Александр Розен - Почти вся жизнь
— Дурак разорвался, — говорит Левкин презрительно. — Есть тут дальше одна чертова развилка. Действительно, ее немцы пристреляли.
Дом, похожий на ящик со срезанной крышкой. Слышно, как внутри дома работает движок. Перевернутый остов легковой машины. Как будто большого черного жука положили на спину. Сорок на спидометре.
Мостик через обмелевшую речку. Стонут тормоза. Поворот вправо.
— Это и есть твоя чертова развилка?
— Нет, проехали.
Проселочная дорога. Ветки деревьев стучат о кабину. Машина с трудом въезжает в небольшой лесок. Знакомые мне батарейцы подбегают к машине и открывают борт. Я подхожу к телефонисту. Он сидит, прислонившись к дереву; аппарат зажат в коленях.
— Батареей — беглый!.. — выкрикивает он команду, которую передают с наблюдательного пункта.
— Дай-ка мне трубочку, — говорю я телефонисту тихо, но настолько, чтобы он слышал меня.
— Товарищ комбат!.. — Никак он меня не ожидал здесь увидеть. — Как ваше здоровье?
— Скажите обстановку! — кричу я в трубку.
— Немцы контратакуют. Не сдавайте темпа. Батареей — беглый!
Левкин разворачивает машину.
— Расход снарядов правильный! — кричу я Кокину, когда машина останавливается у шалаша.
— Грузите на первую! — кричит Кокин. — Дивизия имеет успех слева и справа, — сообщает он мне. — Занята третья линия немецких траншей. Я только что разговаривал со штабом дивизии. Только в центре немцы контратакуют.
Снова шоссе. Пролежни шин и гусениц. Стучит движок в доме со срезанной крышей.
— Ну, где твоя чертова развилка?
Перевернутая легковая машина. Мостик. Проселочная дорога. Внезапно въезжаем в густую пыль.
Осколки снарядов, словно обрушилась черепичная крыша. Осколок солнца, черный от пыли.
— Ох, не надеюсь я на резину, — говорит Левкин.
Подхожу к телефонисту. Он по-прежнему сидит, прислонившись к дереву. Телефонная трубка крепко схвачена пальцами. Но вытянулись ноги, и аппарат, зажатый в коленях, упал на землю. Слышно, как напрасно надрывается телефонист на НП.
С трудом разжимаю пальцы, еще удерживающие телефонную трубку.
— Скажите обстановку!
— Не сдавайте темпа, — отвечает НП.
Подбегает молоденький боец, берет от меня трубку и садится по другую сторону дерева.
Левкин разворачивает машину.
— Скорее грузитесь, — кричит Кокин, когда мы снова появляемся перед его шалашом. — Мы переезжаем…
Он отстегивает планшет и вынимает карту, чтобы показать мне новое место.
— Есть приказ командира дивизии. Идем вперед. Немцы драпают.
Шоссе. Боец срывает с дерева стрелку-указатель «МСБ». Обгоняем тяжелые автобусы с нарисованными на окнах красными крестами. Бойцы выносят движок из дома со срезанной крышей. Стаскивают в канаву перевернутую легковушку. Мостик. Поворот. Лесок. Незнакомые мне батарейцы подбегают к машине.
— Это не наши снаряды! — кричит один из них. — Наши потяжелее будут.
К машине подбегает лейтенант. Его лицо, звездочки на погонах, косой и широкий луч солнца, брошенный на опушку, одного цвета.
— Здесь стояла батарея, — любезно поясняет лейтенант. — Отбивали контратаки. Сейчас пошли вперед. Сопровождают пехоту огнем.
— Будем догонять? — спрашивает меня Левкин.
Я утвердительно киваю головой.
— Ох, не надеюсь я на резину, — говорит он.
Машина идет вперед.
ПЯТЫЙ ДЕНЬ НАШЕГО НАСТУПЛЕНИЯБьют немецкие пулеметы. Люди с разбегу ложатся.
— Ложись!..
Полушубки сливаются с землей.
Командир роты и я укрыты в глубокой воронке. Это мой четвертый (или пятый — не помню) НП за сегодняшний день.
Ориентируюсь по карте: впереди нас развалины.
Ориентируюсь по местности: вижу в бинокль — шероховатые грани битого кирпича, посыпанные инеем, словно солью. Битый кирпич. Битый кирпич. Стоп — в битом кирпиче амбразура. Черный вздернутый носик пулемета. Битый кирпич. Битый кирпич. Стоп — четыре пулемета противника!
— Надо разрушать, — говорит командир роты.
— Связи-то у меня с огневыми еще нет, — отвечаю я, по в это время в воронку сползает мой связист — младший сержант Лебедева. В руках у нее большая катушка провода. Из кармана полушубка торчит контрольная телефонная трубка.
— Можете и с огневыми разговаривать и с командиром дивизиона, — говорит Лебедева негромко.
Я делаю расчеты, вызываю огневые, командую.
Лебедева сидит рядом со мной, прислонившись к обледенелому краю воронки. Лица Маши Лебедевой почти не видно — закрыто подшлемником. Вижу ее глаза, Глаза усталые. Веки заиндевели. Я снимаю с себя флягу и бросаю ей. Она не спеша отвинчивает пробку, затем оттягивает подшлемник на подбородок и делает небольшой глоток. Снаряды моей батареи не долетают до развалин.
— Правее ноль-ноль восемь! — кричу я в телефонную трубку. — Прицел семьдесят восемь!..
— Правее ноль-ноль восемь, — повторяет телефонист на огневых, — приц…
Порыв связи на линии.
Лебедева отдает мне флягу и торопливо выбирается из воронки.
Неснежный день. К низкому небу плотно примерзли облака. От земли идет густой белый пар, как от измученного животного. В узком пространстве между облаками и землей проносятся наши и немецкие снаряды и мины. Кажется, что они сталкиваются друг с другом, но это разрывы: железо с разлету прорезает лед.
Пригнувшись, Лебедева бежит вдоль стальной струйки провода. Припадает к земле. Снова бежит. Припадает. Бежит. Припадает…
Сильный артиллерийский обстрел со стороны немцев.
Неподвижный Машин полушубок.
Далекий голос Маши: «Говорите с огневыми!»
Рукавом полушубка я вытираю пот с лица. Вызываю огневые. Командую. Снаряды моей батареи перелетают развалины.
— Прицел семьдесят шесть!.. — кричу я в телефонную трубку. — Батареей!
— Прицел семьдесят шесть!.. — повторяет телефонист на огневых. — Бата…
Порыв связи.
Далеко от меня сейчас знакомый полушубок. Лицо, закрытое подшлемником. Глаза, больные от усталости.
— Говорите с огневыми!
Командую. Снаряды моей батареи ложатся по цели. Командует командир роты. Командуют командиры взводов…
…Пятый (или шестой — не помню) наблюдательный пункт за сегодняшний день — развалины. Свинцовый гравий на крупных кристаллах инея. Три пулемета, вбитые в лед. Четвертый отброшен в сторону.
— Огня! — просит командир роты.
— Связи-то у меня еще нет, — отвечаю я, но в это время вижу Лебедеву и в ее руках поредевшую катушку провода.
Я соединяюсь с НП командира дивизиона.
Маша Лебедева садится на выщербленные ступени неуцелевшего крыльца.
— Хорошо стреляли, — говорит командир дивизиона. (Я и через подшлемник вижу, что лицо Маши припухло.) — Есть приказ генерала закрепиться на рубежах. (Руки она отогревает на груди под полушубком.) Переходите на беспокоящий огонь. (Глаза ее по-прежнему открыты, но мне кажется, что она спит.)
Вызываю огневые.
— Первому — один снаряд!
Телефонист с огневых повторяет:
— Первому — один сна…
Порыв связи.
Маша поднимается мгновенно, выходит из развалин, идет по ледяному полю. Лед взрывается во многих местах, но она не пригибается и не припадает к земле. На это у нее не хватает сил.
Находит где-то порванный провод и сращивает концы, и моя батарея ведет беспокоящий огонь.
— «Полянка», «Полянка», «Полянка», «Полянка»! — слышу я неожиданно звонкий голос Маши Лебедевой, вызывающей мои позывные. — «Полянка», «Полянка», «Полянка»! С вами будет говорить «Орех».
Голос такой легкий, что я вижу веселые спокойные глаза, ресницы, чуть тронутые инеем, и нежную тонкую руку на контрольной трубке.
«…В результате пятидневного наступления войска фронта… сильно укрепленную долговременную оборону немцев и, продвинувшись, расширили… в боях… отличились войска генера…»
Порыв связи.
Знаю, что порыв, что где-то на линии немецкий снаряд порвал провод, что должно пройти время, — надо найти, срастить концы, но я не выдерживаю и кричу:
— Скорее, Маша, скорее!
«…Выражаю благодарность руководимым вами войскам…»
— Маша, Машенька! — кричу я. — Ты лучшая девушка в мире, Машень…
Порыв связи на линии.
1944Зимняя повесть
1
Темным ноябрьским вечером Анна Евдокимовна возвращалась домой. Холодный дождь сменился тающим в воздухе снегом, но она шла медленно, погруженная в свои мысли. Крытая машина с красным крестом на треснутом ветровом стекле чуть не сбила ее с ног. Из машины выскочил человек и, осветив фонариком дверь и ступеньки, быстро вошел в дом.
