Георгий Шилин - Прокаженные
- Нет, ты мне скажи, ты не увертывайся, — загудел он, — я спрашиваю тебя еще раз: был ли ты болен тогда или нет?
Находившиеся в бане окружили Басова. Кто-то сказал:
- Чего ты добиваешься от него? Он седьмой год живет здесь — Коваленко-то, а ежели так, то значит — и тогда был болен, ясно. Сколько лет ты в лепрозории, Коваленко?
- Скоро семь. Басов отошел от него.
- Мне это и надо знать, — сказал он угрюмо и, тяжело усевшись на скамью, принялся копаться в белье. Он волновался. Кургузкин замечал, как надевал он грязную рубаху, потом снимал ее и надевал чистую. Кургузкин видел, как тряслись его губы, и ему захотелось вмешаться:
- Нельзя вам так беспокоиться, Сидор Захарыч, оставьте его.
Но Басов не слушал его разговоров.
- Значит, это ты облагодетельствовал меня? — снова зловеще спросил он.
— Теперь я вспомнил, как ты возил мне из города продукты, резал барана, харчился на моей кухне.
- Откуда ты знаешь, — возразил Коваленко, — что это — я тебя? А может ты меня?
- А может быть, — не ты его и не он тебя, а судьба, — послышался чей-то спокойный голос.
- Не я его и не судьба, а он меня, — сурово возразил Басов.
- Э… э… да что там говорить, — продолжал тот же голос, — ты — его, он — тебя, разве кто виноват во всем этом?
- Виноват, — оборвал Басов, — виноват потому, что подл был, не сказал о своей болезни, надо было сказать, я бы знал. За такую подлость убивать надо.
В раздевальне стало тихо.
- А ежели я не знал? — заговорил вдруг Коваленко. — Ежели мне самому была неизвестна боль моя?
И опять голос неизвестного человека произнес:
- Судьба.
- Не судьба, а темнота человеческая, — возразил ему кто-то.
Но Басов, очевидно, не слышал этих замечаний. Он поднялся и, обращаясь в сторону, где одевался Коваленко, произнес:
- Казнить таких надо.
- Ого! — послышался чей-то новый голос.
- Публично казнить, пусть все смотрят, — настаивал на своем Басов.
- За что? — спросил кто-то.
- Пусть люди имеют понятие, — продолжал он.
- Пока они темные, не будет понятия, — снова возразил человек, спросивший — "за что?".
Басов оделся и вышел. Вслед за ним поплелся Кургузкин.
В тот день Сидор Захарыч был мрачный. Он ни с кем не разговаривал и ничего не ел. На следующее утро он вынул из корзины новый костюм, долго и тщательно одевался, так же тщательно расчесывал свои волосы и, ничего не сказав Кургузкину, отправился на здоровый двор, к доктору Туркееву.
Он долго ждал его у дверей амбулатории и, дождавшись, подошел к нему.
- Что ж, вы, батенька мой… совсем молодцом, — сказал Туркеев, — только бросьте вы свои мази.
- Як вам по делу пришел, — сказал Басов.
- На побывку хотите? Что ж, вот посмотрим еще недельки две, тогда можно и поехать, — И не о побывке я хочу спросить вас.
- В город, что ли, хотите?
- Я хочу, доктор, рассказать вам вот о чем: я нашел своего заразителя.
Он здесь, в лепрозории, раньше и в голову не приходило, что это он меня.
- Кто ж это? — насторожился Туркеев.
- Коваленко.
- Да, у нас есть такой больной. Так что же вы хотите?
- Я хочу, доктор, узнать, какое наказание полагается такому человеку?
- Вот тебе на, какое ж наказание? Почему наказание?
Басова начинала беспокоить непонятливость доктора, и он мрачно, повысив голос, сказал:
- А разве таких не полагается предавать суду?
- Суду? Что вы, батенька? Какому суду? За что?
- За то, что погубил человека. Он погубил меня на всю жизнь, — лучше умереть, чем жить так.
- При чем же он тут? — еще больше удивился доктор. — Разве он хотел этого? Разве он умышленно заразил? Разве он виноват?
- Виноват.
- Ну, батенька, это уж, простите, это — глупость. За это людей не наказывают. И судить его никто не будет. Это — несчастье. А если вы кого-нибудь нечаянно заразите, значит, и вас надо судить?
Смущенный и недоумевающий Басов вернулся домой. Он долго, отсиживался на своей койке, и тщетно Кургузкин пытался выяснить причины столь тяжелого настроения своего благодетеля.
Время от времени Басов проявлял чрезвычайную подвижность: он вставал с койки и принимался шагать по комнате, как зверь в клетке, которому не принесли в назначенный час еду. Он ронял отрывисто фразы, внезапно останавливался и снова принимался ходить. Кургузкин не понимал, для чего его благодетель надел новый костюм и что вызвало у него такое возбуждение.
- Если так, — вдруг сказал Басов, останавливаясь перед Кургузкиным, — то я знаю, как быть… Я, брат, найду управу и спрашивать их не буду.
Эти отрывистые фразы окончательно озадачили Кургузкина.
— О чем это вы говорите, батюшка? — спросил он несмело.
- Молчи!
Кургузкин замолчал. Басов, казалось, успокоился. По крайней мере, он лег и пролежал до самого вечера. Он дал себя растереть мазями, принял от Кургузкина стакан чаю и, когда на дворе стало темно, сказал ему:
- Ложись спать.
Кургузкин лег, но заснуть не мог. Он лежал и прислушивался к движениям на другой кровати. Басов оставался спокойным. Так прошел, может быть, час или больше. Кургузкин начал уже дремать. Вдруг он услышал, как Басов поднялся с постели. Тихонько, чтобы не разбудить Кургузкина, он ступил на пол, затем так же осторожно отыскал сапоги, надел их и вышел из комнаты. Все это показалось Кургузкину настолько странным, что он также поспешил подняться и выйти на двор. Вдали он заметил Басова, остановившегося у барака номер пятнадцать. Зачем ему этот барак? Басов направился к крыльцу и поднялся по ступенькам. Кургузкин бросился к бараку и, подбегая туда, услышал треск в сенях. Когда Кургузкин вбежал в сени, он увидел взломанную дверь. В комнате слышалась глухая возня. Чей-то резкий голос, который, как понял потом Кургузкин, принадлежал Коваленко, что-то выкрикивал. Теперь ему все стало ясно: Басов пришел расправляться со своим "погубителем".
Остановившись у выломанной двери, Кургузкин крикнул:
- Батюшка, Сидор Захарыч, опомнитесь… Что вы делаете?
Басов не отозвался. Возня продолжалась. Кургузкин переступил порог — и в комнате, освещенной лунным светом, увидел Коваленко, в ночном белье метавшегося вокруг стола. За ним гонялся Басов. Он тяжело дышал, Коваленко ругался. Стол, однако, являлся для Коваленко хорошей защитой. В тот момент, когда Басов хотел перепрыгнуть через стол, Кургузкин ухватил его за полу пиджака. Басов молча отбросил его, как котенка, и остановился, чтобы сообразить, как ему поймать врага. В этот момент в руках у Коваленко оказалась железная кочерга. Он угрожающе поднял ее над головой и принял оборонительное положение. Басов выругался тяжким, как и сам он, ругательством и снова сделал попытку поймать его. Тогда тот ударил его кочергой по голове. Басов пошатнулся и схватился за голову. Коваленко снова его ударил. Басов застонал и повалился на пол. К нему подбежал Кургузкин.
Коваленко остановился в дверях, все еще не выпуская из рук кочерги.
На шум и крики сбежались обитатели двора. Басова отнесли домой. Из его головы лилась кровь. Послали за Туркеевым. Он пришел в сопровождении фельдшера. Раненому перевязали голову. Туркеев тут же отдал распоряжение — посадить Коваленко на неделю в одиночную комнату, и Коваленко, не возражая, отправился к санитару Федорову, который ведал этим местом заключения.
Утром Басов пришел в себя и позвал Кургузкина.
Тот сказал ему: доктор уже был, и Коваленко посадили в тюрьму. Басов, казалось, успокоился, потом спросил — какая тюрьма и как там содержат арестантов.
Когда узнал — рассвирепел:
- И это все?! На том и засохнет? Нет, брат, теперь уж я этого дела не оставлю. Теперь я сам доберусь до города и донесу куда следует. И на Туркеева донесу… Я добьюсь своего… Таких казнить надо при всем народе.
Тщетно Кургузкин упрашивал его успокоиться — Басов продолжал грозить.
Завтра же он встанет и отправится в город. Но завтра он не встал. Не встал и послезавтра, и еще через неделю.
Причиной болезни явилась не рана, которая не представляла ничего опасного, а вновь начавший обостряться процесс. Зажившие было язвы опять открылись, — потрясение, вероятно, не прошло даром для Басова. Кургузкин был прав: ему нельзя было волноваться.
Пролежав три недели в постели, Басов заболел воспалением легких и умер, навсегда освободив Кургузкина от своего плена.
И только после смерти этого человека Петя выяснил одну неожиданную подробность, которую он и занес в свой дневник.
Эта подробность заключалась в следующем: проказа, которой болел Кургузкин, была проказой Басова. Пять лет назад заболев ею, тот приказал ему растирать себя мазями и тем заразил этого «невольника», как называл Петя в своем дневнике Кургузкина.
10. Лучи "оттуда"
Между больным и здоровым двором существовали сложные отношения.
