Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни
И все-таки они встретились.
…Это произошло возле фирменного магазина «Русский сапожок».
Рядом со входом в магазин, слегка так откатившись на тротуар, лежала на боку почти новая мужская импортная туфля, сорок второго, примерно, размера.
«Саламандра», — опытным глазом определил проходивший мимо Шубейкин. — Или «Нокиа». — И поднял туфлю.
Он не ошибся: «NOKIA», — было вытеснено поперек подошвы, ниже стояла крупная цифра «42», а еще ниже — мелкая надпись: «MADE IN FINLAND». Изделие было финское. Такой элегантный лапоточек, мягкий и уютный, вроде кроссовки. Один только изъян имела туфля: вдоль не затертой еще эластичной подошвы, пересекая надпись, тянулась трещина, точнее разрез, шрам — глубокий, но не сквозной. Шрам говорил о том, что кто-то здесь только что переобулся. Витя знал — такое нередко случается: купит человек новые туфли, переобуется на крыльце или в самом магазине, а старые, чтобы не таскаться с коробкой, бросит прямо у дверей.
Лично Шубейкину не нужны были в настоящий момент туфли — он интересовался хорошими туристскими ботинками. Но стояло лето, пора отпусков, дальних походов, бивуачных костров — и ботинки никто не выбрасывал. Тем не менее Витя машинально продолжал вертеть в руках туфлю и машинально же прикидывал: если заклеить шрам «суперцементом», вещь запросто прослужит еще лет пять — фирма надежная. Он даже пошарил глазами вокруг — где же вторая-то? Даже нагнулся и перебросил пустые картонки, сваленные тут же, возле урны-мусорницы.
И вдруг он услышал характерный звук: кто-то щелкпул затвором фотоаппарата.
Шубейкин оглянулся.
В каких-нибудь четырех шагах стоял голоногий иностранец, в шортах, рубашке-распашонке, легкомысленной кепочке, и, радостно скаля зубы, прицеливался в него объективом.
— Эй! — растерянно сказал Витя. — Гражданин… или как вас?.. В чем дело-то, собственно?
Злополучную туфлю он при этом не бросил, наоборот — от неожиданности крепче стиснул ее и несколько приподнял: получилось — вроде как заслоняется.
Иностранец дружелюбно замахал рукой: не надо, дескать, не загораживайся! И жестом этой же руки — понукающим, снизу — вверх — скомандовал: давай еще! покопайся там, пошуруй!
— Да вы!! Да я вам кто тут? — Витя чуть не заплакал от обиды: надо же, приказывает еще!.. Прямо как дрессировщик обезьяне.
В этот момент из расположенной по соседству с магазином кофейни вынесло Леву Кускиса. Еще правильнее было бы сказать так: дверь кофейни выстрелила раскаленным Лёвой. — но боюсь, это покажется литературной красивостью, слишком вычурным образом. Хотя никакой вычурности тут нет. Ни на секунду не остывающего Кускнса несло всю жизнь, несло даже в состоянии покоя даже когда он спал. Внутри него клокотала иулканическая магма энергии, она гнала Лёву, распирала, выталкивала из лопающихся джинсовых штанов, из адидасовской майки. Кускиса было от этого очень много: много вспучившейся мускулатуры, бороды, жаркого, запаленного дыхания.
— Че такое, Витек? — спросил Лёва, мгновенно оценив мизансцену: раскрылатившегося друга и нездешнюю фигуру зарубежного джентльмена рядом с ним. — Че этому кенгуру надо?
— Да вот, — сказал Шубейкин. — Фотографирует, понимаешь…
— Так! — Лёва грозно шагнул к иностранцу, — Нью-Йорк таймс? Вашингтон пост?.. А ну, морда империалистическая, засвечивай пленку! Живо!
Господин Хендрик Ван-дер-Мюльде (а это был он) не дрогнул, хотя сразу сообразил, что подвергся нападению местных гангстеров. Опытный путешественник, он умел обращаться с этой публикой. Его однажды в Японии пытались укокошить. Он тогда выпил слишком много подогретой рисовой водки и нечаянно забрел — один, без переводчика — в жуткие трущобы Токио. И там на него, в темном переулке, двинулись два подозрительных типа. А известно, что японские гангстеры самые свирепые в мире. Но господин Ван-дер-Мюльде знал прием. Не дав им приблизиться на расстояние удара ногой в ключицу, он поднял руку и громко выкрикнул: «Но американ!.. Деньги есть!» После чего господин Ван-дер-Мюльде трое суток кутил с этими симпатичными парнями, кочуя из притона в притон, пока не был отловлен сотрудниками посольства.
Вот и сейчас он произнес свое заклинание и, великодушно улыбаясь, протянул Лёве две пятидолларовые бумажки.
Через минуту господин Ван-дер-Мюльде понял, что допустил промашку: следовало протянуть этому громиле сразу весь бумажник. Но бумажник находился там, где ему положено быть, — в заднем кармане куцых штанишек, а две ассигнации, заранее приготовленные, чтобы поощрить ими первого встречного бродягу, хранились под рукой — в нагрудном карманчике рубашки. Хендрика подвела поспешность.
— Чего, чего? — спросил Лёва. — Че он такое буровит. Витек?
Шубейкин пожал плечами: — Говорит, вроде, что не американец. Мани предлагает… деньги то есть.
Сильнее нельзя было оскорбить Лёву Кускиса. Давно и беспошлинно занимаясь разнообразной индивидуальной трудовой деятельностью, он был не бедным человеком, деньги вполне презирал, небрежно называл их «бабками» и «тугриками». Да если бы даже и бедным был… Как ему, Льву Кускису, гордому советскому человеку, осмелились протянуть подачку?!
Произошла безобразная сцена. «Пусть этот хмырь болотный, — кричал Лёва, брызжа слюной, — засунет свои вшивые бабки псу под хвост! У себя на Бродвее! Пусть сам ими подотрется, козел! А если не хватит, Лёва добавит! (При этом он выхватил из тесного кармана внушительную пачку сложенных пополам двадцатипятирублевок, покрутил ею перед носом отшатнувшегося господина Ван-дер-Мюльде и спрятал обратно). — В гробу, — сообщил Лёва на предельной ноте, — в гробу он видел таких Рокфеллеров! В гробу и в белых тапочках!.. И вообще, если этот гад немедленно не засветит пленку, он, Лёва Кускис, засветит ему промеж глаз!».
Кончилось тем, что перетрусивший господни Ван-дер-Мюльде снял с шеи фотоаппарат, присовокупил к нему бумажник и протянул Лёве красноречивым жестом: «Забери все, отпусти только душу на покаяние!»
— Лев! Оставь его! — умолял измаявшийся Шубейкин. — Давайте уйдем!
Леву и самого испугала столь внезапная и полная виктория. Но показать тыл сейчас было бы зазорно. Поэтому Лёва, капризно отпихнув предложенную ему контрибуцию, сказал:
— Пусть поллитру ставит… фрайер! У него там что — валюта? Вот пусть гонит бутылку виски.
— Да где он возьмет виски-то? — пожалел иностранна Витя.
— Как где? В «Березке»… Ты, корабль пустыни! — высокомерно обратился Кускис к побежденному. — Можешь купить бутылку уиски? Бэлая лошайд? И-го-го! Понимаешь?.. Ол райт шнапс тринкен! — и Лёва сопроводил свой вопрос международным жестом.
— О-о, йес! — просиял господин Ван-дер-Мюльде. — Понимаешь! Да-да! Шнапс! Очень ка-ра-шо!
Фу ты, господи! Все становилось на место: повторялся токийский вариант. Гангстеры везде были гангстерами, а толстый бумажник — толстым бумажником.
Они отправились в хитрый валютный магазин с навечно заколоченными парадными дверьми. Лёва, однако, знал способ проникновения внутрь. Он позвонил с черною хода, подмигнул впустившей их девушке: «Рябчика заграничного привели, Мусик, "Белой лошалью" интересуется. Есть?»
— Да хоть залейся. — дернула плечом Мусик. Господин Ван-дер-Мюльде торжественно приобрел бутылку виски.
Лёва приотстал и, пошептавшись с продавщицей, унес еще две. Его учетверенный рубль и здесь срабатывал безотказно, не хуже тщеславного доллара.
В мастерской у Шубейкина господин Ван-дер-Мюльде, индя, как Лёва бесстрашно льет в мутные стаканы виски, забеспокоился было, начал объяснять, что так нельзя, опасно, следует этот напиток обязательно разбавить. «Жжюче! — пугающе говорил он, теребя себя за кадык. — Здесь… жжюче! — и тыкал пальцем в стаканы. — Лёда! Лёда!»
— Да ни хрена с тобой не будет — так стрескаешь! — успокоил его Кускис, разламывая на три части черствый батон. — Нету у старика холодильника, не завел еще. Жжюче. жжюче… напугал. Видали мы твою белую клячу! Верно, Витек?
Шубейкин, не употреблявший ничего крепче кефира, лишь поднял вверх светлые брови.
Господин Ван-дер-Мюльде, выпив неразбавленный виски, нашел, что это не так уж страшно. Более того: после второй порции, последовавшей стремительно вслед за первой, он обнаружил внезапное просветляющее действие напитка. Ему показалось, что он вполне понимает язык своих собеседников. Вернее, наоборот: что они его достаточно хорошо понимают. Во всяком случае, соединенными усилиями им удалось, наконец-то, установить кто есть кто: господин Ван-дер-Мюльде не есть шпион, он независимый бизнесмен: Лёва не гангстер, он тоже… независимый… ну, бизнесмен не бизнесмен, а — как бы это? — деловой человек, предприниматель — о! (тут они, чокнувшись по-русски, выпили в третий раз); Шубейкин — не лаццарони, нет! («У меня даже не берет!» — бил себя в тугую грудь Лёва.) Дальше, правда, возникла заминка: труднее оказалось объяснить господину Ван-дер-Мюльде суть и, так сказать, движущий пафос Витиного эксперимента.
