Вера Солнцева - Заря над Уссури
— Касатки, — одобрительно сказал Семен. — Едят? Конечно, едят, да еще так, что за ушами трещит. Ты их, Алена, почисть, промой в реке, поваляй в муке, посоли — и на сковороду.
Усталые артельщики с веселым оживлением подчистили поджаренную, хрустящую на зубах свежую рыбу. Алена подала им «на закуску» полную миску местного дикого чеснока — черемши. «Ай да мамушка-куфарочка!»
— Спасибо, Алена Дмитриевна! Побаловала ты нас! — благодарно говорили довольные едоки.
А когда в воскресный день Костин вернулся с охоты обвешанный дикими гусями и утками и Алена наварила котел жирной лапши с дичиной, лесорубы-артельщики говорили:
— Вот у нас мамка так мамка! С такой не поголодаешь: кормит, как енералов, разварной утятиной. Разворотливая…
Валка леса в разгаре. Лесорубы уже привыкли к Алене: часто обращались к ней со своими незамысловатыми нуждами: постирать пропотевшую рубаху, пришить пуговицу, положить на чирей пластырь из подорожника.
Чаще других появлялся в бараке Васька Стрелок. Он смотрел на Алену, иногда повторял: «Королева… королева…» За Васькой шла его тень — тупой, быкообразный парень Ваньча, безропотный, покорный исполнитель любого приказа Стрелка.
— Хряй, Васька!
О редкой физической силе этих парней, их угарных пьяных дебошах, умении, не повторяясь ни в одном слове, сквернословить знали все лесорубы; их боялись, старались не задирать даже самые бесшабашные сорвиголовы.
Парни невзлюбили кроткого Сана, задумчивого темноглазого парня-китайца, который быстро сдружился с переселенцами.
— Иди отседа, косоглазое чучело! Черемшой весь провонял! — широко расставив ноги, дерзко приказывал Васька Стрелок.
— Хряй отседа, желтомордая обезьяна! — вторил ему грубым басом Ваньча.
Лесников, справедливый человек, враг любого насилия, взял Сана под свое покровительство. Скоро он уже досконально знал жизнь молодого китайца.
Сан хорошо владел русским языком, и они находили время для дружных бесед, во время которых всезнайка Силантий учил китайские слова, расспрашивал о жизни и нравах Китая, о быте народа. Сан, как теля за маткой, всюду следовал за Силантием, благодарно смеялся, скаля желтоватые зубы, на его добрые шутки.
— Герой, пойдешь со мной в ночь на рыбалку? — звал китайца Лесников.
— Моя везде с тобой ходи, твоя только говори, какой время ходи — ночью или вечера, — охотно отзывался Сан.
— Сан! Пошто тебя дядя Силаша героем зовет, будто у тебя имени нет? — спросила Алена.
— Герой — это мое имя, — пояснил китаец. — Моя мамка и папка — мяо. Мяо — в Китае живи. Моя народ говори Сан, а русский говори Герой.
— Васька Стрелок! — попросил как-то Лесников. — Отцепись ты от Саньки. Пошто ты и Ванька ему жизнь травите? Разве он не человек? Разве не работает получше других? — намекающе подчеркнул Силантий последние слова. — Сан мужик многострадальный, беды хлебнул по самое горло. От голода умирал. На нашей русской земле чуток вздохнул свободнее, досыта наелся. А тут вы его, как злые коршуны, рвете… Добром прошу: не трогайте его…
— Королева попросит — я перед Саном на четвереньках ползать буду, — грубо сказал Васька Стрелок и ударил разбойным зорким глазом по Алене. — Попросишь ты меня, королева?
— Попрошу, — смиренно ответила Алена, как огня боявшаяся его. — Сан смирный, ласковый, пошто ты его давеча изобидел, прогнал из барака? Прошу тебя, Василий Епифаныч…
— Епифаныч?! Первый раз в жизни, что я отцов сын, вспомнили! Вот ты из какого дальнобойного ружья вдарила, королева: Епифаныч! Да я теперь для тебя в лепешку разобьюсь…
— Спасибо на добром слове, Василий Епифаныч, — с хитринкой, нарочито повторила Алена. — И еще прошу: брось ты ругаться! У меня не только щеки — уши огнем занимаются, как слышу твои и Ванюшкины присказки…
Васька Стрелок ничего не ответил ей, но так распрямил могучие плечи, так горделиво повел соколиным глазом, когда уходил из барака, что Алена невольно залюбовалась им.
— Могутен детинушка! Русская косточка! — провожая Ваську взглядом, сказал Лесников и вздохнул. — В отбросах ходит, в подонках, а из него человека можно сделать, такого, что звенел бы, как первосортная мачтовая сосна…
Жизнь Сана круто изменилась — его словно стала оберегать неведомая волшебная сила: китаец-старшинка перестал тонко и пронзительно кричать на него, лесорубы не задирали грубым площадным словом, многие стали здороваться с ним, чего раньше никогда не бывало.
Однажды Алена увидела из окна своего барака Сана и Ваську Стрелка. Они сидели на желтых бревнах и о чем-то оживленно говорили. Желанный мир состоялся.
В разудалый, погожий летний денек Алена пошла на реку полоскать белье. Стоя на плоском прибрежном камне, выступавшем в реку, она сделала неосторожное движение, поскользнулась и упала в воду. Она не умела плавать, и ее сразу же подхватило и закружило течение, потянуло ко дну.
— Батюшки! То-ону! — крикнула Алена.
Она уже захлебнулась, когда ее подхватили чьи-то руки. Открыла глаза — лежала, как в люльке, на крепких, надежных руках силача Васьки.
— Очнулась, королева? Спужалась? — спросил он и невольным жалостливым движением прижал ее к груди. — Спужалась? С испугу ты и пузыри пустила: здесь совсем не глыбко — по горловину.
Васька Стрелок бережно поставил ее на прибрежную гальку.
— Как ты зубами-то клацаешь! Все еще страшно?
— Еще как! Не подоспей ты — утонула бы… как топор ко дну…
— Вышел я из тайги, слышу — крик. Смотрю на реку, а там кто-то бултыхается. Смикитил: человек тонет. И со всех ног сюда. А это ты, Алена Дмитриевна. Видно, сердце-вещун учуяло: так меня вдруг потянуло на реку, будто кто звал…
Васька Стрелок был так счастлив, так добр и светел, что у Алены вмиг улетучился страх перед этим дерзким и сильным парнем, который легко крестился двухпудовой гирей.
— Спасибо, братик! Спас ты меня!
— Братик? Скажешь тоже, королева…
Дни устоялись жаркие, безоблачные. Таежная река быстро мелела: как ребра исполинского зверя, стали проступать с берегов длинные узкие косы галечника с песком.
На неделе, не в срок, приехал приказчик Пьянкова. Он сообщил, что плоты с нагруженными на них поленницами дров застряли в пяти верстах от места порубки.
— Поеду к хозяину. Придется, видать, остановить работы. Теперь сплаву конец…
Весть эта сразу же стала известна лесорубам и сразу же отбила у них охоту к рубке леса. Еще бы! Всем памятна была делянка в тайге, превратившаяся в кладбище огромных штабелей бревен. Кому охота бессмысленно тратить силу! Сначала еще стучали топоры, но далеко не так споро и дружно, как раньше, а потом стук прекратился, и все на стане стало быстро распадаться.
— Может, Пьянков и нашу порубку прикроет? Ему сволочуге, по привычке…
Яро и дико заскучали лесорубы. Валялись целыми днями на нарах в одежде и кожаных сыромятных чунях или потерянно бродили по баракам. Большая мускульная сила, необходимая для тяжкого труда лесоруба, оставалась нерастраченной, бродила, требовала выхода.
Какой-то догадливый китаец-старшинка установил связь с контрабандистами-спиртоносами, и в бараках появились люди с плоскими железными бидонами на спинах: заплескался в граненых толстых стаканах злой желтый ханшин — китайская водка с резким сивушным запахом. То тут, то там вспыхивали жестокие побоища, в которых с площадной руганью и дикими криками принимали участие десятки лесорубов. Ругань повисла над тайгой, как безысходная тоска, как проклятие…
Ночью кто-то резко постучал в деревянную перегородку, отделявшую закуток, в котором ютились переселенцы.
— Алена! Василь! Лесников! Быстро вставайте! Скорее, скорее!
Заспанный Василь быстро откинул щеколду с жидкой, сколоченной из плах дверцы и увидел Ваську Стрелка и Сана.
— Чего вам? Носит ночью нелегкая! — неласково проворчал Василь, прикрыв собой вскочившую с нар Алену.
Лесников, спавший на полу, тоже вскочил.
— Уходить надо, шибко быстро уходить! Мужики сечас сюда идут. Плохие мужики, сукин сын мужики, разбойники, хунхузы! — испуганно лопотал Сан-Герой. — Васька! Ты помогай, а я на речку побегу: лодку пригнать поближе надо!
— Бегом беги, Санька!
На порожке барака уже стоял одетый по-походному Семен — «зауэр» за спиной и заплечный мешок в руках.
— Смирновы! Силантий Никодимыч! Собирайте все манатки. Сюда нам не придется больше возвращаться… Уходить надо. Черное дело задумано. Поспешайте, а то кровь прольется, ежели не успеем уйти…
Переселенцы наскоро побросали в плетеную корзинку немудрое барахлишко.
— Пошли на реку. Сан сейчас лодку пригонит. Тихо, без шуму, — опасливо поглядывая в сторону барака, стоявшего на отшибе, шептал Васька. — Идет побоище! — указал он на барак, где проживала наиболее разудалая ватага: там полыхала свирепая драка, неслись нечеловеческие, животные вопли и крики.
