Георгий Суфтин - След голубого песца
Сядей-Иг сначала оглядывался да принюхивался. Видит — новые дела развернулись вовсю. «За большим аргишом надо держаться, — рассудил он, — идти туда, куда все тянут. Спокойнее так-то». И когда в тундре объявили большую соборку, он тоже поехал.
6
У подножья сопки, на берегу озера Салм-то, съехались десятки упряжек. Люди ходили с праздничными лицами. Ждали чего-то необычайного. И когда на длинном шесте затрепыхался красный флаг, ненцы ахнули от восторга: такой яркий, с золотыми буквами! На пригорок поставили сани, покрыли их красным сукном. Получился стол. За столом появился русский в пиджаке, подпоясанном солдатским ремнем, в широких бутылками штанах. «Видно, большой начальник», — говорили оленеводы. А я посмотрел и обрадовался: ведь это Михайло Голубков. Он за отца заступился тогда на сходе, приют нам не раз давал в лютые стужи, к ненцам относился по-братски. «Михайло Голубков — правильный человек», — говорил отец. Вот и хорошо, что он теперь на соборку приехал.
Голубков сказал:
— Товарищи ненцы! Мы сегодня с вами будем устанавливать в тундре Советскую власть. Согласны ли?
— Согласны! Саво! Будем Советскую власть делать, — дружно откликнулись ненцы.
— Я тоже согласен, — сказал Сядей-Иг, когда крики умолкли.
— Советская власть свет в тундру принесет. С ней ненцы к хорошей жизни придут, — продолжал Михайло, стараясь говорить в лад ненецкой речи.
— Сававна! Тарем тара! — неслось ему отовсюду.
— Хорошо! Так надо!
Сядей-Иг поразмыслил и тоже произнес:
— Тарем...
— Советская власть бедных защитит, богачам воли не даст, — убеждал Голубков.
— Сац саво! Очень хорошо! — откликнулось большинство.
Многие, однако, молчали, потупив глаза. Некоторые смотрели на Сядей-Ига. А он сидел невозмутимый, будто его это всё не касалось.
— Вот выбирайте сами свой Совет, — предложил Голубков. — Называйте, кого вы хотите, тот и будет. Давайте сначала выберем председателя. Ну, говорите, кого?
Соборка молчала.
— Выбирать надо самого лучшего, самого справедливого, самого умного. Кто среди вас достоин быть председателем?
Соборка молчала.
— Хорошо, подумайте. Я буду ждать. Спешить нам некуда. Надумаете, скажете.
Голубков сел на сани и закурил. Соборка продолжала молчать. Тогда поднялся Сядей-Иг.
— Вы хотите внести кандидатуру? — спросил Михайло.
— Кан-ди-да-ту-ру, — еле выговорил незнакомое трудное слово Сядей-Иг, — внесу кандидатуру...
— Кого же вы предлагаете?
— Меня.
— Кого?
— Меня. Вот непонятный! — рассердился Сядей.
Голубков замялся. Соборка молчала. Все поглядывали то на Сядей-Ига, то на Голубкова. Сядей-Иг по-хозяйски уселся на красное сукно, покрывавшее сани, и принял степенный вид.
— Сядей-Иг подходящим будет, — выкрикнул Халтуй, — хозяин он хороший, самый лучший...
— Наше слово сказал, так и есть, — заговорили в толпе.
Голубков, докурив папиросу, бросил окурок.
— Ну, хорошо, — сказал он, — раз так, будем голосовать. Кто за то, чтобы выбрать Сядей-Ига, поднимите руки.
Руки подняли все.
— Кто против того, чтобы выбрать Сядей-Ига, поднимите руки, — сказал Голубков тем же тоном.
Руки подняли все.
— Что же теперь нам делать? — развел руками Михайло. — Видишь, Сядей-Иг, все за тебя проголосовали, но и против тебя проголосовали тоже все. Выходит, не быть тебе председателем.
Пожалуй, впервые за всю жизнь пришлось ныне Сядей-Игу уходить с соборки несолоно хлебавши. Он шагал тяжело, неуклюже. Казалось, ноги его подгибались. Не глядя ни на кого, он поманил рукой Халтуя.
— Упряжку мне подай. Домой ехать хочу, — буркнул Сядей-Иг. — Пусть все разъезжаются, соборка кончилась, — строго заключил он.
7
А соборка не кончилась. С Сядей-Игом уехали только самые богатые да самые пугливые. Тем, которые остались, Голубков сказал:
— Вот теперь, наверное, можно по-настоящему выборы делать.
И тут совершенно неожиданно вышла на середину лужайки Тирсяда, пожилая женщина в старенькой панице, в гарусном клетчатом полушалке.
— Жители тундры, — сказала она, — почему вы сидите, потупя головы? Вы горюете, что ушел Сядей-Иг? Что гнев его падет на ваши плечи? Не бойтесь, ненцы, упавший на дно озера камень не всплывет. Сегодня мы увидели начало конца Сядеевой силы. Мы услышали новое слово: Совет. И с этим словом к нам идет новая жизнь. Так говорю я, которую вы прозвали Тирсяда. От души мое слово и потому оно ясно, как сегодняшнее небо над головой.
Тирсяда остановилась, чему-то улыбнулась и, чтобы спрятать улыбку, вытерла губы концом полушалка.
— Вы, может быть, скажете: женщина, чего она знает! И всё-таки я знаю... Я знаю, что если мы увидели спину уходящего Сядей-Ига, это к лучшему. Слову моему конец.
Когда Тирсяда замолкла, встал Манзадей. Никто не ожидал, что и он может на соборке слово сказать. Он всегда раньше сидел позади всех, забытый всеми. И кочевал он всегда в стороне от всех. И на рыбном промысле ему доставался последний пай. И чум свой он ставил в таких местах, где никто другой не подумал бы сделать стойбище. И вот Манзадей заговорил.
— Моё слово, может, ничего не значит, но я всё-таки скажу. Если Совет бедным людям помогает, я за Совет. Я всё сказал.
Голубков все слушал и записывал в книжечку. А потом говорит:
— Так вот, давайте выберем председателем Тирсяду. Согласны ли?
— Согласны! — закричали ненцы.
— Кто за то, чтобы выбрать Тирсяду, поднимите руки.
Руки подняли все.
— Кто против того, чтобы выбрать Тирсяду, поднимите руки.
Ни одной руки не поднялось.
— Теперь правильно выбрали, научились, — сказал Голубков.
Тирсяда стала у стола.
— Правильно ли выбрали, ещё неизвестно, — сказала она, — теперь меня слушаться придется. Чтобы женщину слушаться, тоже надо научиться. Да и это не самое трудное. Самое трудное недалеко. — Она посмотрела в сторону сопки. — Вон там, кажется, остановился Сядей-Иг. Мало же он отъехал. Уж не вернуться ли хочет?
Некоторые опасливо заоглядывались. Тирсяда рассмеялась.
— Не беспокойтесь, он хоть и не уехал, а вернуться ему уже трудно...
8
Так в тундре появился свой Совет. Вместе с оленеводами стал кочевать новый чум, такой же, как и другие. Но не совсем такой. На шесте у него развевался красный флаг. И все знали: там наша власть. Она в обиду не даст.
Поехали однажды ненцы к Салм-озеру рыбу ловить. Только стали невода перебирать, Халтуй появился. Длинный, как чумовой шест, стал на пригорке.
— Чего люди тундры делать собираются? — кричит.
Народ смеется: вот так да! Халтуй совсем поглупел, не знает, чего собираются делать, если невода к замету готовят. Как бы не так! Он вовсе и не поглупел. Длинную руку поднимает, говорит:
— Нет вам рыбной ловли в этом озере. Это озеро — забыли разве? — Сядей-Иг облавливает. Без его слова никому тут невода не закинуть...
Загалдели люди, заругались последними словами, да что будешь делать, раз Сядей-Иг запретил. Куропатка выше ястреба не вылетит. Стали ненцы обратно на сани складывать невода.
— Постойте, — говорю я им. — В тундровой Совет съезжу. Тирсяде скажу, она другую директиву даст.
Мудреное слово я нарочно вставил, для убедительности. И верно, остановились мои сородичи, говорят: «Поезжай, может и впрямь будет подмога».
Тирсяда уже тем временем к председательству привыкла. Своим мужем Тудаком и то распоряжаться крепко стала.
— А ну-ка, — говорит, — запряги, Тудако, ездовых порезвее, скатайся до Сядей-Ига. Скажи — пусть в тундровой Совет приезжает. Да побыстрее. Слышишь?
Тудако повторять не надо: супруга большой властью стала. Что поделаешь, поехал.
Я за чумом сижу, интересно мне: приедет или не приедет Сядей-Иг. За пунушками наблюдаю, как они прыгают с куста на куст. Вдали две упряжки показались. На передней Тудако большеголовый, грибом сидит. За ним Сядеева упряжка. «Эге, — думаю, — Сядей-Иг на задней упряжке стал ездить. Почему бы так? Или у него олени сустуйными стали, или глаз притупился, пути не разберет?»
Остановились упряжки. Тудако с Сядеем в чум пошли. Слышу, разговор идет в чуме.
— Ань здорово, начальник, — говорит Сядей. Голос у него немножко ядовитый, как корень чернолистника.
— Здорово, Сядей, — отвечает Тирсяда. У нее голос сухой, чуть со скрипом, как снег под ногой на морозе.
— Зачем звала?
— За делом звала. Садись.
— Сядей-Иг Совету, гляди, понадобился...
— Понадобился Совету...
Оба замолчали. Слышно, как на столе у Тирсяды бумага шелестит. Я понимаю: она нарочно бумагу перебирает, перед Сядей-Игом себя показывает. Не шути, мол, с Тирсядой, у неё вон сколько казенных бумаг. На Сядей-Ига, кажется, это действует. В голосе его ядовитость уже потерялась.
— О чём твоё слово, председатель? Я слушаю, — почтительно говорит он.
Тут Тирсяда ладонью по бумагам хлопнула. Резко сказала:
— Твоих озер, Сядей-Иг, нет. Озера все Советскому государству принадлежат. Понял? В Салм-озере кто хочет, тот пусть и ловит. Ты хочешь ловить со всеми наряду — лови, не запрещается. Слову моему конец.
