Михаил Алексеев - Большевики
— Полезай, товарищ, — сказал он глухим басом. — Развидняется уж. Ну, с богом.
Федор быстро забрался по лестнице наверх.
— Нашел дырку–то? — спрашивали снизу.
— Нашел.
— Ну, не бойся, сигай вниз — не высоко. А мы уж уйдем.
Послышались звуки удаляющихся шагов. Федор приблизился к краю стены, у которой стояла лестница. Посмотрел. Ни лестницы, никого из людей вокруг не было. Тогда он подошел к черному четырехугольному отверстию в потолке сруба. Ухватился руками за его края и прыгнул вниз… Пол оказался близко. Прежде всего он посмотрел в небольшие просветы между досками, которыми были заколочены окна. В просветах была хорошо видна площадь, больница и штаб. «Отличный наблюдательный пост, решил Федор. — Отсюда можно будет проследить, что делается в штабе и больнице. Будем ждать рассвета».
* * *Оказывается, незаметно для себя Федор уснул. Разбудил его теплый солнечный луч, скользнувший по лицу. Федор сразу вскочил. «Заснул, кляча», — злобно выругал он сам себя. Быстро подбежал к окну на площадь. Посмотрел в щелку. На дворе был яркий летний день. Все сияло, искрилось и горело красками. Вдоль улицы и на площади было полно солдат и казаков. Федор вначале подумал, что это новое подкрепление противника. Но его поразил жалкий вид солдат. Оборванные, грязные, избитые, стояли они вдоль пыльной дороги. Испуганно озирались по сторонам. Ни на одном из них не было оружия.
«Э, да ведь это же пленные красноармейцы — догадался Федор. — Как это я не мог сообразить раньше».
Всего каких–нибудь 30 шагов отделяли его от пленных. Он ясно видел их серые лица.
Со всех сторон обступили пленных вооруженные казаки: низкорослые, бородатые, злобные. Несмотря на полуденную жару, казаки были одеты в теплые шерстяные бешметы, украшенные на плечах разноцветными погонами, и в зимние картузы и папахи. Дула винтовок торчали у них из–за спины. Сабли в поношенных ножнах болтались на боку.
* * *В воздухе повисли злобная брань и язвительный смех. Казаки злорадно потешались.
— Довоевались, так вашу мать, — сердито шамкает седоусый, дряхлый, худой, как камышинка, казак–старик, серый от седых волос и до пыльных сапог. — Черти поганые, Христа продали. А, проклятые!
Старик трясет черной потрескавшейся шеей.
— Ось погодите, — басит его сосед, дюжий казак. — Ось мы вас, дохлых чертей, зараз порубаем на шашлыки. — И казак до половины обнажает клинок сабли.
— Плохи будут шашлыки, — острит третий гундосый казак. Ясно видит Федор в свою щелку его обезображенное оспою лицо и красный прыщ вместо носа. — Им Троцкий по одному хвосту тухлой селедки давал на день — так что они насквозь протухли селедкой.
— А тебе поди как плохо, — возражает дюжий казак. — Теперь, сам знаешь, пост, хотца солененького, так заместо рыбки и сойдут. — Казак потирает руки. Кругом смеются.
* * *Пленные молчат и с безысходной тоскою смотрят вокруг.
«Как видно, не кормили уже несколько дней ребят, — думает Федор. Больно сжимается сердце.
У самого конца ряда пленных стоит рослый красноармеец, одетый в одни изорванные засаленные шаровары. Он весь в синяках и кровоподтеках. Особенно избито лицо. Он с завистью смотрел на стоявшего неподалеку молодцоватого казака — щеголя.
«Чего это он так смотрит на него? Уж не завидует ли он его одежде», — думает Федор. Казак одет в синий бешмет» поверх бешмета вьется пояс в серебряных бляхах, во рту у казака дымится большая серебряная трубка.
«Покурить парень хочет… вот чего он смотрит на этого франта, — решил Федор. — Боится попросить».
Вспомнил Федор рассказ одного курильщика–красноармейца. Он попал однажды в плен к казакам и благополучно удрал оттуда. Пробовал этот красноармеец в плену несколько раз попросить у казаков хотя бы маленького окурочка. Но всегда зря. А часто в ответ на свою просьбу он получал колотушку. Это был какой–то каменный народ, лишенный чувства сострадания. Били же казаки по чем придется и непременно с презрительным приговором: «Вот тебе, сучий сын, окурочек! Собачье мясо!! Ишь чего захотел. Может, уж тебе и вина принести, а заодно и бабу привести?! А, стервец! Вот тебе еще! Что, ндравится?»
«Может и тебя, братец, колачивали за такие же просьбы», — думал Федор, глядя на смотревшего с завистью пленного. Но тут внимание его отвлеклось в другую сторону. Из–за угла штабной избы выбежал молодой офицер, одетый с иголочки. Он весь сиял, начиная с новых нестерпимо блестящих лакированных сапог и до новых серебряных погон с двумя золотыми звездочками. Блеск увеличивали напомаженные и прилизанные волосы, до того блестящие, что вся голова офицера казалась Федору покрытой расплавленным стеклом. Покуривая толстую папироску и небрежно посматривая вокруг, он подошел прямо к концу ряда пленных. Гримасничая, посмотрел поверх пенснэ в золотой оправе на рослого красноармейца, одетого в одни засаленные штаны. Красноармеец опустил глаза вниз. «Сволочь», — произнес с присвистом офицер и быстрым движением руки бросил дымящуюся папиросу. Она угодила прямо в лицо полураздетого красноармейца. У красноармейца вырвался громкий крик боли и придушенного гнева. У Федора сжались кулаки. «Мерзавец! — прошептал он по адресу офицера. — О, подлец!»
А офицер, насладившись зрелищем человеческого страдания, не спеша скрылся в раскрытых настежь дверях штаба.
— Гы–гы–гы, — заржали казаки. — Ловко попало их благородие. Г ы‑гы.
В другом конце площади казаки устроили игру в чехарду. Внимание всех отвлеклось туда.
* * *Федор вдруг заметил, как обиженный красноармеец хитро сделал вид, точно у него зачесалась ступня. Он нагнулся, почесал ступню и незаметно поднял брошенный офицером окурок. Этот маневр красноармейца Федор отлично видел из своей щели. Осмотревшись вокруг себя, красноармеец, зажав в кулак окурок, быстро и глубоко затянулся. Потом еще и еще. Но не успел он выдохнуть дыма, как вдруг обеими руками схватился за шею и присел к земле. Предсмертный крик прорезал воздух и замер. Через несколько секунд окаменевший Федор увидел из своей щели этого красноармейца, лежащего в пыли, лицом к земле. Из огромной раны на шее, булькая и поблескивая на солнце, выливались потоки огненно–красной крови. Пленные оцепенели, глядя на внезапно убитого товарища. Федор до боли сжал ладони рук. «Скорее бы вечер, — шептал он. — Нужно отомстить этим палачам».
Убийца стоял позади ряда пленных. Он был хорошо виден Федору. Это был казак из охраны, с диким чернобородым лицом. Он стоял возле трупа, насупив брови, и хладнокровно вытирал окровавленную саблю ветхой солдатской шапчонкой убитого. Даже некоторые казаки отвернули свои лица от зарубленного. Говор и смех замолкли.
Убийца не спеша вытер саблю до стального блеска и вложил ее в ножны. Потом стал, широко раскорячив ноги. Ноги у него были обуты в большие сапоги гармонькой, сильно забрызганные кровью убитого. Он подбоченился и, потрясая кулаками, зычно проревел:
— Я вам задам, как без мово позволения курить! Смотрите же на него и запомните хорошенько, запомните, черти полосатые!
— Запомним. Запомним, — шептал дрожащими губами Федор. — Я всё запомним.
Труп оттащили за ноги в сторону и накрыли рогожей, а лужу крови засыпали песком.
* * *Из штаба выбежал усатый офицер и скомандовал строиться. На площади поднялась невыразимая суматоха. Крики, брань, беготня. И вдруг — Федор не верил своим глазам: из парадного подъезда больницы вооруженные казаки начали выводить больных санаторцев. Среди них были Стрепетов, Ветров и десятки других знакомых лиц.
«Неужели я запоздал?» Руки у Федора похолодели. Он задрожал. «Не может быть». За санаторцами вышли члены местного Совета и коммунисты здешней ячейки. Их всех отвели к штабу и окружили двойной шпалерой казаков с саблями наголо. Опять выбежал из штаба усатый адъютант и скомандовал: «Смирно, господа офицеры». Площадь затихла. На затихшую площадь вышел, как видно, старший начальник. Он был человеком тощим, развинченным и угловатым. Генеральский мундир висел на нем как на вешалке. По бокам его шли сияющие адъютанты, а позади штабная свита. Видно было по красным лицам и оживленным размашистым движениям, что все офицеры сильно навеселе. Сам генерал мурлыкал довольно громко какой–то игривый марш.
Трата–та! Трата–та!
Трата–та! Трата–та!
— слышал Федор из своего убежища.
Посредине площади генерал остановился, заложил два пальца за отвислый борт своего мундира и отрывистым, дрожащим, петушиным криком произнес:
— Здорово, молодцы этапники!
Вся площадь загремела в ответ:
— Здрав–жлаем, ваш–прев–дит–ство!
Мило улыбнувшись молодцам казакам, генерал, потирая руки, подошел к пленным. Остановился. Выставил вперед правую ногу и снова пропетушил: «Здорово, оборванцы!»
