Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Нет, ты прочти внимательнее, я даже специально отчеркнула.
«…клубы, театры и стадионы, клиники и школы, баннопрачечные комбинаты и предприятия общественного питания; необходимо признать, что в ряде наших городов и сел партийные и советские руководители, видимо, забыли, какое значение социалистическому переустройству быта придавал Владимир Ильич Ленин».
— Чувствуешь? — заговорила Фелицата Ивановна торжествующе. — В ряде городов забыли, а у нас — по любой улице пройди: тут строим баню, там ремонтируем театр, на Пролетарской площади пионеры высадили уже шестьдесят две липки — сама считала! Вот еще на стадионе у комсомольцев думаю побывать; как у тебя сегодня с машиной?
— Не знаю еще. А ты, мамочка, лучше в клинику к Виктору Евгеньевичу понаведайся, узнай, как там? — сказал, заботливо разглаживая газету, Федор Федорович. — А на стадион я сам заверну. По пути.
Однако, завернув на стадион по пути, Потугин пробыл там до обеда.
Началось с того, что комсомольцы высадили его из машины и направили на новенькой потугинской «Волге» двух парней в Пастуховское лесничество. Да еще заставили Федора Федоровича собственноручно написать директору завода записку, от чего он уже отвык: на то существует смышленая секретарша Нинель Лопатина.
Затем его втянули в производственное совещание, на котором обсуждался план физкультурного парада на тему «Крайгороду 800 лет». Впрочем, заседать для Федора Федоровича было дело привычное.
Хуже, что после совещания озорные девчата чуть не силой затащили Потугина в буфет, чтобы он воочию убедился в том, как в Крайгороде заботятся о спортсменах.
Оказалось — так себе; однако Федор Федорович добросовестно скушал порцию невкусного винегрета, потом пожевал для приличия пирожок с повидлом далеко не первой свежести, отхлебнул теплого кофе «Здоровье» и, обидевшись, написал вторую записку — на этот раз товарищу, ведающему в Крайгороде предприятиями общественного питания.
Потом спортсмены (по наущению Веры Костричкиной) поставили перед Потугиным вопрос о прирезке к стадиону куска бывшей монастырской рощи, которую горсовет еще перед войной переименовал в Парк культуры и отдыха имени первого председателя Крайгородского Совета депутатов С. А. Широкшина. Правда, дальше переименования дело пока что не двинулось, но и Москва ведь не за год строилась.
Для того чтобы выявить возможности, Федору Федоровичу пришлось дважды обойти всю территорию стадиона.
И, наконец, он направился пешком через всю рощу, протянувшуюся километра на три, чтобы заодно уже глянуть хозяйским оком на купальни и лодочные пристани.
Правда, это решение Федор Федорович принял уже без всякого нажима со стороны мускулистых, бесцеремонных парней, крайне довольных тем обстоятельством, что им удалось «толково обработать Федрыча». К пристаням он направился просто… по совету Веры Костричкиной.
И вот по пути, в запущенной монастырской роще, насквозь проволоченной солнечными лучами и звенящей птичьим многоголосьем, у Федора Федоровича произошел многое, решивший разговор с девушкой, которая после недельной разлуки показалась ему еще более красивой и вдвойне желанной.
Может быть, потому, что глаза Веры, обычно играющие колючими смешинками, сегодня смотрели на Федора Федоровича со спокойной ласковостью. И губы улыбались притягательно.
А тут еще по крапленому атласу березовых стволов и по густой, нетоптаной зелени травы катались плотные солнечные шарики.
И ветер пахучий шумел вершинами и заставлял клониться друг к другу молодые деревца.
Хорошо! А главное — необычно все…
— Большое спасибо тебе, Верушка. Честно говоря, я и не предполагал, что в нашем богоспасаемом граде есть такие восхитительные места! Нет, ты взгляни, Вера, — это же подлинный Левитан!
Федор Федорович расстегнул и распахнул макинтош, стянул с головы шляпу и, окончательно растрогавшись, запел:
Широка страна моя родная,
Сколько в не-е-ей…
Песня оборвалась на полуслове, потому что Вера рассмеялась. И сказала еще сквозь смех:
— Какая прелесть!
Федор Федорович сразу помрачнел и надел шляпу. Некоторое время он шел молча, пропустив девушку вперед и старательно смотря под ноги. Потом спросил голосом словно простуженным:
— Почему вы всегда смеетесь надо мной, Вера?
— А почему вы почти всегда пыжитесь? — вопросом на вопрос ответила девушка, не задумываясь и не оборачиваясь, словно держала этот ответ наготове.
— Ну, знаете ли…
Потугин остановился.
Задержалась и Вера. Она повернулась к Федору Федоровичу, минутку смотрела ему в лицо с каким-то жалостливым сочувствием, потом заговорила тоже с необычной серьезностью, волнуясь:
— Федор Федорович, милый, ну как вам объяснить?.. Вот вы человек еще совсем молодой, неглупый, имеющий хорошую специальность, а что толку?.. Не понимаете? Ах, боже мой, смешно, когда мужчина пишет во всех анкетах — инженер, работает над диссертацией о градостроительстве, а сам не спроектировал и не построил самостоятельно даже собачьей конуры! И вот сейчас — неужели вы серьезно считаете себя вдохновителем и организатором… Между прочим, вчера очень хорошо, по-моему, выступил за ужином мой старик Ананьич: огромное преимущество, говорит, наших государственных руководителей перед сенатом каким-нибудь или палатой лордов заключается в том, что это высокое право они не в наследство получили, как, скажем, титул, а завоевали авторитет в народе созидательным трудом и упорной учебой! Ну, а тот руководитель, у которого, кроме хороших задатков, за душой ничего нет, никогда у нас не будет пользоваться большим уважением… Да не обижайтесь вы! Это же не я говорю, а дедушка…
Конечно, если бы такие слова дедушки Потугину передал кто-нибудь другой, они показались бы Федору Федоровичу обидными. Но… разве мог он серьезно обидеться на Веру Костричкину?
Ведь кому не известно, что девушки часто нелогичны в своих словах.
Да и поступках тоже.
Так и тут, увидав на лице Федора Федоровича неподдельное огорчение, Вера приблизилась к нему близко-близко и сказала уже совсем иным тоном:
— Не сердись, Федя. Просто я не хочу, чтобы тот же Роман Васильчиков называл тебя… фикусом!
И, видимо не доверяя убедительности слов, девушка обвила руками шею Федора Федоровича и впервые поцеловала его в губы.
Потом они старательно, не торопясь шли через рощу к реке.
А уже к вечеру, не желая расставаться, направились на строительство бани, где, по словам Веры, «команда старичков решила установить рекорд по строительному спринту».
И действительно, Потугин просто глазам своим не поверил, когда увидел поднявшиеся за считанные дни больше чем на два метра кирпичные стены. Еще больше удивил Федора Федоровича размах работ и разросшийся состав бригады: тут были и рабочие стекольного завода, и железнодорожники, и домашние хозяйки, и несколько пареньков из мелковозрастной футбольной команды.
Еще что бросилось в глаза Потугину — это большой фанерный щит с призывной надписью:
«Дорогой товарищ!
Удели час своего досуга благоустройству нашего города!»
Дальновидность руководителей стройки сказалась и в том, что в тени вязов стояли два накрытых холстинными скатертями стола, клокотал ведерный самовар, и каждый товарищ, уделивший час своего досуга благому делу, мог после трудов праведных почаевничать на свежем воздухе, в обществе двух приветливых хозяек: жены зубного врача и подруги актера. Правда, Елизавету Федоровну привели сюда не столько забота о строителях, сколько опасение за моральную стойкость Кондрата Средневолжского. Но кому это интересно!
Не могли добровольные строители сетовать и на культобслуживание; по всему пустырю разносился зычный голос Средневолжского:
…Вы помните, как в праздник Люперкалий
Я трижды подносил ему корону
И трижды он ее отверг!
Ужель и это властолюбье?
Но Брут сказал, что Цезарь был властолюбив…
А Брут бесспорно честный человек…
Еще Потугина удивило, что первым, кто заметил его появление на стройке и поспешил к нему с приветствием, оказался Антон Антонович Повидло.
— Федору Федоровичу — почет и уважение!.. Наконец-то и вы к нам пожаловали.
— К вам? — удивленно переспросил Потугин. — А вы, товарищ Повидло, собственно, почему здесь обретаетесь?
— Причин достаточно! — На лице Антона Антоновича сразу возникла служебная озабоченность. — Начать с того, что с пятого июня я в отпуску, а без дела таким людям, как мы с вами, — скучно. Школа! Кроме того, здесь — на Заречной улице, дом одиннадцать — я родился, а в доме номер двадцать четыре окончил десятилетку. Здесь же, в райтопе, начал свою общественную деятельность. Так что, как старожил и патриот Стекольной слободы, я не мог пройти равнодушно мимо вот этого, — Повидло указал на плакат, затем, доверительно подавшись к Потугину, закончил: — А главное — пускать столь перспективное дело на самотек неразумно! Вы и сами не раз высказывали такую мысль: для того чтобы идущее снизу начинание принесло настоящую пользу, необходимо вовремя его возглавить и направить инициативу масс в соответствующее русло!
