Владимир Ишимов - В тишине, перед громом
— Вы что сдаете?
— Пожалуйста, милочка, взгляните. — И старушка легонько отодвинулась, чтоб Рите удобнее было взять с барьера два ее томика.
Рита смотрит на переплеты. Достоевский, «Идиот» — это она уже читала. А это что? Какой-то Лев Кассиль, «Кондуит». И с картинками!
— Наверно, для детей?
— И для взрослых тоже, — уверяет старушка. — Прелестная, остроумнейшая книга. Обязательно прочтите.
— Спасибо, раз вы советуете, я ее возьму.
Значит, она возьмет сегодня этого Кассиля и — как его? — она заглянула в блокнотик — ага, Олдингтона. Так что же еще выбрать? Рита повернулась к соседу впереди, долговязому гражданину в военном. Он по-прежнему читал свою книжку. Рядом с ним на барьере лежал потрепанный толстенный портфель, на нем фуражка.
Рита посмотрела на непроницаемую спину гражданина и тихонько потрогала его за рукав.
— Товарищ, можно посмотреть, что вы сдаете?
Гражданин обернулся.
— Ради бога. — Он расстегнул туго набитый портфель, вытащил и подал Рите три книги. — А мне разрешите взглянуть на ваши?
— О, пожалуйста, очень интересные. — Рита щелкает замочком чемоданчика, придвигает к гражданину затрепанный с торчащими листками томик «Тысячи и одной ночи» в издании «Academia» и Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», а сама раскладывает на барьере книжки соседа. Она разочарована: «Милый друг» она прочла давным-давно, «Соть» Леонова как-то принялась читать, но не осилила: сложно... «Илья Эренбург», — читает она на переплете третьей. Рита пальчиком трогает рукав гимнастерки соседа.
— Извините, этот... ну, Илья Эренбург, он интересный?
Гражданин захлопывает переплет.
— О, да, да! Если вы не читали, непременно прочтите. А я, если вы позволите, заберу вашу «Тысячу и одну ночь». Пятый том мне не попадался.
Тут подходит его очередь, и он говорит пожилой библиотекарше:
— Запишите на меня эту книгу, Ирина Осиповна, сделайте одолжение, — вот гражданка сдает. И что вы посоветуете из новинок?..
Он уходит, застегнув свой портфель, высокий, прямой, в гимнастерке, сапогах и военной фуражке без звездочки.
— А на меня — здравствуйте, Ирина Осиповна, — а на меня перепишите «Хулио Хуренито» Эренбурга и «Кондуит». И еще дайте мне Олдингтона «Смерть героя».
Рита уложила книги в чемоданчик, попрощалась с Ириной Осиповной и, мило улыбнувшись старушке, направилась к выходу.
Она не видела, как следом за ней покинул городскую библиотеку высокий молодой брюнет с длинными ресницами.
Однофамильцы
Кирилл показал высокий класс работы. Через два дня в наших руках были довольно подробные сведения об обоих Верманах.
У Павла Александровича Вермана в городской инспекции Госстраха была репутация честного, аккуратного работника, но человека заурядного, без полета. Свое место инспектора он занимал уже много лет. Ни ему, ни начальству и в голову не приходило, что его можно было бы продвинуть по служебной лестнице. За эти годы многие служащие помоложе обошли его, но он вполне довольствовался своим положением и никому не завидовал. Человек он был точный, на службу являлся ровно в девять, приветливо поздоровавшись с коллегами, надевал сатиновые нарукавники и тотчас же принимался за дело. Если ему не надо было идти на свой участок или по каким-нибудь учреждениям, что случалось весьма редко, он не поднимал головы от бумаг до самого обеденного перерыва.
Из всех талантов за ним признавали один: добросовестность. Невозможно было даже вообразить, чтобы Павел Александрович опоздал с представлением какого-нибудь отчета или сводки. Начальство ценило это качество Вермана и, правду сказать, не раз его эксплуатировало. Бывало, срок какой-нибудь экстренной работы на носу, а сотрудники, которым работа вверена, явно не успевают. Управляющий приглашает к себе товарища Вермана и просит — не в службу, а в дружбу — выручить коллектив. «Что уж там, — бодро потирает он руки, — сами знаете, дорогой Павел Александрович, вы наша надёжа и опора. Словом, батенька, просим в смысле умоляем. Весь мир и Нижнелиманская инспекция славного Госстраха смотрят на вас!»
И инспектор Верман безропотно и даже с удовлетворением брался за дело. С этой минуты Павел Александрович сиднем сидел за своим аккуратно застланным цветной бумагой столом с раннего утра и до самой поздней ночи, брал работу домой, а в указанный день, осунувшийся и побледневший, ровно в девять входил в кабинет управляющего, едва тот успевал сбросить пальто, и с нескрываемым удовольствием клал на начальственный стол стопку листов, исписанных каллиграфическим почерком. После этого Верман скромно поворачивался к дверям, однако управляющий останавливал его и, пожимая руку, рассыпался в похвалах и благодарностях.
После этой церемонии управляющий забывал о Вермане до следующего аврала.
Павел Александрович был человеком доброжелательным, любезным и общительным. Сослуживцы его уважали, частенько приглашали в гости на какие-нибудь семейные торжества или вовсе без повода, и Верман охотно принимал приглашения. В компании был весел, и все с удовольствием слушали его занимательные рассказы. В городе у Павла Александровича было много знакомых, да и не удивительно, потому что проживал он в Нижнелиманске с незапамятных времен. Даже бурные годы революции и гражданской войны не сдвинули Вермана с насиженного места. Трудно было представить, что город когда-то мог существовать отдельно от Павла Александровича.
Верман занимал маленькую двухкомнатную квартирку в доме номер шестнадцать по Кирпичной улице. Жену он схоронил давно (и больше не женился, хотя был не стар), старушка, бывшая нянька сына, жила в квартире на правах члена семьи, ведя несложное хозяйство. Сын Павла Александровича с детства пристрастился к шлюпкам, яхтам, байдаркам и, окончив школу, слышать не желал ни о какой сухопутной профессии. Верман уступил его настояниям и отправил в Одессу, в мореходное училище, где тот и учился вот уже третий год. В каникулы, когда сын приезжал на побывку, Павел Александрович с гордостью водил по знакомым наследника, приятного молодого человека в ладно сидящей морской форме.
Второй Верман был человеком несколько иного склада.
Высокий, стройный, начинающий седеть, юрисконсульт нижнелиманской конторы «Экспортхлеб» Георгий Карлович Верман казался похож на отставного военного. Манера держаться, походка, выправка, когда он, широко развернув грудь и гордо подняв красивую голову, шагал по улицам, размахивая тростью с серебряным набалдашником, — все говорило о хорошей смолоду тренировке. Безупречный костюм сидел на нем с элегантностью офицерского мундира.
И сейчас, в свои сорок лет, Георгий Карлович был завзятым спортсменом. Выходные дни он проводил на собственной маленькой яхте, изящно и ловко управляясь с парусами, а рулевым у него сидел старший, четырнадцатилетний, сын. Часто юрисконсульт появлялся на теннисном корте в городском саду. Он любил поболтать с такими же, как он, любителями в ожидании своей очереди, зато когда Георгий Карлович брался за ракетку и в идеально белых брюках выходил на корт, все разговоры вокруг смолкали: такой он демонстрировал класс игры. Кроме того, Верман был убежденным футбольным болельщиком и на матчах своего фаворита, команды «Желдор», с командой городских транспортников «Местран» вел себя исключительно бурно.
По роду службы Георгий Карлович целыми днями был в движении. Заглянув с утра в свой «Экспортхлеб», он сразу же отправлялся по делам и, переходя из учреждения в учреждение, выполнял поручения начальства, которое считало юрисконсульта своей правой рукой.
Однако далеко не все дневные визиты Георгия Карловича Вермана имели отношение к его служебным обязанностям. Случалось, он заходил в частные дома и в учреждения, никак не связанные с экспортом зерна, или останавливал кого-нибудь на улице. Нередко его могли видеть в кафе с одним из многочисленных знакомых за чашкой кофе, а то и за бокалом легкого вина.
Все это не удивительно, потому что юрисконсульт считался в городе фигурой заметной. Его знали очень многие. Верман был человеком весьма щепетильным в новых дружеских связях. Компания, группировавшаяся вокруг него, была тесно сплочена общими интересами, вкусами, старинной приязнью. Она состояла из людей определенного общественного положения — адвокатов, докторов, преподавателей институтов, видных инженеров. Войти в этот круг новому человеку было довольно трудно.
Верман очень дорожил своей семьей. Жена его была еще молода или, во всяком случае, моложава и привлекательна. Она нигде не служила и, если не считать нечастых визитов к приятельницам, выходила из дому всегда вместе с мужем: в театр, на концерт, на очередной суаре или пикник в «свою компанию», где она, как и ее супруг, находилась в центре внимания. Все остальное время она отдавала дому, который вела образцово, и воспитанию сыновей. Елена Викторовна хорошо играла на фортепьяно, знала французский и немецкий и даже когда-то пописывала стихи. Верманы жили в собственном домике на Очаковской улице и держали прислугу, молодую дивчину, выписанную через каких-то родственников из деревни.
