Борис Шергин - Архангельские новеллы
Якуньке совестно за эту знакому:
— Ладно, ладно! Уваливай отсель!
Икота выскочила в виде мыша, только ей и видели. Больна развеселилась, кофею запросила. Американского дохтура благодарят, сто рублей выносят.
Теперь пошла нажива у Якуньки. Чуть где задичают, икотой заговорят, сейчас по него летят. У Якуни пальтов накуплено боле двадцати, сапогов хромовых, катанцей, самоваров, хомутов, отюгов быват пятнадцать.
Бедну Митробу из дому в дом, из души в душу гонят, деньги ха'пат. Дачу стеклянну строить зачал, думал — и век так будет. Однако на сем свете всему конец живет. Окончилась и эта легка нажива.
Уж верно к осени было. Разлетелся Якунька одну дамочку лечить, а Икота зау'росила:
— Находилась боле, нагулялась!.. Пристала вся!
Якуня тоже расстроился:
— Ты меня в Москву сбила! А кто тебя от Варвары спас?
— Ну, чорт с тобой! Этта ешше хватай, наживайся! А дале — ша! Я присмотрела себе подходяшшу особу, в благотворительном комитете председательшу. В ей зайду, подоле посижу. Ты меня не ходи гонять. А то я тебя, знахаря-шарлатана, под суд подведу.
Якупька удробе'л:
— Ну, дак извод с тобой, боле не приду. Не дотрону тебя, чертовку!
Получил последню сотенку, тем пока и закончил свою врачебну прахтику.
А Икотка в председательшу внедрилась. Эта дамочка была така бойка, така выдумка, на собраньях всех становит. Речь говорит, часа по два, по три рот не запират. Вот эдак она слово взела, рот пошире открыла, Митроба ей туда и сиганула.
Даму зарозбирало, бумагами, чернильницами зачала на людей свистать. Увезли домой, спешно узнают, кто по эким болезням. В справочном бюро натакали на Якуньку.
Якупька всеми ногами упирается:
— Хоть к ераплану меня привяжите — нейду!
Забегали по больницам, по тертухам, по знахарихам. Собрали па консилиум главну профессуру. Старший слово взял:
— Науке известны такие факты. Есь подлы люди. Наведут, дак в час свернет, В данном случае напушшено от девки или от бабы от беззубой. Назначаю больной десеть баен окатывать с оружейного замка.
Другой профессор говорит:
— И я все знаю скрозь. По-моему, у их в утробы лисите'р возрос. Пушшай бы больна селедку-другую съела да сутки бы не попила, он бы сам вышел. Лисете'р полдела выжить.
Третей профессор воздержался:
— Мы спину понимай, спину ежели тереть. А черев, утробы тоись, в тонкось не знам. Вот бабка Палага, дак хоть с торокана младень — и то на девицу доказать можот.
Ну, они, значит, судят да редят, в пятки колотят, в перси жмут, в бани парят, а больна прихворнула пушше.
Знакомы советуют:
— Нет уж, вам без американского дохтура не сняцца.
К Якуньки цела деле'гация отправилась:
— Нас к вам натакали. Хоть двести, хоть триста ?адите, а без вас не воротимсе.
Якунька вес расслаб:
— От вот каких денег я отказываюсь!.. Сам без прахтики живу, в изъян упал.
Он говорит:
— Ваш случай серьезной, нать всесторонне обдумать.
Удалился во свой кабнет, стал на голову и думал два часа тридцать семь минут. Тогда объявил:
— Через печать обратитесь к слободному населению завтре о полден собраться под окнами у недомогающей личности. И только я из окна рукой махну, чтобы все зревели не по-хорошему:
— Варвара Ивановна пришла! Варвара Ивановна пришла.
Эту публикацию грамотной прочитал неграмотному, и в указанной улицы столько народу набежало, дак транваи стали. Не только гуляющие, а и занятой персонал в толпе получился. Также бабы с детями, бабы-молочницы, учашшиеся, инвалиды, дворники. Все стоят и взирают на окна.
Якунька подкатил в карете, в новых катанцах, шлея с медью. Его проводят к больной. Вынимат трубку, слушат... Митроба на его зарычала:
— Зачем пришол, собачья твоя совесть?! Мало я для тебя, для хамлета, старалась? Убери струмент, лучче не вяжись со мной!
Якунька на ей замахался:
— Тише ты! Я прибежал, тебя, холеру, жалеючи. Варвара приехала. Тебя ишшет!
У Митробы зубы затрясло:
— О, боюсь, боюсь!.. Где она, Варвара-та? Якунька раму толкнул, рукой махнул:
— Она вон где!
Как только на улице этот знак увидали, сейчас натобили загудели, транваи забрякали, молочницы в бидоны, дворники в лопаты ударили, и вся собравшаяся массыя открыли рот и грянули:
— Варвара Иванна пришла! Варвара Иванна пришла!
Икота из барыни как пробка вылетела:
— Я-то куды?
— Ты, — говорит Якунька,— лупи обратно в яму. Варвара туда боле не придет!
Народ думают — пулей около стрелили, а это Митроба на родину срочно удалилась. Ну, там Варваре опять в лапы попала.
А Якупька деляга, умница, снова, значит, заработал на табачишко...
А по-моему, дак он, прохвост, Сибирь давно заработал!
ТЕРЕМ-ТЕРЕМОК
Лежала в поле Русь — кобылья голова.
Бежит генерал:
— Кто в терему, кто в высоко'м?
Никого нет. Он стал тут жить.
Бежит буржуй:
— Кто в терему? Кто в высоко'м?
— Генерал-обдирало. Ты кто?
— Буржуй-обдувало. Пустите на подворье?
— Идите.
Бежит барин:
— Кто в терему, кто в высоко'м?
— Генерал-обдирало. Буржуй обдувало. А ты кто?
— Барин-дармоед. Пустите на подворье?
— Идите.
Бежит кулак:
— Кто в терему? Кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Буржуй-обдувало. Барин-дармоед. А ты кто?
— Кулак-мироед. Пустите на подворье?
— Заходи.
Бежит чиновник:
— Кто в терему, кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Буржуй-обдувало. Барин дармоед. Кулак-мироед. Ты кто?
— Чиноша— рвана калоша. Пустите на подворье?
— Иди.
Бежит купец;
— Кто в терему? Кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Буржуй-обдувало. Барин-дармоед. Кулак- мироед. Чиноша — рвана калоша. А ты кто?
— Купчина — толста брюшина. Пустите на подворье?
— Иди.
Бежит меньшевик:
— Кто в терему? Кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Буржуй-обдувало. Барин-дармоед. Кулак-мироед. Чиноша — рвана калоша. Купчина — толста брюшина. Вы кто?
— Эсер-меньшевик! Пустите на подворье.
— Пажалте!
Вдруг шум шумит и гром гремит. По полю Большевик катит:
— Кто в терему? Кто в высоком?
— Генерал-обдирало. Вуржуй-обдувало. Барин-дармоед. Кулак-мироед. Чиноша — рвана калоша. Купчина — толста брюшина. Эсер-меньшевик. А ты кто?
— А Большевик!..
Схватил кобылью голову, да со всей бу'торой закинул к чертям в болото.
ВЕРХОВНЫЙ БУРГОМИСТР ГОРОДА ГАМБУРГА ВОЛОДЬКА ДОБРЫНИН
У Архангельского города, у корабельного прибе'гища жила вдова Добрыниха с сыном. Дом ей достался господский, да обиход в нем после мужа повелся сиротский. Добрыниха держала у Рыбной пристани ларек. Торговала пирогами да шаньгами, квасом да кислыми штями. Тем свою голову кормила и сына Володьку сряжала.
Володька еще при отце вырос и выучился. Кончил немецкую навигацкую школу. Знал языки и иные свободные науки. Как отца не стало, он связался с ссыльными. Они уговорили Добрынина поставить к себе в подполье типографию печатать подкидные листы против власти и против царицы Катерины. Володьке эта работа была по душе. Он стоял у станка, остальные пособляли.
И случилось, что один товарищ поспоровал с ними и донес властям. А полиция давно на Добрынина зубы скалила, ногти грызла.
Однажды заработались эти печатники до ночи. Вдруг сверху звонок двойной — тревога. Ниже подполья подвал был с тайным выходом в сад. Володька вывернул а'ншпугом половицу:
— Спасайтесь, ребята!.. Лезь в тайник! А я останусь. Все одно человека доискиваться будут. Не сам о себе станок ходит....
Товарищи убрались, и только Добрынин половицу на место вколотил, полиция в двери:
— Один ты у станка?
— А что, вам сотню надо?
Повели Володеньку под конвоем. Дитятка за ручку, матку за сердечко. Плачет, как река течет. А сын говорит:
— Не плачь, маменька! За правое дело стою смело.
Конвойный рассмехнулся:
— Какое же твое правое дело, мышь-подпольная?
Володька ему:
— Ничего, дождемся поры, дак и мы из норы.
Его отдали в арестанские роты, где сидели матросы.
Близ рот на острове жил комендант. Дочь его Марина часто ходила в роты, носила милостину. И сразу нового арестанта, кручинного, печального, оприметила, послала няньку с поклоном, подошла сама с разговором.
Бывало, за ужином отцу все вызвонит, что за день видела да слышала, а про Володьку неделю помалкивала. До этой поры, до семнадцати годов, не глядела на кавалеров, а Добрынин сразу на сердце присел. Раз полдесятка поговорила с ним, а дальше и запечалилась. От няньки секретов не держала — старуха не велела больше в роты ходить, молодцов смотреть.
Отец Маринин как на грех в это время дочери учителя подыскивал. Люди ему и насоветовали Володьку:
— Не опушайте такого случая. Против Добрынина мало в Архангельском городе ученых. Молодец учтивой и деликатной. Суд когда-то соберется. До тех пор ваша дочь пользу возьмет.
