думал Ильин. — Ведь это тот самый Штумов, любимец Москвы, «соловей и лев в одном лице», как кто-то написал о нем в первый юбилей. И вот Саввишна, одиночество, сумрачная эта квартира…»
Штумов пил чай, шумно прихлебывая, смакуя каждый глоток и с удовольствием закусывая мармеладом. Его отнюдь не смущала ни малая площадь «плацдарма», ни разбросанные бумаги. Чай отлично заварен, кресло удобное, куда удобнее ресторанных плетенок, чего еще надо? Ильин рассказал о среднеазиатском чае, о традиции перед чаепитием дважды переливать чай из заварного чайника в чашку, Штумов кивал головой, поддакивал: как же, я сам иначе не признаю, весь этот обряд Саввишна уже совершила, можете не сомневаться.
— Ну-с, — сказал он, отодвинув чашку и откинувшись в кресле, — теперь рассказывайте, чем вам Аржанов не понравился.
Ильин промолчал. Еще раньше, когда они шли по Кропоткинской, он думал, что какой-то важный разговор между ними должен состояться. Ну, а потом эта старая московская квартира, массивные шкафы, Саввишна — все показалось старческим, сонным, наверное Штумов любит после обеда отдохнуть, а вот приходится разговаривать, принимать гостя. «Стакан чаю — и домой», — уже решил Ильин, и в это время Штумов неожиданно спросил его об Аржанове. Совсем не сонный вопрос. Звучит скорее как приглашение к бою.
— Вас что, собственно, раздражает, — продолжал Штумов — «драндулет», дача, рестораны? Но ведь вы до сих пор во всем этом просто не нуждались — и машина в любое время, только казенная. И дачка у вас давно, правда тоже казенная, но в этом есть и свое преимущество. Ну, а рестораны, всякие там купаты… Как хотите, а сегодняшний обед нельзя ставить Аржанову в минус. Что еще? Как говорят французы, «фасон де парле»?
— Не хотел бы я иметь вас противником на процессе, — сказал Ильин.
— А что, может, еще и придется! Но вы ловко ушли от ответа. Думаете, ворона каркнула во все воронье горло… и была плутовка такова?
— Нет, почему же? Мне действительно не очень нравится этот самый «фасон де парле», я слишком навидался самодовольных людей… Но странно, почему-то Аржанов протежирует мне, а не Колтунову, не Слиозбергу, не Пахомовой…
— А ведь это я посоветовал посадить вас в большой процесс о хищениях! Mea culpa, mea maxima culpa![1] У вас нет имени? Быть помощником Касьяна Касьяновича — это дело нешуточное! Саввишна, еще бы нам кипяточку! — и махнул рукой. — Ничего не слышит, придется самому…
Он вернулся с кипящим чайником, налил, отхлебнул, закусил мармеладом.
— Вот вы говорите: Колтунов, Слиозберг… Им мешает ярлычок: середняки. Наши хищники любят, чтоб их защищали Андриевские и Карабчевские… Варвара Павловна Пахомова… Варя… Я когда-то был влюблен в нее.
— В Пахомову? — переспросил Ильин. Как-то сразу возник тяжелый портфель и заметный даже сквозь чулок венозный венчик.
— Тогда ее фамилия была Лопатина. Варя Лопатина. Золотая головка, медальон. Прелестная девушка. Но я был женат, взрослый сын, они тогда вместе кончали университет. Да, прелестная, прелестная девушка, — повторял Штумов. — Теперь все это в прошлом. Ну, а как она вам сейчас понравилась?
