Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Аттаукай засмеялся;
— Аттау!
И собаки рванули, успевай только удерживать их остолом…
В морозной ломкой тишине раннего утра заиндевелые яранги на сопке кажутся островерхими сугробами. Вокруг ни души — только тоненький робкий дымок костра говорит о том, что там, в ярангах, уже встали женщины и готовят чай и, возможно, вот в той, крайней, как раз и живет Кымынэ, неугомонная бабка Кымынэ, ворчливая, но добрая родственница Аттаукая.
Она встречает его радостно, суетится, дорогой гость — давно не был.
Пастухи пьют чай, Аттаукай рассказывает новости — и про Кляуля, и про председателя, и про нового учителя — обещает на обратном пути сюда его завезти, показать.
Вход в чоттагин открыт широко, солнечные лучи достают даже до костра, — он в глубине яранги напротив входа, — в яранге много солнца, прямо солнечная стена, лучи плотные, кажется, их можно потрогать.
— Весна, — улыбается Аттаукай и наливает очередную кружку чаю. Свежая сырая нерпа пошла всем в охотку, и, пока старуха варит оленину, мужчины налегают на чай.
— А ты совсем не изменилась, все такая же шустрая, — добродушно шутит Аттаукай и похлопывает Кымынэ пониже спины. Та притворно сердится, награждает его тумаком:
— Все вы весной дурные, как олени осенью!
Пастухи хохочут.
— Зато ты в молодости не смотрела — весна или осень! — заводит ее Аттаукай.
Бабка улыбается:
— Молодая кровь кипит и в холоде! — и кокетливо поводит плечиками.
Пастухи смеются. «Хорошая пословица, — думает Аттаукай, — надо бы запомнить». И думает, молод он или нет, если неизвестно, «кипит» ли у него кровь в холоде? Надо бы проверить, да как? От этих мыслей он смущается и краснеет.
От этих мыслей настроение у него ухудшается, окрашивается в какой-то серый тон, и сам он становится грустным, как в тундре под осенним дождем, слякотно у него на душе, хочется остаться поскорее одному, поскорее уехать. Наскоро выпив еще одну кружку чаю, он собирает собак, бабушка Кымынэ протягивает ему сверток. В тряпице прэрэм — мелко накрошенное мясо с костным оленьим жиром, вкусная еда, лакомство.
— Бери! — она ласково смотрит на Аттаукая. — Еда в дороге не тяжесть…
Аттаукай благодарит, прячет сверток в рюкзак, улыбается. Он выдергивает остол из-под копыльев нарты, собаки рвут, Аттаукай плюхается в нарту, оборачивается, машет бабушке, что-то кричит, но собаки несутся быстро, они уже спустились в долину, и бабушка не слышит, что ей кричит Аттаукай, да это, пожалуй, и не важно, если он сам вскоре опять заедет в гости.
Субботу и воскресенье провел он в поселке, отдыхая, а в понедельник с утра был уже в роно.
— Мы тебя ждали, — сказал заведующий, — еще в пятницу звонили, что ты выехал. Ну, как, все в порядке?
— Все, конечно. Где учитель?
— В гостинице… Меходежда хорошая?
— Новая… со склада. Полный комплект.
— Ну вот, хорошо. Подъезжай к гостинице, бери учительницу, одевай…
— Как учительницу? Говорили учитель! — удивился Аттаукай.
— А, не все равно, кого везти…
«Совсем не все равно…» — подумал Аттаукай.
Он был настроен провести дорогу с мужчиной, поговорить о жизни, посоветоваться, учитель — он все знает, а тут — на тебе! — женщина! какой с ней разговор, одна морока в дороге, ах!
Пошел он нехотя в гостиницу.
…Наметанным глазом северянина он сразу же определил приезжего человека. Но все-таки решил себя проверить:
— Кому нужно ехать в «Рассвет Севера»? — обратился Аттаукай к дежурной.
— Виолетта Сергеевна, к вам!
Он не ошибся. К нему подскочила маленькая круглолицая толстушка в толстом свитере, тонких брюках, короткая стрижка, сигарета в растопыренных пальцах. Аттаукай вздохнул, созерцая несерьезную внешность учительницы. «Чуть больше двадцати», — подумал он.
— Вы за мной? Из «Рассвета Севера»? Там ждут? Мы поедем на собаках? Ой, как романтично! Никогда не ездила на собаках! Если б мама моя знала! А как вас зовут? — тарахтела она.
— Аттаукай…
— И все? Это имя или фамилия?
— Это и фамилия, и имя, — степенно на правах старшей объясняла дежурная. — У чукчей и эскимосов одно имя, оно же и фамилия, так было раньше. Кому раньше давали — так и сохранилось. А при Советской власти появились имена и отчества. — Дежурная была в ударе и явно гордилась своей эрудицией в вопросах местного быта.
— Ой, как интересно! Действительно, к чему имена да отчества? Меня зовут Виолетта Сергеевна… гм… то есть Виолетта, Виола значит. Зовите меня Виола, ладно, Аттаукай?
— Ладно.
— Вот и хорошо. А когда поедем? Сегодня поедем? Где собачки? Можно посмотреть?
— Завтра утром… — Аттаукай уже устал от ее скороговорки. — Тогда и посмотрите… Ждите здесь.
Когда каюру не нравится пассажир, прежде всего портится настроение у каюра.
— До свидания, — сказал Аттаукай.
— До свидания! Я буду ждать! Без меня не уезжайте!
«Куда ж я денусь?» — обреченно подумал Аттаукай.
В дороге он заботился о ней, и, когда упряжка шла в гору, сам соскакивал с нарт, а ей разрешал сидеть. Ей с непривычки тяжело было в меховой одежде; она была Виолетте велика. Сделав несколько шагов, Виолетта уставала. Это видел Аттаукай, и, когда упряжка шла на подъем, он тянул за дугу нарты.
Он боялся, что пассажирка будет и в дороге тараторить без умолку, так поначалу и было, но потом красота окрестных пейзажей подавила ее, она молчала в изумлении, разглядывая во все глаза белые тихие сопки, удивительный блестящий снег (в тундре снег совсем не такой, как в поселке), слушая скрип полозьев, наблюдая собак. Ощущение внезапного счастья наполняло душу. «Хорошо-то как, боже! — думала она, — хорошо-то как!»
К бабушке Кымынэ заехали засветло. Пастухов не было, они ушли на дежурство, стадо было разбито на две части — маточную и неплодовую, вот-вот начнется отел, и люди днями и ночами пропадали на дежурстве.
Кымынэ старалась угодить гостье. Она сняла с Виолетты торбаса, дала другие, а эти проверила, не прохудились ли, может, починить надо. Гостей она проводила в полог, там теплее, гостье, может, непривычно у костра — как знать, а в пологе можно раздеться, снять меховщину.
Сырую нерпу она предлагает только Аттаукаю, бабушка знает, не все русские едят их пищу. А для гостьи варится оленина на костре. И пока еще к мясу не приступили, можно чайком побаловаться. Кымынэ достает новые чашки, тщательно моет их, достает блюдца — посуда красивая, березки нарисованы голубые, и домики голубые, и голубые каемочки.
Хлеба нет, но есть масло, галеты, и печенье, и сахар. Аттаукай угощает бабушку хлебом, он привез ей несколько буханок, вот будут рады пастухи — в тундре-то хлеб зимой не испечешь. Бабушка достает из мешка буханку, отрезает половину, протягивает гостье. Хлеб холодный, мерзлый, но с маслом и горячим чаем вкусный, Виолетта такой и не пробовала!
В тепле Виолетту разморило, лицо горит, — это дают знать несколько часов на морозе. Она чувствует приятную усталость.
Наконец гости пообедали, бабушка вносит чайник в полог, садится сама — можно опять уже всем вместе приступить к чаю. Чай — он всегда хорош, и до еды, и после. В тундре без чаю совсем нельзя, да и какая беседа без чая?
Виолетта молчит, и только по глазам видно, как она благодарна Аттаукаю и Кымынэ, и думает, что обязательно сделает что-нибудь приятное бабушке и каюру, вот только она пока еще не придумала что.
В неторопливой беседе бабушка узнает, что Виолетте двадцать два, что приехала она из Анадыря — после педучилища там жила, но вот в «Рассвете Севера» учитель доработал до каникул и срочно уехал, ей предложили заменить его, и она согласилась. Хоть и училась в Анадыре, но в тундре ни разу не была, и практику проходила в городе, ей на Севере нравится, а в Москве она не была, и если уедет на материк, то обязательно в Ленинград, правда, она там тоже не была, но сестра говорит, там лучше, чем в Москве, а сестра у нее все знает, она везде поездила в молодости, а сейчас живет в Сибири. Нет, нет, о семье думать пока рано, надо свет посмотреть, замужество всегда успеется, вон ее подруги все почти выскочили замуж, а она пока подождет, куда спешить?
«Гм… — думает Аттаукай, — просто тебе не предлагали, вот ты и выдумываешь все. Двадцать два? Пора детей давно иметь… Мальчика… а еще лучше — мальчика и девочку, да, хорошо тогда будет, не скучно…»
— Парни в тундре все холостые, — говорит бабушка, — девушки балованные, не хотят в тундру… не хотят за пастухов выходить…
— А они ничего не умеют, — бурчит Аттаукай, — куда их в тундру брать? Книжек начитались и в конторе сидят. Чему их только учат? Торбаса шить — не умеют, шкуру выделывать — не умеют, обед готовить лень — в столовую бегают! Их и не возьмет никто в тундру!
