Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 1
Цымбал откинул было серое армейское одеяло, но удивили голоса. Бровкин и Козырев разговаривали так, будто они и не ложились. За окном вертикально поднимался густой столб махорочного дыма, — значит, сидят на завалинке во дворе.
— Изумительная погода для штурмовки, Василий Егорович, — говорил Козырев. — Странно даже как–то: война идет, и в то же время вот птички всякие, насекомые…
— Откуда только у тебя слова эти берутся, Тишка? Который раз слышу: изумительная погода! Прелестный вид!.. — бурчал Бровкин.
— А что же тут такого, Василий Егорович? Предосудительного в этом ничего нет. Образность мысли, необыкновенность выражений, они украшают разговор.
— Это смотря какие выражения. Другой раз так выразишься, так украсишь!.. Куда и деваться, не знаешь. А по части разговоров — нас сюда не для разговоров привезли. Ведь это не шутка — трактор! А как за него приниматься? Я не тракторный механик. Я тракторы только в кино да на демонстрации на площади Урицкого видывал.
— Можете на меня положиться, Василий Егорович. Я же говорил вам, что читал одну очень толковую книжицу, вроде, знаете, «Подарка молодым хозяйкам», — библия такая поварская… Ну, еще у вашей Матрены Сергеевны на комоде сверху лежит. Только та, о которой я говорю, была специально для трактористов. Полное и подробное описание всех систем и марок машин, — американец написал. Все могу рассказать. Есть, например, марка «Клетрак», есть «Катерпиллер», «Интер». Есть «Монарх», «Харлей Дэвидсон»…
— Заврался! — перебил Бровкин. — «Харлей» — это мотоцикл. У начальника цеха был такой.
— А почему вы думаете, что трактора не может быть «Харлея»? Есть же «Аллис Чальмерс» или, еще смешней, «Ойль–пуль».
— «Ойль–пуль»? — переспросил Бровкин. — Фамилия заводчика?
— Какая вам фамилия? Масляная курица! — вот это что значит «Ойль–пуль»! По–французскому–то я, Василий Егорович, пятерки получал в школе, — могу соображать? «Ойль» — масло, «пуль» — курица. Вот и выходит: масляная курица…
— Да, французы… — протянул Бровкин. — У них и лягух едят, и курицы, глядишь, доятся. Твой батька покойный в плену у них побывал, в германскую, рассказывал, как затесался раз на вечеринку, а там две мамзели к нему привязались. Одна — постарше, другой — и семнадцати не было. Вот та, которая постарше…
О том, что же случилось с покойным отцом Козырева, атакованным мамзелями, Цымбал слушать не стал, оделся и вышел из дому. Его охватила тревога: ничего, значит, приятели в тракторах не понимали, помощи от них не будет. Тогда где же все–таки искать помощь?
Но довольно быстро мнение это ему пришлось переменить. Лекальщики присмотрелись к машинам, освоились, мальчишки, получая у них указания, бойко крутили ключами, снимали крышки моторных блоков, разбирали громоздкие задние мосты, и тракторы, точно по волшебству, превращались в груды составных частей. Возле навеса образовался склад деталей. Цымбалу оставалось только определять годность каждой из них, отбирать лучшие и распоряжаться перестановкой с машины на машину.
Прикомандированные, как называли себя Бровкин с Козыревым, в среде ребят держались просто, как равные, семнадцатилетнего бригадира тоже называли Леонидом Андреичем, ходили вместе со всеми в колхозную столовую есть овсяный кисель, для приготовления которого Лукерья Тимофеевна, поставленная стряпухой, выпросила у Маргариты Николаевны оставшиеся после сортировки щуплые зерна овса; удивлялись тому, как «председательша» ухитрялась кормить колхозников и завтраком, и обедом, и ужином; как для этого по вечерам женщины закидывали в реку залатанный мешковиной старый бредень или ставили на ночь мережи; как ребятишки собирали в лугах щавель и, обжигаясь, щипали молодую крапиву в садах, а на прошлогодних грядках выкапывали изросшие морщинистые головки лука.
Лукерья, дорвавшаяся–таки до любимого дела, везде и всюду превознося Маргариту Николаевну, изо всех сил старалась своим изделиям из этих растительных богатств придать побольше вкуса. Козырев не преминул галантно заметить ей в первый же день, что овсяный кисель благодаря ее искусному приготовлению точь–в–точь похож на бланманже. Бровкин поддакнул. Ни тот, ни другой не знали, хотя бы приблизительно, какое кушанье скрывается под этим красивым названием. Не знала этого и стряпуха, но звучное слово ей так понравилось, что она его быстро ввела в обиход, и овсяный кисель в колхозе впредь именовался исключительно «бланманже».
Хваля Лукерьину кухню, Бровкин с Козыревым не забывали и о своих запасах, полученных на продовольственном складе в дивизии. В одном из пустующих домиков они нашли черный чугунный котел с округлым дном и погнутой дужкой, — такие ведерные котлы у проезжих цыган непременно привязаны к задкам телег рядом с приблудными кроткими песиками. После дневных трудов, к неудовольствию пчелиного деда Степаныча, они разводили костерок среди кустов смородины — «для маскировки»! — и варили жидкую кашицу из пшенных концентратов, угощаться которой приглашали всех своих юных соратников по ремонту.
— Питание и труд всё перетрут! — говорил Козырев, поощряя то одного, то другого из таких вечерних гостей легкими подзатыльниками.
Бровкин сердился на это, возражал, говорил, что Тишкин лозунг неправильный и вредный.
— Почему же неправильный? — не сдавался Козырев. — Взгляните на товарища председателя, на Маргариту Николаевну. Чтобы труд был как полагается, она как полагается наладила и питание. Верно я говорю, ребята? Нет, Василий Егорович, поесть — лозунг не вредный. Да вы, гляжу, против него только на словах, а не на практике. Ложка у вас так и свищет!
— Тьфу ты, змей! — плевался Бровкин и бросал ложку. — Свяжешься с тобой — рад не будешь!
В один из таких вечерних часов, когда котел был уже не только опорожнен, но и чисто выскоблен, к костру подошла и сама «товарищ председатель». Козырев, как ни дергал его за край гимнастерки Бровкин, встал и вытянулся перед Маргаритой Николаевной, точно перед начальством на смотру, готовый ответить на приветствие. Но, не знавшая, что в таких случаях надо делать, Маргарита Николаевна смутилась и, обращаясь к сидевшему тут же Цымбалу, сказала:
— Виктор, мне надо с тобой поговорить.
— Вольно! — со смехом скомандовал Цымбал Козыреву, поднялся и отошел с Маргаритой Николаевной к подрубленной снарядом старой липе.
— Когда же вы закончите ремонт? — начала Маргарита Николаевна строго. — Он идет у вас невероятно медленно, а земля начинает сохнуть. Много ли я напашу на пожарных клячах? Ждать больше нельзя, Виктор. Если и дальше так пойдет, мы окончательно рассоримся.
— А мы разве уже ссорились?
— Не знаю, не знаю! Мне это все равно.
— Если все равно, так зачем же повышать голос? Завтра к вечеру выйдет один трактор, послезавтра еще два, и так далее. Из двенадцати машин я соберу восемь. Для колхоза это за глаза. Да еще каким–нибудь подсобным хозяйствам можно будет оказать помощь.
— Другие хозяйства меня не касаются. Ты обработай мое! — Маргарита Николаевна сердилась.
— Ее не касаются! — ответил Цымбал. — А меня касаются! Я директор, и мои задачи одним колхозиком не ограничишь.
— Колхозиком? И не стыдно тебе! Да знаешь ли ты, как наши женщины работают! Да мы одними ростками засадим более десяти гектаров картофеля. Ты зашел бы хоть раз на парники, посмотрел, что на месте этого развала делается теперь. Огуречные семена по всем комодам скребли, капустная рассада взошла, редиска растет… Странный ты какой!
— Хорошо, хорошо, — миролюбиво остановил ее Цымбал, — не колхозик, а могучий мировой колхоз… Название–то его как?
— А вот будет побольше народу, соберем собрание и решим, как назвать. Не в этом дело, мне землю пахать надо.
— Вспашем. Как, ребята, двинем завтра в бой первую машину? — Цымбал обернулся к костру. — А то, сами слышите, председатель колхоза уже выражает неодобрение нашей работе.
— Двинем! — выкрикнул маленький Миша Касаткин, сын Лукерьи Тимофеевны. Голосок у Миши был необыкновенно звонкий и пронзительный, совсем не по его пятнадцати годам. И все засмеялись. Даже Маргарита Николаевна не удержалась от улыбки.
4
Нелегка была задача Вареньки Зайцевой. Весь район, даже в самых его отдаленных от переднего края уголках, просматривался с немецких аэростатов наблюдения; все населенные пункты его обстреливались, все дороги тоже были под контролем артиллерии противника. Жить в таких условиях было невозможно, и люди из района поразбрелись кто куда. Одни, понятно, ушли в армию, другие — на оборонные стройки, третьих переселили в тыловые, более спокойные районы. Но кто–то и оставался. Их надо было найти, непременно найти.
