Леонид Чикин - Дважды два
Горобцов же работал молча, не задавал лишних вопросов, делал все, что просил сделать Карнаухов. Правда, в перерывах и он любил поговорить, но его разговоры не раздражали Карнаухова, не утомляли.
Зато Альберт вдруг стал неразговорчивым, тихим. Почти не брал в руки гитару, не вспоминал про Индигирку, не указывал Виталию, что надо делать и как. Однажды спросил:
— А вертолет может задержаться?
— Вполне, — ответил Карнаухов. — Каждый сезон задерживается.
— Плохие дела, — вздохнул Альберт. — Двадцатого августа в моем институте окончательно решается вопрос о квартире. А без меня как решат?
Карнаухов успокоил:
— Мы вылетим из Магадана восемнадцатого.
— Если бы… Сами же говорите: каждый сезон… Закурим, что ли, с горя, Виталий?
За три дня до окончания сезона выпал снег. Утром проснулись — светлее в палатке, чем обычно. Выглянули — вокруг белым-бело. Снег покрывал галечник, траву за палаткой, висел клочками на ветках лиственниц, словно вату набросали на деревья. До полудня он растаял, все снова стало зеленым, но на деревьях уже появилась желтизна — близка северная осень.
А к вечеру пошел дождь. Но Карнаухов не беспокоился: все работы отряд выполнил, продукты есть, рыба в реке не перевелась, жить можно. На севере нельзя упускать ни одного погожего часа. За все пребывание на Каменке у них не было ни одного выходного. Как ни упрашивал Виталий дать хотя бы один день, чтобы душу отвести на рыбалке, Карнаухов не дал ему такого дня. Вот сейчас, до прибытия вертолета, рыбачьте с утра до ночи.
Но сейчас река от дождя разбухла, вода почернела, хариус исчез. Борясь со скукой, все сидели в палатке, изредка выходя из нее, чтобы взглянуть на небо, как оно, не прояснилось? Небо не прояснялось. Дождь стучал по тенту. Настроение с каждым часом падало.
Пятнадцатого августа поднялись раньше обычного. Небо по-прежнему было хмурым, тучи слезились, ветерок прохладный дул. После завтрака собрали и подготовили к погрузке вещи. Прилетит вертолет — только палатку снять.
Вертолет не пришел ни пятнадцатого, ни шестнадцатого, ни семнадцатого. Каждое утро сворачивали спальники, засовывали их в чехлы, а вечером вытаскивали вновь. И каждый день наводил на всех тоску Альберт;
— Застряли мы здесь недели на две. О чем они там думают? Профком же двадцатого заседает…
— Однажды мы двадцать дней ждали вертолета, — подлил масла в огонь Виталий.
— Ну вот…
На следующий день Альберт снова:
— Послезавтра директор из отпуска вернется, а я все здесь…
— Ты не даром здесь торчишь, — сказал Виталий. — Спишь, а тебе идут и северные и командировочные.
— Квартиры распределять будут двадцатого, — злился Альберт. — А ты — северные. Точно знаю: останусь без новой квартиры.
Конечно, все понимали Альберта и сочувствовали ему, но помочь ничем не могли.
— А ты возьми гитару и песни пой, — посоветовал Виталий. — Легче будет. Особенно, когда эту заноешь: «То взлет, то посадка, то снег, то дожди…»
Альберт отмолчался, но песни, под гитару вечером пел, много пел, но о «взлете и посадке» будто забыл, не начинал даже.
Вертолет пришел восемнадцатого.
— Иван Петрович, если сегодня будет рейс на Магадан, отпустите меня? — спросил Альберт. — Я бы тогда двадцатого был дома.
— Будет рейс — пожалуйста, — ответил Карнаухов. — Думаю, что справимся без вас.
В Рыбном Альберт первым выскочил из вертолета, крикнув в салон:
— Ребята, вы тут займитесь, а я сейчас.
И убежал в здание аэропорта, в кассу.
— Неужто ему и вправду так срочно надо в Москву? — удивился Матвей Сергеевич, когда они выбрасывали мешки из вертолета.
Карнаухов не успел ответить, его опередил Виталий:
— Чепуха! Ему надо срочно сбежать от выгрузки-погрузки…
Матвей Сергеевич, ожидая ответа, смотрел на Карнаухова. Заметив его взгляд, Иван Петрович сказал, обращаясь к Виталию:
— В человеке, Виталий, всегда надо видеть прежде всего хорошее. Вот если бы вы у меня отпрашивались, я бы вас не отпустил: вы мне нужны.
— Вот спасибо! — обрадовался Виталий. — Спасибо, Иван Петрович, за то, что вы так хорошо обо мне думаете!
А ответить Матвею Сергеевичу Карнаухов не успел: прибежал взволнованный и возбужденный Альберт.
— Есть билеты, Иван Петрович! Через час приходит Ил, заправляется и — обратно. Так вы разрешаете? — Карнаухов пожал плечами, что можно было истолковать так: коль надо — улетайте. — Ребята, — засуетился Альберт, — упакуйте мои образцы, они лежат в отдельном ящике. Если будут мне письма, «переправьте их в Москву, адрес я сейчас дам…
— Ты сначала помоги перетаскать свои образцы, — хмуро сказал Виталий. — Успеешь еще в Москву.
— Ну, ребята… А впрочем, конечно. Давайте быстренько вон у той оградки сложим груз, потом вы найдете машину…
— Потом мы сами разберемся. А ты робу мне сдай, не в своей приехал.
Матвей Сергеевич долго искал машину, когда вернулся, ИЛ уже улетел. Не пришлось с Альбертом проститься.
Палатку поставили на прежнем месте, возле реки. Виталий сразу же отправился на почту, через час вернулся.
— Вам, Иван Петрович, всего одно письмо…
— Больше я не ждал.
— …и денежный перевод на огромную сумму, но мне его не выдали, конечно…
— Правильно. За вертолет надо платить, на билеты обратные…
— А вам, Матвей Сергеевич, письмо и пакет. Почерк какой красивый. Корреспонденция от вашей дочери, по адресу вижу. Вручаю. А мне — ничего. Да, было два письма Альберту, я их сразу переадресовал. А вот еще телеграмма ему, я ее прочитал…
— Чего не следовало делать, — строго сказал Карнаухов.
— Так она же распечатанная! Вот: «Заседание квартирах двадцать пятого торопись Женя». Или — жена. Все ясненько.
— Значит, успеет, — равнодушно сказал Карнаухов. — И хватит об этом.
Матвей Сергеевич, вскрыв письмо, прочел его, изредка бросая взгляды на Карнаухова. Лена сообщала, что дома все в порядке. Горобцов еще раз перечитал письмо, но не спешил его убирать, ждал, когда Карнаухов кончит читать свое.
— Все нормально! — объявил Карнаухов и начал сворачивать листки.
Тогда Горобцов разорвал пакет, огляделся. Виталий сидел на ящике с образцами, курил.
— Виталий! — удивился Матвей Сергеевич, — Ведь мы же еще не обедали!
— Все! — сказал Виталий, — Вышли из тайги. Я же говорил…
— Подойдите сюда, — подозвал Горобцов. — Дочь кое-что прислала. Вот, Иван Петрович, фотодокументы к тому происшествию, о котором я вам рассказывал. — Он протянул одну фотокарточку Карнаухову, рядом с которым уже стоял Виталий.
— Это вы, что ли, здесь сидите? — спросил Виталий, рассматривая снимок из-за плеча Карнаухова.
— Да. Сижу, еще не зная о том, что через некоторое время меня пересадят в другое место, — пошутил Матвей
Сергеевич, — Эти снимки Вася делал для стенда о пьяницах и хулиганах, но не отдал их учителю.
— У вас такая борода была? — снова спросил Виталий. — Роскошная борода.
— Да, — сказал Карнаухов. — Борода хороша! Вас на этом снимке трудно узнать.
— Узнать можно, — улыбнулся Горобцов. — Стоит только захотеть. А вот на этом, — протянул второй снимок, — в самом деле не узнать. Но всех парней следователи и судьи узнали… А здесь парни надо мной устраивают экзекуцию. Мое лицо не попало в объектив, а они — словно позируют. Фотограф как раз сидел напротив, в кустах. А на этом, видите, вся группа. В центре я, передо мною цыган с колом, за мной — усач с бутылкой. Жанровая сценка: «Ты меня уважаешь?»
— Да, повезло вам, Матвей Сергеевич, — сказал Виталий. — Если бы не мальчишка, отсидели бы вы от звонка до звонка.
— Повезло! — осуждающе сказал Карнаухов. — Вы и скажете, Виталий! Хотя, конечно, если разобраться… Ну, а на том снимке что, на последнем? — Карнаухов глазами указал на лист, который Матвей Сергеевич держал в руках лицевой стороной к себе.
— Это не последний, — ответил Горобцов. — Он первый и по времени съемок и по своему значению. С него все началось. Этот снимок Лена увидела на выставке в школе. — Горобцов протянул снимок Карнаухову. — Замечательный кадр. То взлет, то посадка…
Карнаухов посмотрел на фото вблизи, потом отнес листок на вытянутую руку, снова вгляделся, поворачивая голову влево-вправо.
— Да-а… Хороший кадр. Четко прорисовано все… Но, позвольте, их здесь четверо, Матвей Сергеевич! А?
Горобцов молчал.
— Вот же, с гитарой, четвертый сидит. А вы говорили — трое, Матвей Сергеевич!
Матвей Сергеевич молчал.
— Ну-ка, ну-ка! — Виталий тянул снимок из рук Карнаухова. — Извините, Иван Петрович… Что-то этот гитарист кого-то мне напоминает… А? Матвей Сергеевич?
Горобцов молчал. Виталий буквально вырвал снимок из рук Карнаухова.
— Матвей Сергеевич, — нерешительно начал он, взглянув на Горобцова и снова переводя взгляд на фото. — Матвей Сергеевич! — вдруг закричал он. — Но ведь это же Альберт! Ну, посмотрите, Иван Петрович! — Виталий ткнул пальцем в фотокарточку. — И прическа его, и улыбка, и гитара… Жаль, что удрал, морду бы набить надо!
