Ульмас Умарбеков - Джура
— Правильно говоришь, — согласно кивнул Худайберды. — Таких, как я, — мало, да и те, что были, погибли уже… Эх, да что уж, — он решительно махнул рукой, как бы отсекая ненужный ему кусок беседы… — Не будем нынче об этом… Моя свадьба сегодня, девушка красивая ждет меня… В горах тоже жена нужна… Как ты говоришь, милиция, твою жену звали? Ортикбуш, да?
— Так, — подтвердил Джура.
Худайберды задумался.
— Мою мать тоже звали Ортикбуш. Почти не помню ее, но знаю: когда было мне два года, Намаз выкрал нас, а Махкамбай выкупил и женился на моей матери. Но она умерла в том же году…
— У нее на руке, на левом мизинце нарост был, с фасольку всего… — продолжал Джура, будто и не слышал слов курбаши.
— А ты откуда знаешь? — быстро спросил Худайберды, и я почувствовал его тревогу. В глазах у него больше не было тумана, смотрел напряженно.
— Я рассказываю вам, бек, о своей жене, — глядя ему в лицо, говорил Джура. — У Аппанбая не было жены по имени Ортик…
Глаза Худайберды горели, как у волка, сам побледнел, но не шевелился. Странно смотрел он на Джуру. Потом отвел взгляд и улыбнулся одними губами:
— Думаю, отец не отчитывался перед тобой… — Поднялся, распорядился властно: — Домулла, пора, приступайте к обряду!
Толпа джигитов проводила курбаши к красному шатру под паранджами, где ждала его невеста.
— Едем, — шепнул мне Джура.
Увидев, что мы собрались в путь, нам принесли наше оружие. Опять четыре басмача проводили нас до перевала и там передали другим.
— Сердце мое чуть не разорвалось, боялся за вас, — так встретил нас в Шагози Шадман-охотник. — Ну что, согласился?
— Поживем — увидим, — ответил Джура.
Мы двинулись дальше, и до самого Алмалыка Джура молчал, ехал, казалось, не видя дороги, уронив руки на луку седла. Я знал, что мучило его, но помочь или хотя бы посоветовать что-то путное казалось мне невозможным.
В управлении нас встретил Зубов, выбежал во двор:
— Ну?
— Костя… — сказал ему Джура, — Худайберды… Худайберды — мой сын!
VIII
Я сидел в управлении за бумагами и не мог работать — все думал о Джуре. Что будем делать теперь, что Джура будет делать, каково ему сейчас?..
Пришла Зебо с ребенком на руках, хотела убрать комнату. И впервые заговорила со мной:
— Боялась я… Ураз рассказывал — у курбаши злое сердце, не любил его.
— Ну, не такой уж он и злой, этот курбаши. Мы с ним из одного блюда плов ели!
Зебо не поверила, подняв край платка, внимательно посмотрела на меня маленькими — киргизскими, подумал я, — глазками.
— Правда, — добавил я. — Были на свадьбе его, из одного блюда с ним ели и бузы выпили…
— Что ж тогда Джура… Джура-ака печальный такой?
Я хотел было сказать Зебо, потом раздумал Захочет Джура — сам объяснит ей. Но что-то надо было ей ответить, и я вспомнил о Саидхане. После нашего возвращения от Худайберды Зубов сообщил в Ташкент, что Саидхан связан с басмачами. Никто не сомневался теперь, что Мухтаров и есть тот самый Саидхан, имя которого открыло нам дорогу к Худайберды. Но Мухтаров успел бежать: пока из Ташкента пришел в Коканд приказ о его аресте, Мухтаров исчез. Только через шесть лет он был пойман таджикскими чекистами в Хороге, все шесть лет, работая в сельсовете, вредил как мог… Из Хорога его переправили к нам, и я допрашивал убийцу Ураза… Потом его осудили.
Но сейчас я только мог сказать Зебо:
— Среди нас был враг, он предал Ураза.
— Поймали?
— Нет еще…
— Ураз хорошо говорил о Джуре-ака.
— Джура хороший человек.
— Почему живет один?
— Нет никого родных, — ответил я и тогда впервые вдруг подумал: «А что, если поженятся они, Зебо и Джура-ака? Ведь здорово было бы!.. Сейчас оба несчастны, а соединятся — заживут счастливо». Я решил было поделиться своим открытием с Зубовым, но не успел — отвлекли срочные дела. Опять пришлось собираться в Шагози.
Приближалась зима, и все труднее становилось поддерживать связь с кишлаками. Дороги раскисли, подвод мало… Басмачи почувствовали себя свободнее, нападали все чаще.
Больше нельзя было медлить. Если захватим Худайберды и его отряд — мелкие группки, действующие вокруг Ахангарана, станут бессильны, справиться с ними будет проще.
Зубов вызвал подкрепление из Ташкента, а до его прибытия мы тоже не сидели сложа руки. Джура сам хотел ехать к Худайберды, но начальник не разрешил.
— Он ведь не признал тебя за отца, — сказал Зубов. — Вырос у бая, им воспитан. Разве такой человек назовет отцом бедняка? Думаю, он не обрадуется, может и пристрелить тебя, рука не дрогнет. Лучше сделаем так: Шадман-охотник отнесет ему письмо от нас. Дадим неделю срока. Придет сам — сохраним ему жизнь. Нет — пусть знает, мало осталось гулять на свободе… Возьмем его с боем.
И вот я повез в Шагози письмо, адресованное Худайберды. В письме сказано было, что Джура — отец его, что из уважения к отцу, к памяти матери ГПУ просит его сдаться без боя, выйти самому. Это облегчит его вину. В противном случае ему больше не на что рассчитывать — и он и его басмачи будут уничтожены.
Шадман-охотник с письмом отправился дальше в горы, к басмачам Худайберды, я же вернулся в Алма-лык. Сюда уже прибыл из Ташкента кавалерийский эскадрон. Мы все с нетерпением стали ждать ответа курбаши. Я от души желал, чтобы Худайберды сдался, чтобы признал Джуру, чтобы с криком «Отец!» бросился ему на грудь!
Худайберды, конечно, посадят, и надолго, но ведь вернется же он, вернется к отцу! Может, сделается даже его помощником — он, видно, ловок и смел, решителен он, курбаши Худайберды. А если еще Джура-ака женится на Зебо, все будет хорошо, все будут счастливы и спокойны!
Через шесть дней мы получили ответ, его принес младший сын Шадмана-охотника. Худайберды спустился со своим отрядом в Шагози и повесил всю семью Шадмана. Младший сын, на счастье, был в тот день в степи и так спасся. И еще важно было, что басмачи об этом спасшемся сыне, кажется, не знали.
Мы тут же пустились в путь, эскадрон сопровождал нас. Да, прав был домулла, утешавший Худайберды: «Не та мать, что родила, а та, которая вырастила». Махкамбай на славу воспитал своего приемного сына!
Ночью мы подошли к Шагози, окружили кишлак с трех сторон, оставив один путь — в горы. А там басмачей ждала засада.
На рассвете командир эскадрона послал к Худайберды человека — в последний раз курбаши предлагали сдаться, и он опять отказался.
Начался бой. С выстрелами, с дробью пулемета мешались крики женщин и детей. Только к полудню мы выгнали басмачей из кишлака. Они подались в горы, но сверху их осыпали огнем ожидавшие в засаде бойцы. Басмачи метались, как волки, попавшие в капкан, но бежать им было некуда.
И тут на склоне горы, над обрывом, показалась группа всадников — там, видно, была тропа, о которой мы не знали.
— Это Худайберды! — крикнул мне Джура и бросился к лошади. Я пустился за ним, и вот тут-то убедился я, что конь Ураза не знает себе равных. Мы настигали басмачей, и я вырвался далеко вперед. Басмачи сначала, видно, уверены были, что сумеют уйти, и не стреляли, но, когда я приблизился, над моим ухом свистнула пуля.
— Стой! Сабир, стой! — кричал мне Джура. Я не понимал, чего он хочет, но задержался, подождал его. Обогнав меня, Джура приказал: — Держись за мной!
Мы поскакали рядом — конь Ураза не желал идти позади. И тут я еще раз увидел, как стреляет Джура. Два выстрела — два басмача свалились с лошадей.
Третья лошадь несла двоих.
— Не стреляй! — крикнул мне Джура. — Там женщина… В парандже…
Я разглядел — синяя бархатная паранджа была на женщине, в день свадьбы курбаши она висела на шатре невесты…
Мы догоняли Худайберды.
Вдруг женщина покачнулась, наклонилась вбок и упала с лошади на тропу.
— Посмотри! — бросил мне на ходу Джура и помчался вперед. Я с трудом остановил коня, спешился, подбежал к женщине. Она тихо стонала. «Жива!» — обрадованно подумал я и тут заметил рукоять ножа: Худайберды ударил ее в бок… Я скорей вытащил нож из раны, женщина потеряла сознание…
Подоспели бойцы эскадрона. Я поручил им жену Худайберды, а сам пустился вдогонку за Джурой — он спустился по склону куда-то ниже. Обогнув скалу, я увидел впереди двух басмачей: Худайберды скакал вторым, а позади, шагах в пятидесяти, поспевал за беглецами Джура. Я пустил своего вороного вдогонку, нагнал Джуру и крикнул:
— Почему не стреляешь? Патроны кончились?..
Я поднял винтовку, взял на мушку Худайберды — и два одновременных крика остановили меня.
— Не стреляй! — крикнул мне Джура.
— Не стреляйте, отец! — донесся голос Худайберды.
«А, теперь, значит, признал отца!» — злорадно подумал я, но хлопнул выстрел, конь мой споткнулся, я вылетел из седла. Ударил еще выстрел, «а-а-а!» — раздался страшный крик, и я успел понять, что это ранен Худайберды.
