Михаил Бубеннов - Орлиная степь
Было отчего задуматься Дерябе…
Встревоженные дружки-приятели захлопотали на весь дом, всячески стараясь услужить «шефу» и поднять его настроение. Они в два счета завалили перед ним весь стол разной снедью. Васька Хаяров, оживленно потерев руки, тут же схватил бутылку с водкой и, собираясь выбить пробку, заботливо осведомился:
— Ну, что ж… значит, дерябнем?
— Дурак! — мрачно отозвался Деряба. — Думаешь, наша фамилия произошла от этого самого слова?. Свистун! Деряба — птица…
— Певчая? — виновато осведомился Хаяров,
— Конечно, еще спрашивает! Всем дроздам — дрозд.
Васька Хаяров изумленно свистнул.
— Не свисти! — одернул его Деряба. — Не люблю!
Осушив залпом стакан водки, Деряба сплюнул под стол и стиснул лоб пальцами левой руки…
У Степки Дерябы выдалось корявое, суковатое детство.
В тридцатые годы отец Степки, сбежав из колхоза, прижился на одной из станций Казанской дороги — в дачной местности под Москвой. Отец немного знал плотничье дело, а вокруг вдоволь было работы: именитые москвичи, имевшие немалые деньги, азартно гнездовались по лесам — строили дачи. Перед самой войной отец купил крохотную комнатенку в частном доме близ станции, который за многолюдье и невероятнейшую архитектуру, долголетний плод многих совладельцев, называли «Шанхаем», и на новоселье, произнося тост, с гордостью объявил, что теперь-то его род пустил корень в московскую землю. Погиб Деряба-отец на третий месяц войны, оставив несчастную жену, не знавшую никакого ремесла, и троих детей во главе с одиннадцатилетним долговязым, нескладным Степкой.
Много горя хлебнула осиротевшая семья. Несколько лет тянулось ее нищенское, голодное житье. Выбиваясь из сил, мать работала на разных тяжелых и грязных работах около станции, а получала ничтожный заработок: его не хватало, чтобы прикупить на рынке для детей хлеба. Ничего, кроме черной корки да какой-нибудь теплой заварухи из крапивы или очисток, они и не видели.
Хороший, сердечный, заботливый был парнишка Степка Деряба. Сколько пролил он втихомолку слез, видя, как страдает и убивается мать! В первый же год войны он бросил школу и стал всячески помогать матери держать и кормить семью. Но что мог делать мальчишка? Прежде всего Степка взял на себя заботы об отоплении комнатенки. Он сшил специальную сумку и вместе с друзьями из «Шанхая» стал ежедневно таскать со станции домой уголь да в придачу для растопки то доску, то бревешко… В комнатенке потеплело, сестренки вылезли из-под вороха тряпья на кровати, где сидели всегда, как звереныши, голодно зыркая по сторонам, а у матери, почерневшей от горя, заблестели счастьем глаза. Со временем, осмелев, за компанию со всеми «шанхайцами», Степка стал тащить со станции все, что попадалось под руки и годилось на прожитье. Однажды ребятишки нашли у раскрытого вагона брошенный спугнутыми ворами разбитый ящик вермишели, а затем и сами залезли в вагон… Мать ревела навзрыд, но суп с вермишелью варила. А потом и пошло: все, что плохо лежало, вмиг оказывалось в ловких руках Степки Дерябы. Вскоре «шанхайцы» расширили район действия своей воровской шайки: они потащили с брошенных дач все, что можно было сбыть на рынке, а на самом рынке, только позевни, в мгновение ока «лямзали» где луковицу, где картофелину, а где и кусок мяса…
Прошло года три, и мать, всерьез обеспокоенная судьбой подросшего Степки, насильно заставила его пойти учиться в ремесленное училище, но в юной Степкиной душе уже свила себе гнездышко хищническая страсть. Он постоянно отлынивал от учебы, чем изводил преподавателей и мастеров, без конца жаловался на тяготы ученической жизни и при первом удобном случае шел «промышлять» с друзьями по ближней округе. Потом он под нажимом матери скрепя сердце работал года два слесарем на газовом заводе, постоянно жалуясь, что работать трудно и малодоходно. Однажды Степан Деряба вместе с приятелями сплавил «налево», как это называлось в их кругу, партию металлических труб и на этом попался: его судили, и вскоре он оказался в исправительно-трудовой колонии.
Оттуда Степан Деряба, всем на удивление, вернулся намного раньше заслуженного срока, а через месяц вновь оказался за решеткой: теперь было уже не воровство, а грабеж и убийство. Что с ним было потом, никому не известно: ходили слухи, что он убежал и еще раз попался на «мок ром деле».
На этот раз Дерябу освободили из заключения по болезни. Он чудом добрался домой и здесь долго лежал замертво, как мешок с костями. Мать и сестренки никак не верили, что он выживет и встанет на ноги. Позже они говорили, что их Степан не выжил, а скорее вернулся с того света.
А вскоре, к величайшему огорчению всей семьи, оказалось, что вернулся Степан совсем другим, совсем чужим человеком, точно подменили ему сердце. Ничего не осталось от его юношеской заботливости и доброты. Теперь это был жестокий, темный, мстительный парень. Раз и навсегда чем-то ожесточилась его душа, и теперь ничто не могло исцелить ее: ожесточенность жила в ней, как хроническая болезнь. Бывали случаи, когда Степан даже после небольшой обиды вдруг впадал в такое мрачное, грозовое состояние духа, что бедная мать с ужасом начинала читать про себя молитвы. «Лучше бы ты не возвращался! — со слезами думала она. — Легче бы мне было…» К этому времени дружков у Степана Дерябы в «Шанхае» не осталось: все, с кем он начинал воровать, давно сидели по тюрьмам. Да он и не собирался воровать. Каждую ночь он просыпался с криками, весь в поту… Но и работать на каком-нибудь заводе он категорически отказался, заявив при этом озлобленно и цинично:
— Хватит ишачить-то!
Ссылаясь на болезнь, Степан Деряба долгое время, вообще не работал, а затем, когда оставаться без дела стало нельзя, начал хитрить: поработает недолго в одном месте, а затем несколько месяцев бродит «безработным»; позовут его для объяснений в поселковый Совет — быстренько устраивается на новое место. Он был смекалист, а более того нагл и потому, не моргнув глазом, брал любые частные подряды, главным образом на дачах москвичей. Артель «халтурщиков», которую он создал в поселке, ремонтировала постройки, пристраивала террасы, проводила местную канализацию, оборудовала паровое отопление, рыла колодцы и бурила скважины… Брался Деряба за все при одном непременном условии: если удавалось обмануть доверчивого дачевладельца или принудить его к выгодной сделке. Деряба любил при самой малой затрате сил сорвать большой куш и затем некоторое время наслаждаться вольной жизнью. Раздав друзьям заработок от «халтуры», он в момент «обманывания», чем заканчивалось любое дело, неизменно выкладывал перед захмелевшими собутыльниками колоду карт и после недолгой лихой игры собирал обратно в свои карманы почти все розданные было деньги. Такая операция не совсем нравилась друзьям, но всякий раз, точно околдованные, они оказывались в тенетах дерябинской страсти.
В феврале этого года, зайдя как-то к Ваське Хаярову, работавшему в «пожарке», и захватив у него загулявшую компанию «халтурщиков», Степан Деряба вытащил из карманов две пол-литровые бутылки водки и, ставя их в центр забитого посудой стола, сообщил более оживленно, чем обычно:
— Ну, младое племя, есть халтура!
— Большая? — живо осведомился Хаяров.
— Большая и красивая!
— Говори дело! Давай! — загремели пьяные голоса.
Выпив стакан водки, Деряба обвел всех оценивающим взглядом и, загадочно щурясь, чванливо спросил:
— Я здесь кто?
— Шеф, — с готовностью ответил Хаяров.
— Слушать будете?
— До гроба!
Опять выпили, и тогда Деряба сообщил, как закон:
— Едем на целину. На Алтай.
Не помня себя, Хаяров свистнул на весь дом.
— Без всякого свиста! — сухо одернул его Деряба, используя свои права «шефа». — Я давно вижу, что мы засиделись и закисли на одном месте. Довольно! Обещаю два месяца развеселой жизни, а потом на все четыре…
Один из молодых «халтурщиков», Данька, слесарь с водокачки, вставил с наивным видом:
— Через два месяца самая пахота.
— Молокосос! — с брезгливой ухмылкой бросил в его сторону Степан Деряба. — Неужели думаешь, что кто-нибудь из нас будет поднимать целину? Дьявол ее косматый не поднимал! Без нас хватит дураков: вон целыми поездами поехали! Я поработал на этом тракторе в заключении, так проклял все! Тяжелая и вонючая работа! Нет, младое племя, когда начнут поднимать, целину, нам нечего будет там делать!
Деряба прищурил охмелевшие мутно-серые глаза и прощально помахал над столом рукой:
— Будьте счастливы, живите богато!
— А до пахоты что делать? — поинтересовался Данька.
— Не быть дураками, вот и все! — отрубил Деряба, но, видя, что ответ его, хотя и достаточно ясный, все же не удовлетворяет друзей, начал терпеливо развивать свой план: — Видали, какой подняли шум вокруг этой самой целины? Под такой шум только и пожить! Во-первых, мы получаем разные подъемные… Если действовать умело да понахрапистее, можно сорвать немало. Ручаюсь! До весны будем пинать коленками воздух, а заработок — из среднего расчета, как за простой, отдай, а то из глотки вырвем! Это во-вторых… А самое главное — два месяца будем среди оравы мелюзги, у которой полно денег! Это ли не жизнь? — Он вдруг выбросил на стол колоду карт. — Вот она! Будем заодно, пустим в дело — и живи, черт возьми, ешь и пей по самые ноздри! Только тихо. Чтобы шито-крыто, как в благородном обществе. В поезде создадим свою бригаду. Я бригадир, трактор водить умею; Васька Хаяров тоже поведет; тебя, Данька, на ходу натаскаем… Дорогой подберем еще ребят — и на Алтай явимся бригадой. Я подхожу, авторитетно говорю: «Московская бригада Степана Дерябы, пиши давай!» И нам везде дорога! Ясно?
