Василий Шукшин - Киноповести
— Жена,— спохватился Игнат.— Познакомься.
Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.
— Тамара.
— Ничего,— сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару.— Красивая.
— А?!— с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.
— Пошли в дом, чего мы стоим тут!— Ермолай первым двинулся к дому.— Степка-то наш пришел, окаянная душа.
— Как мне называть его?— тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.
— Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя,— сказал он.
Ермолай тихо засмеялся.
— Отцом вроде довожусь.— Он взошел на крыльцо, заорал в сенях: — Мать, кто к нам приехал-то!
В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.
— Игнаша, сынок... приехал?
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.
— Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять,— сапоги. А это — Верке. А это — Степке. Все тут живы-здоровы?..
Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщившись, с интересом наблюдали за движениями сына — он все доставал и доставал из чемодана.
— Все здоровы. Мать вон только...— Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром.— Ничего товар... Степка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
— Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье.— Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним.— Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
— Соскучился, так раньше бы приехал.
— Дела, тятя.
— «Дела»...— Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына.— Какие уж там дела-то!
— Ладно тебе, отец,— сказала мать.— Приехал — и то слава богу.
— Ты говоришь — какие там дела!— заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца.— Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские,— крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого — черт его знает!..— Игнат встал, прошелся по комнате.— Откуда что берется! В плечах — сажень, грудь как у жеребца породистого — силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревнованиях — боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела — никакого представления. Физкультуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.
С последними словами Игнат обратился к жене.
Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
— ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.
— Ладно,— согласился отец. Он слушал невнимательно.— Мать, где там у нас?.. В лавку пойду...
— Погоди,— остановил его Игнат.— Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что — сразу в лавку.— Но отец так глянул на него, что он сразу отступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол.— На деньги.
Отец обиженно приподнял косматые брови.
— Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости,— значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?
Игнат засмеялся.
— Ты все такой же, отец.
— Какой?
— Ну... такой же.
— Да ладно вам — сцепились. Что вас лад-то не берет?— вмешалась мать.— Иди в лавку-то. Пошел — дак иди.
Ермолай ушел.
— Сынок... не хотел уж при им спрашивать: как там Максим-то?
— Максим?.. Честно говорить?
— Господи, ну дак а как же?
— Плохо.
Мать вздохнула.
— А что шибко-то плохо?
— Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс — сильный, конечно, парень... Приходит как-то с девушкой — ничего, хорошая девушка...— Игнат повернулся к жене.— А? Нинка-то.
— Да.
— Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре — это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты,— говорю,— опять не сваляй дурака». А девка — без ума от него. Ну и что? Через неделю — конец: горшок об горшок — и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы,— говорит,— скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему — хлопнет дверью и поминай как звали.
Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
— Осподи, осподи,— опять вздохнула она.— Помог бы уж там ему как-нибудь.
— Да не хочет!— искренне воскликнул Игнат.— Ну, скажи ей: не стараюсь, что ли!
— Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать.
— Отцу-то уж не говорите про него.
В сенях загремело ведро. Шаги...
— Верка идет,— сказала мать.
— Она где работает-то?
— Дояркой.
Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кинулась к нему. Расцеловала.
— От она... От мы как. От как,— приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев.— От мы как брата любим... Ну, та... Ну, хватит... Познакомься вот с женой моей.
Вера поглядела на Тамару. «Спросила»: «Вот это твоя жена?»
— Ну. А что?..— Игнат показал: «Хорошая?»
Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.
— Пойдемте, я вам платье привезла,— сказала она. Вера не поняла.
— Верка, иди в горницу — платье мерить.
Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
Все были довольны.
— Да хватит скакать-то!— притворно рассердилась мать.— Прям уж обрадуется, так удержу нету.
Тамара с немой ушли в горницу.
— Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство привез — змеиный яд-то, ты просила.
— Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, подымусь теперь. Радикулит — измучилась вся. А сказали тут...
Пришел Ермолай.
— А Степан все плотничает?— продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей избе.
Отвечал теперь отец:
— Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!
— Не закладывает?
— Бывает маленько... Так ведь оно что — дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.
— Жениться-то собирается?
— А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девается... Садись, пока суть да дело — пропустим маленько.
— Подождали бы Степку-то.
— Мы по маленькой... Садись.
Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торжественная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. Потом побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить — какая она добрая, хорошая, умная.
Тамаре неловко стало.
Игнат был доволен.
Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
...Выпили маленько.
Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдельной грустью:
— Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко.
— Почему такое пессимистическое настроение? Отец посмотрел на сына.
— А ты, Игнат, другой стал,— сказал он.— Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
— Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие сапоги...
— Не то говоришь, отец,— сказал Игнат.— При чем тут сапоги?
— Не обессудь, если не так сказал,— я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой... Он плотничает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там...
Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная веселость-снисходительность.
— Посмотрим, посмотрим, тятя.
— Давай еще по маленькой,— предложил отец.
— Нет,— твердо сказал Игнат.
— Вот сын какой у тебя!— не без гордости заметил старик, обращаясь к жене.— Наша порода — Воеводины. Сказал «нет»,— значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.
— Ты, отец, разговорился что-то,— урезонила жена старика.— Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.
Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то «рассказывать» матери. Мать часто повторяла: «Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты, господи!»
— Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся,— повернулся он к Тамаре.— Он сын мне. Только другой он стал.
— Перестал бы, отец,— попросила мать.
— Ты лежи, мать,— беззлобно огрызнулся старик.— Лежи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перебиваешь.
Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду, стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили «Грушицу».
Все замолчали. Слушали.
Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводиных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом — не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня — думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
