Семен Бабаевский - Кавалер Золотой Звезды
— Правильно, Евфросинья Федотовна, — сказал Рубцов-Емницкий, умевший читать мысли своей секретарши, — покамест пускай стоят, для ясности, точечки, а потом и фамилию запишете.
Под буквой «б» шли указания, касавшиеся одного лишь бухгалтера. Ему вменялось в обязанность: срочно составить смету расходов, необходимых на ремонт и отделку кабинета, и, самое главное, подыскать нужные статьи. Главный бухгалтер внимательно выслушал, утвердительно кивнул головой, и этот кивок стоил пространной речи… Под буквами «в», «г» и «д» речь шла о завхозе. На него возлагалась главная задача: раздобыть лесоматериал, кирпич, масляные краски самых ярких цветов, белила, олифу, кожу для обивки дверей, найти лучших мастеров. Завхоз вынул из кармана записную книжку, неторопливо переписал все это на отдельный листок и, тоже не сказав ни слова, утвердительно кивнул головой… Под очередными буквами алфавита стояли лаконичные фразы; «Красный бархат на стол — достать через Петра Петровича». «Диван, шифоньер, мягкие кресла, шторы на окна — позвонить в Пятигорск Ираклию Самсоновичу». «Заказать художнику портрет — по фотографии из газеты». Потом пошли и вовсе краткие пометки: «Чернильный прибор — зеркальный». «Стекло на стол — через Петра Петровича». «Половиков — семь метров». Когда же секретарша дошла до буквы «щ» и написала: «Художественную вывеску на двери», Рубцов-Емницкий встал и, строго постукивая серебряным кончиком пояса по столу, сказал:
— Для ясности, все понятно? Действуйте!
Рубцов-Емницкий сел в машину и уехал, а домик в тени тутовых и каштановых деревьев уже напоминал муравейник, в который был брошен камень. Пчелы теперь не кружились над столом главного бухгалтера, а если б они и появились, то он все равно бы их не заметил, ибо весь был погружен в составление сметы. Служащие были взволнованны. «Кто же он? Как его фамилия? Молодой или старый? Строгий или не строгий?» — возникали самые разнообразные вопросы, и никто не мог дать на них точный и исчерпывающий ответ. Картотетчица, девица неопределенных лет, с торчащей куделью на голове, то и дело смотрелась в зеркальце и размышляла над тем, менять ли ей прическу завтра или подождать и сменить в тот день, когда в конторе появится новый заместитель…
Но вскоре служащим пришлось покинуть свои места. Завхоз, не так давно работавший прорабом в лесхозе, проявил такую ревностную деятельность, выполняя пункты «в», «г» и «д», что в два дня завалил всю контору лесом, известью, цементом, кирпичом, красками. Были отысканы и лучшие мастера. Смежная с кабинетом Рубцова-Емницкого комната торгового отдела была освобождена, и туда первыми пришли штукатуры. Возле дверей и окон трудились маляры, испачканные красками всех цветов. Люди, проходя мимо уютного домика, в недоумении разводили руками. «Рубцов-Емницкий уже перестраивается», — говорили они.
Рубцов-Емницкий хорошо знал своего завхоза и, разъезжая по району, был совершенно спокоен за своевременную отделку кабинета. Он также был уверен, что и Петр Петрович и Ираклий Самсонович охотно ему помогут достать все необходимое.
Лишь одна мысль не давала ему покоя: где сейчас находится Сергей Тутаринов? Не испортит ли все дело Хохлаков? Не вздумает ли он взять Сергея к себе в райисполком? Поэтому, поговорив со сборщицами огурцов, Рубцов-Емницкий отвел в сторону Тимофея Ильича и сказал:
— Вы не говорили с сыном?
— Малость говорил.
— Что же он?
— Будто так и ничего, а хочет подумать… Так сразу, говорит, нельзя.
— Да… посоветуйте, Тимофей Ильич, как бы мне его разыскать. Не поехать ли мне в Краснокаменскую?
— Кто ж его знает, где он пропадает. — Тимофей Ильич подумал и сказал: — А что ж? Можно поехать и в Краснокаменскую.
Рубцов-Емницкий прихватил с собой не очень большой ящичек огурцов и поехал в Краснокаменскую разыскивать Сергея.
Глава IX
Постель была и мягкая и чистая, а Сергею не спалось. Дождь не умолкал, и, казалось, за окном все так же шумит мельничное колесо. На занавески падали капли. Пахло сырой, размокшей землей, и этот запах воскрешал картину ночной переправы через Дон… Сергей закрыл глаза. Он видел серую полосу реки, столб прожектора, окутанный водяной пылью, черный пояс понтонного моста, силуэты людей, машин. И тогда вот так же мирно шумел дождь, теплый летний дождь, и в люк танка веяло запахом мокрой земли…
Да, была и отшумела война! Мысли о войне часто приходили ему в голову, и в памяти воскресали еще не забытые эпизоды фронтовой жизни. Он проехал с Федором Лукичом от Усть-Невинской вверх по Кубани, видел станицы и хутора, не похожие на те, какими он знал их раньше, — еще свежи были следы фашистского нашествия; разговаривал о плане с Саввой Остроуховым, встречался с колхозниками, с трактористами, побывал у Рагулина, у Артамашова, — а думал о войне; встречал по дорогам противотанковые рвы, поросшие бурьянами, свежие курганы на высотках, а под курганами — черные глаза амбразур; видел ржавые надолбы, пауками торчащие из лебеды, — поле так и не пахалось все эти годы; с болью в сердце смотрел на разбитый дом, на стены школы, продырявленные снарядом, — и думал о войне… Война стояла перед ним, и забыть ее, не думать о ней Сергей не мог. Возникало страстное желание свершить подвиг, равный тому, который уже свершил на фронте. Мысли уносили его то к Савве Остроухову: «Ты, Савва, положись на меня. Мы составим пятилетний план станицы, и если нас не поддержат в районе, я в край поеду, в Москву, а своего добьюсь»; то в кабинет Федора Лукича Хохлакова, — и он горячо доказывал, что Савву Остроухова надо поддержать, а начинания его поставить в пример другим. Хохлаков неохотно соглашался, но просил поговорить с Кондратьевым… И вот Сергей у Кондратьева. В лицо он его еще не видел, и секретарь представлялся ему высоким и стройным, похожим на генерала — командира дивизии, в которой служил Сергей. «Не через пять, а самое большее через три года Усть-Невинская будет залита электрическим светом, — говорил он Кондратьеву. — Тогда можно будет широко применить механизацию труда в сельском хозяйстве. А гидростанцию на Кубани построить не трудно… Там есть хорошие места…» И он видел крутой и скалистый берег, — сама природа, казалось, позаботилась о площадке для будущей электростанции… Сергей уже идет берегом и вдруг видит огненно-красных быков, знакомую бричку и Смуглянку, смеющуюся и веселую. «Ты куда идешь, Сережа? — спросила она, заливаясь смехом. — Садись подвезу!..» Тут начинался сон…
Сергей уснул. Он не знал, долго ли спал, как вдруг проснулся, ощутив прикосновение чьих-то рук: кто-то осторожно укрывал его одеялом… Сергей поднял голову: перед ним, как привидение, стояла Ирина в белом платье, и луна, уже выглянувшая из-за туч, озаряла всю ее, высокую, стройную, с живыми, блестящими глазами.
— Ирина?
Она не ответила и убежала. Сергей оделся. На дворе было светло. Дождь перестал, небо прояснилось. На цыпочках, неслышно ступая по мягкому настилу травы, он прошел мимо кровати, на которой спала Марфа; луна светила в окно и щедро серебрила ее седую голову… Сергей прикрыл за собой дверь и вышел во двор. Ирина стояла у стены, скрестив на груди голые выше локтя руки. Не поворачивая головы, она сказала:
— А спишь-то ты чутко.
— Что поделаешь… Война приучила.
Ирина посмотрела на Сергея и улыбнулась. При свете луны глаза ее казались не черными, а синими. Что скрывалось и в ее смелом взгляде, и в улыбке, и в том, как дрогнули ее губы, точно она хотели что-то ответить, но раздумала, — Сергей не знал. Он взял ее под руку, и они молча пошли к кургану по высокой мокрой траве. Остановились на его вершине, и снова Сергей увидел ее синие глаза и загадочную улыбку… Им так хорошо было стоять на этом кургане и смотреть на степь. Перед ними лежала умытая дождем, помолодевшая земля. Совсем близко темнела Верблюд-гора и поблескивали мокрые листья окраинных садов. На дороге лежали зеркала луж, бровки травы в росе были не зеленые, а дымчато-серые. Под горой гуляла Кубань. Вода разлилась по низинам, и издали казалось, что это не вода, а молочная пена поднималась над берегами…
Знаю, есть еще у нас такие читатели, которые уже перелистывают книгу и забегают вперед: им-то нет дела до того, как блестела Кубань в разливе и какой цвет приняла трава после дождя. Им хочется скорее узнать, что произошло там, на кургане. Зачем, скажут они, описывать и лунную ночь в степи после дождя, и половодье горной реки, и нарядную зелень, — кто же не знает, что все это действительно бывает красиво!.. Им давай главное: вышли молодые люди на курган, так тут нет нужды любоваться природой, а надобно следовать за ними и не отходить от них ни на шаг. Тут всякая мелочь не должна быть упущена. Если Сергей станет объясняться в любви Ирине, — а это вполне возможно, — то необходимо этот момент записать во всех его подробностях: сказал ли Сергей Ирине все, что думал, прямо, без обиняков, как и подобает видавшему виды фронтовику, или изъяснялся одними лишь намеками да улыбками; краснел ли при этом, или не краснел; что именно ответила ему Ирина; если же на ту беду у Сергея не хватило смелости, тогда надобно показать, откуда взялась у него эта робость: какой же это в самом деле Герой, когда у него в нужный момент не было храбрости… Но мы не станем потакать нетерпеливому читателю и оставим наших героев на кургане и не будем им мешать. Пусть они всласть налюбуются и влажной, теплой после дождя степью, и луной, бегущей между обрывками туч, а если найдут нужным объясниться в любви, то пускай это сделают без посторонних свидетелей.
