Марк Ланской - Опанасовы бриллианты
— Вы мне обещали подумать, — напомнил Изотов, — с кем был еще знаком Кордов. С мужчинами или женщинами, быть может, это были не продолжительные знакомства, все равно. Нам хотелось бы знать все, что возможно…
— Видите ли, у него было много знакомых. Кто они такие, я не знаю, просто не интересовалась… И ничем вам, вероятно, помочь не смогу, потому что не имен, ни фамилий я не помню. Скорее, я их даже не знала. Ну, был, например, знакомый музыкант, который работал в эстраде, но был уволен, кажется аккордеонист, женатый на очень интересной особе, — Жорж бывал у них и восхищался его женой. Ее, если не ошибаюсь, зовут Зиной. Его я не видела, но слышала, что Жорж хотел учиться играть у него на аккордеоне. Вот и все. Разве вас это может заинтересовать?
Изотов махнул рукой:
— Вы о нас не беспокойтесь…
— Кстати, — заметил Шумский, — как нам кажется, Кордов не плохо одевался. Одежду он покупал или шил, вы не знаете?
— Иногда покупал, иногда шил…
— Где шил? — насторожился Шумский.
— Он любил больше частных портных, — быстрее и дешевле…
— У кого? — настойчиво повторил вопрос Шумский.
— Право не могу сказать. Знаю, что он собирался перешивать пиджак. Он говорил, что у него есть знакомый мастер, но кто это, где он живет, не знаю.
— Пиджак? — поинтересовался Изотов. — А перешивать брюки он не собирался?
— Постойте, постойте, — вспомнила Назарова. — Да, он что-то мне говорил… Правильно, кажется, хотел перешивать брюки. Помню он еще смеялся, говоря, что получил от тетки из Ташкента брюки и отрез на рубашку. Старуха, видимо забыла, как он выглядит, и прислала брюки на толстого мужчину…
— Не про эти ли шла речь? — спросил Изотов, развернув сверток. Женщина испуганно открыла глаза, будто увидела живого Кордова, и отшатнулась.
— Я их никогда не видела, не знаю, — прошептала она.
— Так, — сказал Изотов, сворачивая вещи, — значит он мог отдать их частнику?
— Вполне.
— У тебя есть еще вопросы, Алексей Игнатьевич? — обратился он к Шумскому.
— Ну, какое впечатление у тебя осталось? — спросил Изотов, когда Назарова ушла.
— Приятная женщина, ничего не скажешь, — безразлично ответил Шумский. — Однако собирайся, пойдем в эстраду.
В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский и Изотов познакомились с личным делом каждого. 78 папок они попросили отнести обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из них женат, какого возраста и, главное, нет ли таких, чьи фамилии начинались буквой «П» или «И». Три дела пришлось отправить за остальными. Оставалось два — Пандурова и Потапенко. Оба представляли интерес для работников уголовного розыска, особенно первый. Пандурову Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена Зинаида Алексеевна не работала.
Изотов взял на себя изучение дела Пандурова и решил навести справки об этой семье. Шумский посмотрел бумаги Потапенко. Он не был женат, и это смущало Алексея, но все же он что-то пометил в блокноте.
Изотов рассчитывал очень быстро узнать о семье Пандуровых, и не без основания. Семен Викторович вскоре после ухода из эстрады перешел в фабричный клуб и с тех пор никуда не двигался с места.
Виктор представился директору клуба, и тот охотно рассказал все, что знал об аккордеонисте. Принес личное дело и показал фотографию. Это был молодой мужчина, худой, бледный, с кроткими серыми глазами и заметно пробивающейся лысиной. Тихий, спокойный, скромный, он приходил аккуратно, минута в минуту, на спевки, репетиции танцевального коллектива, добросовестно играл несколько часов, пока сцену не покидал последний из самодеятельных артистов, и спешил домой, редко сказав кому-нибудь пару слов.
А через несколько часов начинался вечер отдыха, почти сплошь состоявший из одних танцев. Пандуров снова появлялся в зале, садился на стул в углу и, вынув из чехла видавший виды аккордеон, играл «русский бальный», «барыню», «молдаванеску», давая отдых рыжеволосому радиотехнику, который любил танцевать и недолюбливал ставить пластинки.
Обычно в коллективе уважают людей добросовестных, трудолюбивых и ценят, когда человек не отказывается от поручений. Таким и был Пандуров.
Чтобы побольше узнать об аккордеонисте, Изотов попросил директора познакомить его с активистами клуба. Директор объяснил, что у них в гостях находится представитель обкома профсоюза. Парни, девчата окружили Виктора, узнав об этом. Они приглашали его на вечера, на спектакль «Без вины виноватые», премьера которого вот-вот должна была состояться. О Пандурове все до единого отзывались хорошо, с какой-то душевной теплотой, сердечностью и обрисовали его так, что Изотову захотелось познакомиться с ним.
В это время Шумский шагал по грязной после обильно шедших дождей, плохо освещенной 19-й линии Васильевского острова, отыскивая дом, где жил Аркадий Игоревич Потапенко. Старший лейтенант вошел под арку большого серого здания около Малого проспекта и спустился в полуподвал, в помещение домконторы. Управхоз, небритый, в засаленной черной шинели, долго вспоминал, о ком идет речь. Так и не вспомнив, позвал дворника.
— Ты, Дарья Филлиповна, Потапенку такого знаешь? Кто это? — спросил он прищурившись. — Товарищу тут надо бы его.
— Потапенко? А как же? Из 20-й квартиры жилец, полный такой, музыкант, — и видя, что управхоз не вспоминает, добавила: — Вчера еще приходил, ругался насчет печки…
— A-а! Как же, как же, живет. Он не уехал?
— Не-ет, покамест здесь.
— Плохо вы своих жильцов знаете, — не удержался Шумский.
— Да ведь всех разве запомнишь? Сто квартир, как никак… А что вы хотели узнать?
— Вот все и хочу. Куда он уезжать собирается? — Шумский обратился к дворничихе, увидев, что она знает больше чем управхоз.
— Да он в Ригу все катается. Раз в месяц обязательно съездит. Друзья там у него, что ли? Они тоже приезжают к нему. Латыши — муж и жена, верно. Живут тут неделю, а иногда и больше, и все без прописки. Я говорила Потапенке-то, а он сердится.
— Работает он где или нет?
— Кто его знает, артист он… Ночью бывало придет выпивши, ругается, что парадная закрыта. Гляди-ка, я для него буду двери открытыми держать до трех часов ночи.
— И часто он так приходит?
— Частенько.
— А что у него с печкой приключилось?
— Дымит она у него, — вступил в разговор управхоз, чувствуя, что его авторитет может окончательно упасть.
— Заявление он подал неделю назад, а у меня печника нет, уехал на Волго-Дон, на стройку. Маюсь без печника, профессия сейчас редчайшая…
— Ну-ка, покажите мне заявление.
Управхоз порылся в выцветшей папке и извлек оттуда бумажку. Шумский взглянул на нее и причмокнул губами. Думая, что работник милиции ужаснулся, заметив число, которое было, кстати, не недельной, а месячной давности, управхоз поспешил успокоить Алексея:
— Завтра будет у него печник, я уже с соседним домохозяйством договорился, дают мне работника на два дня.
Шумский отмахнулся.
— Вот что. Заявление я беру с собой, отметьте там где-нибудь.
— Будет ему печник, обязательно будет, — не унимался управхоз. — Договоренность есть…
— Хорошо, — согласился Шумский, вдруг улыбнувшись. — Но прошу обо мне жильцу не говорить ни слова. Понятно? Он повернулся к дворничихе. — Вас это тоже касается.
11
— Ну, как дела? — спросил утром Изотова Шумский.
Виктор нахмурился, махнул рукой.
— Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Смешно? Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня в клубе. Пандурова надо вычеркнуть из списка. — И Изотов рассказал о встречах с людьми, о разговоре с директором. — Проверил для верности еще раз анкетные данные, биографию. Нет, это не тот, кого мы ищем…
— Радуйся, чудак ты…
— Радуйся… Но я ничего путного за день не сделал, выходит?
— Нет, сделал, ты оправдал человека. Разве это не путное? А у меня кое-что есть…
Алексей с шумом перелистал бумажки, подшитые к делу, и оставил открытой страницу, где была записка, найденная у Кордова.
— Ну-ка, смотри. — Он вынул заявление, разгладил его и положил под запиской. — Есть что-нибудь общее?
— Поразительное сходство!.. — и добавил, продолжая разглядывать документы, как бы решившись вынести окончательный приговор. — Да, это писал один человек, — и вскинул черные брови. — Потапенко?
— Он самый.
12
Ватными хлопьями падал снег. Белые мухи, освещенные лучами фар, стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло машины. Шумский смотрел на полет пушинок, и ему вспомнилось, что так точно летят мотыльки на пылающий костер, летят и гибнут, как эти снежинки.
