Ефим Зозуля - Мастерская человеков
— По-моему, не надо, — спокойно и мягко сказал несчастный. — Зачем меня резать? Вы правы: это вам ничего не даст. Потом — трудно убить человека, то есть скрыть его труп. А вы, как я понял, главным образом этим и озабочены. Я хоть и мал и худ, но все-таки вряд ли вам удастся меня скрыть. Ведь это самое трудное во всех убийствах-скрыть труп. Человек-это, как вы знаете, хозяйство, вещь, сложный аппарат, масса материала. Но давайте подумаем. Мне кажется, можно найти другой выход из создавшегося положения.
— Какой?
— Во-первых, познакомьте меня с моей заказчицей, но не официально, то есть пусть она не знает, что я тот, о котором она мечтала, заказывая… Осуществленная мечта — какая бы она ни была, — как известно, всегда разочаровывает. Но, может быть, мы сговоримся как-нибудь так. Это во-первых. А во-вторых, разве у вас только один этот заказ? Может быть, я гожусь для других заказчиков? Я не знаю, к сожалению, кого вам заказывали…
— Это идея! Попробуем!
Капелов обрадовался. Может быть, это действительно выход? Он здорово рассуждает, этот заморыш! Вот что значит не пожалеть эликсира интеллектуальности!
Но радость была кратковременна: нет, этот заморыш не подойдет никому. Проповедник? Модный святой?
О нет. Верующий, преданный рабочий для кожевенной мастерской? Чепуха. Приспособленец для богача-путешественника? Ни капельки. Что же делать? Уничтожить живое существо все же было жалко.
Капелов нашел старые брюки Латуна, кое-какое белье, снял со стены чей-то пиджак, по-видимому Кнупфа, добавил к этому свою шляпу и несколько монет, завалявшихся в жилетном кармане, и отдал все это заморышу.
— Одевайтесь скорее и уходите. Иначе… иначе я за себя не ручаюсь. Я, право, не знаю, что делать… Переживания, от которых можно с ума сойти… Но позвольте, как я вас отпущу? Ведь вы скажете кому-нибудь, что вы наше изделие, и потом будут крупнейшие неприятности?..
— Обещаю вам молчание. Вы можете быть в этом уверены.
Странное впечатление производил этот человек на Капелова. Он был жалок, но одновременно внушал и симпатии какие-то, и доверие вызывал к себе, вместе с мягким чувством доброжелательности, и любопытство. По-видимому, эликсир интеллектуальности здорово пропитал его мозговые извилины, произошел неведомый химический процесс, как в наложенных на холст масляных красках, и получилось, по-видимому, что-то путное…
С этим человеком можно хоть поговорить… Капелов был рад этому — ведь у него после трагической гибели семьи не осталось ни одного друга… Латун никак не подходил под это понятие, а о Кнупфе, Ориноко, Камилле и говорить нечего…
— Ну, одевайтесь скорее и уходите, — ласково торопил он свое создание.
Тот наконец оделся. В неважном костюме и шляпе он имел вид интеллигентного проходимца, каких много во всех столицах Европы… Они бродят по кафе, сотрудничают иногда в мелких газетах или театрах, а главное, занимают у кого могут незначительные суммы…
Взглянув с удивлением на Капелова, который его торопил, он сказал:
— Почему вы меня гоните? Возвращение Латуна нисколько не опасно: ведь на мне не написано, что я создан тут, в вашей Мастерской. Приберите верстак и все прочее — я просто сойду за посетителя — мало ли кто мог прийти в такое интересное учреждение!.. Мне хочется поговорить с вами… Ведь я вам обязан жизнью! Это немного, но это… кое-что.
Его речь изобиловала большим количеством резонных интонаций, которые, как известно, убедительнее слов. Капелов смотрел на него с удивлением и некоторым страхом. Он забывал, что сделал его, и смотрел на свое создание, как крестьянин на умного сына-студента.
— Это, пожалуй, верно. Но все же лучше будет, если вы уйдете. Старик может вас узнать по швам на черепе и по его форме. Ведь у нас пока только один шлем для придания формы голове. Только один номер. В дальнейшем, конечно, будет несколько номеров для формы головы. Затем, несмотря на свою рассеянность, Латун может узнать на вас свои брюки. Если же придет Кнупф, то от его пристальных глаз не ускользнет ничего. Наведайтесь ко мне через несколько дней, тогда поговорим.
— А что же я буду делать в городе?
— Странный вопрос. Работать! Вам же надо как-нибудь жить, иметь угол и кормиться.
— Да, к сожалению, это так. Но я не хочу работать. Понимаете — не хочу. Работа ничего не дает. Ведь вы знаете, а если не знаете, то пора знать, что успевают те, кто ухитряются не работать. Я же, вступая по вашей милости в жизнь, хочу кое-чего добиться. Да, работа — это для дураков. Работать, в общем, всегда невыгодно. Когда работаешь, то делаешь ошибки, и вообще даже когда все вокруг работают и культ труда ставится на наибольшую высоту, надо кричать больше всех о работе, о святости труда и так далее, а самому все-таки не работать. Тот, кто работает, меньше всех уважаем. Еще можно простить работу в прошлом. Вот человек, прежде чем выбиться в люди, работал, страдал, был чернорабочим, чем угодно. Если это в прошлом — это еще куда ни шло. Это можно рассказывать гостям, если их при этом хорошо кормить. Но в настоящем он должен не работать, если хочет сделать карьеру. Он должен возглавлять. Он должен приходить, еще лучше, приезжать, уезжать, быть недовольным, скупо отпускать замечания, он должен плохо слышать, плохо видеть, говорить «ближе», «громче» уезжать. Он должен быть окружен тайной. Вполне ясного человека нельзя уважать. В нем должна быть таинственность. Это совершенно обязательно. Он должен знать или делать вид, что знает что-то особенное, чего другие не знают. Без таинственности нет авторитета и, следовательно, уважения или, по крайней мере, страха.
Заморыш сел на табурете около двери и неспешащим своим, глуховатым и убедительнейшим голосом продолжал, глядя перед собою непомерно углубленными глазами (эликсир интеллектуальности! Сколько его потрачено! Что скажет Латун — Капелов холодел от этой мысли), продолжал:
— Это очень серьезный вопрос. И очень тонкий. Собственно говоря, все это знают, но сами убеждают себя, что это не так. По-моему, это надо исследовать. Такое учреждение, как Мастерская Человеков, должна была заняться вплотную, а не исполнять заказы на каких-то женихов.
— Совершенно верно. Но вы забываете, что нам нужны деньги. Мы еще пока на нелегальном положении. Надо же с кого-нибудь начинать.
— Так начали бы с каких-нибудь интересных людей. Они же окупятся быстрее. Во всяком случае, у вас есть возможность изучить в человеке то, чего никак не схватишь в жизни. Вы можете человека разобрать не только по косточкам, но и по клеточкам и разузнать, если не все, то многие его свойства. В частности, вот эта проблема авторитетности меня очень интересует. Жаль, что вы меня отправляете. Скажите, пожалуйста, нельзя ли какнибудь остаться у вас?
Пока говорил гомункулус, Капелов смутно думал, что именно такого человека не хватает Мастерской. Он нисколько в эти мгновения не раскаивался, что переборщил, может быть, с эликсиром интеллектуальности. В самом деле, Латун совершенно не заботился о том, чтобы Мастерская имела мыслящих работников. Сам он неизвестно что собою представлял. Кнупф, Ориноко и Камилл определенно ничего собою не представляли. О себе же Капелов не хотел подумать, чтобы тоже не прийти к малоутешительным выводам. Его раздирали какие-то чувства; сладостные и горькие спазмы часто хватали его за горло и заставляли глаза наполняться слезами; он покрывал бумагу какими-то записями. Но, так или иначе, он всего только недавний служащий чайной фирмы, и в общем подумать как следует о том, что такое человек, в Мастерской было некому. Латун был прав, когда говорил: «Мы-ремесленники». Действительно, он свое открытие сразу повернул в коммерческую сторону и превратил Мастерскую в лавочку.
Однако что делать с этим заморышем? Оставить его сейчас невозможно. Это во всяком случае. Если Латун узнает о количестве потраченного на него эликсира, он совершит нечто непоправимое.
— Вот что, — сказал Капелов, подойдя к своему созданию и похлопывая его по плечу. — Я, откровенно говоря, рад, что создал вас. Даже горжусь. Правда, я еще не знаю, что вы собою представляете. Ваши рассуждения пока странноваты. Но не в этом дело. Латун учил меня не считать человека сейчас же после создания законченным. Он должен еще, так сказать, просохнуть, отстояться, тут могут быть еще всякие химические процессы, которые могут произвести существенные изменения, но, во всяком случае, мне. кажется, что в вашем лице мне удалось создать нечто такое, что нам пригодится. Если хотите жить — храните тайну, что я вас сделал. Это — вопервых. Во-вторых, сейчас уходите, найдите себе какоенибудь занятие. Мы на днях переезжаем в новое помещение, принятые заказы выполним, на вырученные деньги приобретем новые материалы, все эти эмульсии и эликсиры, старик перестанет сходить с ума от скупости, и я постараюсь так или иначе свести вас с ним и — если будет возможно — устроить у нас в Мастерской. Хорошо? Откровенно говоря, меня тяготит одиночество, а с вами, мне кажется, и поговорить можно, и, кроме того, ведь я вас создал! Вы мой первенец. Это кое к чему обязывает меня, а также, надеюсь, и вас. Не правда ли? Первенец Капелова кивнул головой и вышел.
