Анатолий Иванов - Вечный зов. Том I
А в тот день была среда. Фёдор, как обычно, встретился с Анфисой. Он пошёл на это свидание по привычке, шёл и думал не об Анне даже, а о той высокой красавице, что прошла в полдень по улице, как видение. И он не заметил, что Анфиса была в тот вечер испуганно-встревоженная, вялая. Потом она заплакала и сказала жалобно:
— Краски-то не идут другой месяц… А вчерась ка-ак затошнило…
— Доигрались мы, — поморщился Фёдор.
— Ага, — глотнула слёзы Анфиса. — Я давно думаю: что такое? А сёдни у матки спросила. Она с кулаками на меня: «С кем набегала, сучка?!»
— Ну? Сказала?!
— Нет… Не велел же ты. Она на Кирюшку думает. Что ж теперь, Федя?
— И пусть думает. А ты не говори. Поняла? Не говори!
— Да ты что? Не буду… Не скажу.
— Ну вот… — вздохнул он облегчённо. — А это — ничего, мать выживет неприметно.
— А… зачем? Может…
— Подумай сама: к чему сейчас дитё нам, в такое время? Да и засмеют тебя… А потом больше…
Фёдор, всё думая об Анне, хотел сказать Анфисе: «А потом больше давай не встречаться, давай покончим на этом, а то опять доиграемся». Слова так и рвались с языка, но он почувствовал, что убьёт этим сейчас девчонку насмерть — утопится она или ещё что с собой сделает. Ещё он подумал, что после порвать с ней удобнее будет и легче, и проговорил, поправившись на ходу:
— И потом — пока не надо нам встречаться… Пока всё это не ликвидируется. Да оно и где теперь? Снег вот-вот ляжет.
Анфиса плакала, пригнув к коленям голову, плечики её тряслись.
— Это вот зря, слёзы. Кирюшка-то Инютин что?
— Что? Ходит, как хвост пришитый. Я прогоняю его, а он не идёт. Догадывается он, что мы с тобой, знает… Вслух не говорит, правда.
Фёдор и без того понимал, что Кирюшке всё известно. При встречах тот хмурился, но спрашивать напрямик ничего не спрашивал.
А дня четыре спустя, перед самым снегом, произошло следующее.
В понедельник во второй половине дня на своей усадьбе после долгого отсутствия объявился сам Кафтанов. Фёдор вместе с Инютиным сидел под деревянным навесом. Они пили чай и наблюдали, как старики и бабёнки ссыпают в завозни намолоченную рожь. Кафтанов прикатил в плетёном коробке, на козлах сидел Ванька. Выпрыгнув из коробка ещё на ходу, Иван забежал вперёд, повис на мордах разгорячённых лошадей. Кафтанов, красный, как заходящее солнце, на сильном взводе, с ходу подлетел к Инютину, схватил за лисью бороду.
— Т-ты, рыжий пёс! — И отшвырнул его. Старик грохнулся навзничь. — Вста-ать! — Кафтанов безжалостно начал пинать под бока старосту и своего управляющего.
— Господь с тобой, Михаил Лукич… Батюшка наш… — испуганно бормотал старик, проворно, однако, вскакивая, несмотря на свою деревяшку. — Господи, помилуй…
— Кого в помощники ты себе взял, а?! — свирепо заревел Кафтанов. — Кому такую работу антиллигентную определил?! Я кому приказывал, чтоб не трогать с лесозаготовок его, в тайге сгноить, неслуха окаянного!
Фёдор, ещё когда Инютин приставил его навроде начальника к бабам-жницам, подумывал беспокойно: Кафтанову это не понравится. Но никак не предполагал, что хозяин расстервенеет до такого предела.
— Ванька-а! — крутнулся меж тем Кафтанов, взбороздив каблуками землю. — Подай плеть!
Иван подал, ни на кого не глядя. И не успел Фёдор опомниться, как его плечо обожгло, словно разрезало наискось.
— Эт-то за службу те плата! За норов твой…
Фёдор метался возле стены завозни, уворачивался, но плеть, как змея, настигала его и жалила.
— А эт-то за Анну! С-сволота! Ты к кому грязные руки протянул? Как спички обломаю! Ноги выдерну!!
Фёдор перестал уворачиваться от ударов, только вздрагивал, тупо думал: «Вот оно что! Ванька… Ванька доложил ему… об нас с Анной! Плеть подал, гад!» — и, качнувшись, вытянув руки, пошёл к брату, намереваясь вцепиться ему в горло. Но едва приблизился, Иван железным кулаком ткнул ему в подбородок. Фёдор растянулся на утоптанной земле, как Инютин, только вниз лицом, почувствовал, что рот полон солоноватой крови.
— Тя-ать! — услышал он истошный крик, сквозь заплывшие веки увидел, как Анна сбежала с крыльца. — Не трогайте его! Изверги!
Анна подлетела к нему, оттолкнув отца и Инютина, наклонилась, попыталась поднять.
— Федя! Родимый…
Зеленея лицом, отец схватил Анну за косы, сильно, не жалея, ткнул головой об чёрную стену завозни. Потом, безжалостно хлеща дочь плетью, погнал обратно в дом. Он гнал её, как овцу, она не вскрикивала больше, только припадала от каждого удара на четвереньки, ползла, волоча косы по земле, вставала, снова падала. В голове у Фёдора гудел горячий пожар, он хотел вскочить, кинуться на помощь Анне. Но сил не было.
Ещё Фёдор увидел, как возвращается от крыльца Кафтанов, обтирая рукавом взмокший лоб, услышал, как тот, тяжело дыша, сказал Инютину:
— А в помощники тебе Ивана определяю. Навсегда. Учи его, хватит ему в конюхах да в кучерах. А этого выкиньте за ворота.
И Фёдор потерял сознание.
Очнулся он оттого, что кто-то тормошил его. С трудом раскрыв глаза, увидел перед собой присевшего на корточки Поликарпа Кружилина.
— Сполна за службу у Кафтанова получил? Али ещё осталось за ним? — спросил Поликарп, усмехаясь небритым ртом. — Ну-ка, домой я тебя, сердягу, отнесу…
«И отца моего ты жалеешь, которого Иван застрелил…»
…Не-ет, это уж ты врёшь, Анна! Не жалел он, Фёдор, Кафтанова никогда, размышлял Савельев о самом себе, как о ком-то постороннем, глядя на сидевшего у краешка стола секретаря райкома партии Поликарпа Кружилина. Нет, в другом тут дело, совсем в другом. Жалел он тогда, мучительно раздумывал о другом: как же так получилось, что все планы и жизненные мечты, смутно начавшие маячить в голове в то лето, когда работал «смотрителем» на кафтановской заимке, вдруг пошли прахом, что место возле Кафтанова, которое он присмотрел для себя, занял, кажется, Ванька?
…Собрание в красном уголке МТС всё шло. Давно идёт оно или началось недавно, Фёдор сообразить никак не мог. Времени прошло вроде много — синие тени от мастерских на белом снегу исчезли, и сами мастерские исчезли, потонули в чёрном, холодном мраке, лишь жёлтым расплывчатым пятном горело где-то единственное окошко. А директор МТС всё стоял за дощатой и скрипучей трибуной, всё что-то говорил…
…Да, так вышло всё, вернулся Фёдор к своим мыслям. Как же оно всё так получилось, как он оказался в партизанах?
Все события того знойного лета шестнадцатого года, на удивление мягкой зимы семнадцатого и наступившего затем суматошного времени восемнадцатого и девятнадцатого годов в подробностях не упомнить. Когда произошла революция, в Михайловке долго ещё оставалось всё по-прежнему, в деревне хозяйничал, как и раньше, Кафтанов. Потом попритих, начал лихорадочно свёртывать торговлю. Советская власть образовалась в Михайловке просто — приехали из Шантары Кружилин с Алейниковым, созвали сход, постановили образовать сельский Совет, председателем избрали Панкрата Назарова. Кафтанов безвыездно жил теперь на Огнёвской заимке, беспробудно пьянствовал там…
Да, многого в подробностях не упомнишь, дело давнее, многое поблёкло, как летние краски к концу сентября. Но главное — помнится. Тем более что не так уж много этого главного. Началось оно, это главное, для него летним вечером восемнадцатого года.
В тот день к вечеру заходила гроза, небо рвало частыми молниями. Багровые вспышки без конца обливали каменные громады Звенигоры. Под порывами ветра зловеще гудела тайга.
Место постоянных встреч Фёдора и Анфисы было недалеко от деревни, в глухом таёжном овражке. Там Фёдор построил небольшой балаганчик, застелив землю кусками старой, рваной кошмы, закидав сверху сосновыми лапами.
В тот день Анфисы в Михайловке не было, накануне ушла она с матерью в соседнюю деревушку Казаниху, к какой-то роженице, — мать Анфисы приучала дочь к своему ремеслу. Однако Фёдор, захватив из дома дождевик, зашагал к балагану. Шёл по лесу и угрюмо думал: «Среда сегодня. Пущай Анфиска не явится только! Пущай не явится…»
Он знал, что зря распаляет себя, что Анфиса придёт, прибежит, чего бы ни случилось. Но, подойдя к балаганчику, остолбенел: Кирюшка Инютин торопливо уничтожал их с Анфисой убежище — раскидывал с яростью сосновые лапы, выдёргивал и разбрасывал тонкие жёрдочки.
— Ах ты сволота! — крикнул Фёдор, в два прыжка оказался возле Кирюшки, одной рукой схватил его за отвороты пиджака, другой ударил в подбородок.
Кирюшка не отлетел прочь, он осел, упал на колени.
— Это… когда ж ты выследил нас тут? Как сумел?!
— Фёдор, Федя! Брось ты её! Оставь ты её! — повизгивая, как щенок, жался к его ногам Инютин.
Фёдор в ярости пнул его, хотел пнуть ещё раз, но из кустов выскочила Анфиса, растрёпанная, вся потная, грязная, будто, напарившись в бане, она тут же вывалялась в дорожной пыли.
