Петр Замойский - Лапти
Сотин хозяйски наказывал дяде Якову:
— За весовщиком гляди. Особливо за черненьким с усиками. Обвешивать горазд. От весов ни на шаг.
— Знаю, Ефим, знаю. И этого огурчика видел. Крик у него с Виргинским колхозом вышел при мне. От каждого воза по два кило недовеса получилось.
— А оркестр, — продолжал Сотин, — не до конца слушать. Пущай слушают те, которым ехать близко. Они по два, а то и по три раза успевают на элеватор, а мы в день — только раз.
— Может, и речи не слушать. Ссыпал и домой?
— Нет, неудобно. Сам председатель рика едет от нас. И если говорить будет, то про наш колхоз обязательно упомянет. Тут вы ему «ура». Одним словом, чтобы к вечеру домой.
Несмело подошел к ним бывший продавец кооператива Гришка, с повядшими глазами. Этот продавец, нажившийся на «темных пятаках», выстроил дом, купил лошадь.
— Ты ко мне? — спросил Сотин.
— Не знаю, с кем поговорить, — не вижу Алексея Матвеича.
— Зачем он тебе?
— Вчера наряжали меня в обоз, а нынче, глядь, лошадь захромала.
— Что с лошадью?
— Копыто засекла.
— В кузницу своди, срежут.
— И самого лихорадит.
Посмотрел Сотин на Гришку, вздохнул. Обратившись к дяде Якову, проговорил:
— Никак не пойму вот этого человека. Был на фронте, пришел домой, на сходках речи говорил, а наняли приказчиком — проворовался. Ну, пес с ним, дело давнее, а теперь что?
И к нему, но уже без злобы:
— Скажи ты мне, какой крючок тебя держит? Какие в голове на дальнейшую жизнь планы ты раскинул? Ты небось кумекаешь, что твои карты тузы да короли, а ведь они шестерки. Баба, что ль, волнует?
Гришка поморщился. Сколько раз с ним говорили об этом! Слушать надоело. А однажды на собрании так взялись за него колхозники, что он, потеряв терпение, распалился и с пеной у рта отчаянно завопил:
— Все войдут в колхоз, а Григорий Родин останется. Один останется!.. И во всем мире будет он разъединственный собственник. И войдет он в историю, напишут о нем книги, и все будут читать и ахать, — вот был у человека характер!
С тех пор Гришка получил необычное прозвище: «Пошел в историю».
— А баба не волнует, — говорит Гришка. — Над ней всецело мое влияние. И не хочу я говорить об этом. Скушно.
— Скушно? — удивился Сотин. — Если бы скушно, вошел в колхоз. А от обоза отставать нельзя. И забудь, что тебя запишут в какую-то историю. У всех у нас история — колхоз.
Гришка опустил голову. Постояв некоторое время, он побрел прочь.
Двигались к обозу подъезжавшие подводы, слышались выкрики, свист, конское ржание. У церкви звонко и лихо ругались. Замелькали над обозами маленькие флажки. Высоко в небо неподвижно парили облака… Кто-то отгонял собаку. Она ныряла под телегами, визжала и не хотела бежать домой. Милиционер проверял подводы, ругался, что двое все еще не выехали. Алексей подсчитывал подводы, умножая возы ржи, овса и гороха на центнеры.
Наконец, длинный обоз тронулся в дорогу.
Около мазанки Устина стояли Алексей, милиционер, уполномоченный, Сотин и несколько колхозников. Возчики, проезжая, снимали фуражки, здоровались.
Гришка — «Пошел в историю» тоже ехал. Сотин посмотрел на его лошадь, она не хромала.
— Ты что же жаловался на копыто?
— А я складным ножичком его прочистил, — сказал Гришка и ударил по лошади кнутом.
— Совсем мужик испохабился, — пробурчал Сотин.
Окольной дорогой рысью ехали две подводы твердозаданцев, которых ждал милиционер. Он догнал их и, ощупывая мешки, спросил:
— Какой злак насыпали?
— Не злак, а рожь.
— А ты? — обратился ко второму.
— Что греха таить, два мешочка и овса насыпал.
— Вези, шут с тобой.
Последним, отстав, ехал Перка. Он хлестал лошадь и пугливо озирался. Одет был Перка в потрепанный плащ, круто повязанный ремнем. Кепка съехала на самые глаза, на ногах валенки. Поровнявшись с группой мужиков, сдернул кепку и обнажил вихрастую голову.
— Ну-ка, останови кобылу! — крикнул Алексей.
Перка быстро спрыгнул с воза.
— …Опять овес?
— Вот тебе на месте провалиться, товарищ…
— Лучше сам провались, — перебил его Алексей и развязал мешок. В мешке была рожь.
Поехал он переулком, чтобы догнать обоз. Там повстречался с горластым Ермолаем. Тот поехал не улицей, а лесной дорогой. Он не хотел попадаться на глаза властям. Насыпал Ермолай мелкий второсортный горох.
И тихо стало в селе. Дымили трубы, где-то промычала корова, оставшаяся дома. На гумне огородами шли, покуривая, колхозники. На прилобке горы возле Дубровок бабы убирали горох.
Сотин стоял и думал, куда ему сейчас идти: на проса ли третьей бригады, но это далеко, или еще раз поругаться с группой первой бригады, которая начала отставать в севе.
На выгоне, поодаль от сараев и шалашей, гудели молотилки. Навстречу шел Фома Трусов. У него растерянный вид.
— Ты что такой — спросил Сотин.
— Рассуди-ка, групповод вздумал самовольничать. Моего парня снопы прогнал возить, а задавальщиком шурина поставил. Тот и сноп-то сунуть не может. А мой парень третий год у машины.
— Пусть учится, — ответил Сотин.
— Это шут бы с ним, но только мой сын выгонял в день четыреста пудов, а этот, дай бог, триста. Вся группа заработок теряет, норму не выгоняет.
— Разберусь, — обещал Сотин.
Случайно бросил взгляд на гору. На самом перевале виднелся обоз. Он ехал встречь солнца. Казалось, что этот длинный, в полтораста подвод, обоз въезжает в широкие пунцовые ворота. Когда на гору поднялась подвода с флагом, брызнули первые лучи солнца. И флаг, пронзенный ими, заиграл, заструился. Сотин подошел к барабану, отстранил задавальщика и зычно крикнул:
— Давай снопы!
Солнце совсем выплыло из мглы туманов, и по земле разлились сияющие лучи и заиграли на полях, на жнивье, на далеких горах.
Часть третья
Молодежь
На степи, недалеко от леса Дубровки, установили шестиконную молотилку с цепной передачей, отвели участок овсяного поля, и тут от зари до зари, ночуя, работала молодежная бригада, подобранная Петькой.
Из пожилых взяли к себе двух человек: кладельщика Егора и отметчика Василия Законника. На трудные работы Петька ставил комсомольцев, а сам посменно с Яшкой стоял у барабана. Вместо нагрузки на машину в четыреста пудов стали выгонять свыше пятисот, а потом и шестьсот. Для этого Петька несколько раз переставлял людей, переменял лошадей, вслушивался в гул барабана, то отвинчивал, то припускал бивни.
На Петьке — синие очки, и он в них важный: похож на водолаза. Рубаха потеряла цвет, на спине сизые пятна; распахнутая грудь и шея покрыты слоем пыли. Работал молча, сосредоточенно, как все опытные задавальщики; подхватывал разрезанные снопы и, чуть подкинув, пускал в пасть барабана. Изредка окидывал взглядом гумно, прикрикивал на погоняльщика, и снова мелькали его руки в холщовых перчатках.
— Черт, а не работник, — сказал про него Сотин.
— Почему он от трактора отказался? — спросил Бурдин.
— Гордость. Говорит, и дурак на тракторе намолотит шестьсот пудов, а мы вот на конной потягаемся.
— Молодежь слушается его?
— Если бы лодыря валял, не слушались бы. Да и горяч чересчур.
Сегодня Петька решил домолотить кладь до заката и на этом окончить.
«Пусть ребята отдохнут».
Окликнув Яшку, уступил ему место возле барабана.
— До ужина купаться сходим, — сказал он Яшке.
Раскачиваясь, пошел на опушку леса. Там стряпуха Дунька варила похлебку со свининой и кашу. Неподалеку, возле кустов, — шалаши, в них ночевала молодежь. Некоторые просто ютились в ометах соломы или в кустах, постелив солому. Петькин ночлег был самый отдаленный, среди ореховых кустов.
Дунька, увидев шагавшего к ней Петьку, засуетилась возле котлов.
— Бабушка, ужин у тебя скоро?
— А ты, дедушка, проголодался?
Подошел к котлу, зачерпнул уполовником несколько разварившихся картофелин, хлебнул и обжегся.
— Вкусно? — засмеялась Дунька.
— Почему луку мало положила?
— Девки не любят.
— А ты бригадира слушай.
Дунька, косясь на Петьку, полезла в мешок за луком.
— Бригади-и-ир… луковый.
— Поворчи вот еще, старуха, поворчи. Такую злюку никто замуж не возьмет.
— Да я и сама не пойду.
— Тогда, как праведницу, прямо в рай на колхозных лошадях отправим, — пообещался он и ушел.
Дунька посмотрела ему вслед и, вытирая слезящиеся от лука глаза, вздохнула: «Никогда, видать, не полюбит».
— Стой! — закричал Петька задавальщику. — Останавливай машину.
Яшка сунул сноп в барабан, затормозил.
— До ужина на речку, телеса отмывать… Эй, ребята, куда? Не трогать девок! — крикнул он, подзадоривая двух парней, которые подошли сзади к двум толстухам и свалили их в мякину.
