Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли
— Мало ли что взбредет в голову пьяному.
— Я сама читала рапорт начальника тюрьмы на имя командующего армией. Из него явствовало, что такого-то числа, на рассвете, поручик Казанцев явился в тюрьму и взял под расписку трех женщин, следствие по делу которых не было закончено. Тюремщик просил атамана «списать» арестованных. Дутов наложил резолюцию: «В архив». Вы дошли до того, что брали с собой своих шпионок Труханову и Бойкову и учили их стрелять по живым мишеням: или за винным складом, или за пороховыми погребами, или в собачьих ямах... Молчите, поручик? Вы, помню, кичились тем, что «любите природу». Но какая расправа была учинена над семьей губернского комиссара юстиции, которому вы обязаны жизнью, — это Бурзянцев освободил вас из-под ареста в восемнадцатом году. Сначала ваши подручные из атаманского дивизиона убили самого Бурзянцева, потом схватили его беременную жену и, когда она разрешилась, вы закололи штыком ее ребенка, а вслед за тем пристрелили мать...
Вера с трудом осилила нахлынувшее волнение.
— Что вы можете сказать в свое оправдание, господин поручик? — спросила Енина.
Он упорно молчал.
Тогда она вызвала конвойных, чтобы отправить его в камеру. И он вдруг заговорил поспешно, злобно:
— Это по моей вине, мадам Карташева, вы не кончили свою карьеру в тех же собачьих ямах! Ведь была одна улика. Была! Я установил, что ваш муженек вовсе не расстрелян красными, а значился в списках умерших от тифа в актюбинской больнице. Только начал разматывать клубок, нам пришлось оставить Оренбург. Кланяйтесь в ноги своему Гаю! Но мы еще встретимся там, понимаете, т а м! И скоро. Да-да, очень скоро, мадам!..
— Хватит, — резко оборвала Енина. — Уведите арестованного.
Поручик вышел в коридор слепым, неверным шагом. Прямые, развернутые плечи его безнадежно обмякли, опустились.
— Ты извини, пожалуйста, — тихо заговорила Катя, присаживаясь к Вере. — Такая у меня работа.
— Я не выдержала бы.
— Ты больше выдержала.
Катя обняла ее как старшую сестру. Вряд ли кто мог бы сказать сейчас со стороны, что эти совсем молодые женщины столько уже всего хлебнули, что и видавшим виды фронтовикам было бы такого слишком много. Зазвонил телефон-вертушка в простенке. Зазвонил тревожно, непрерывно. Катя вскочила, сняла трубку.
— Да, Чека, Енина... Хорошо, сию минуту буду... — Она отошла от телефона, повременила и устало сказала Вере: — Сегодня утром перешел в наступление на Каменно-Озерную второй казачий корпус.
7
Двое суток, четвертого и пятого мая, в междуречье Сакмары и Урала шли затяжные бои с переменным успехом. Генерал Акулинин наступал по всему фронту.. Он не спешил, как его сосед генерал Жуков, а продвигался шаг за шагом. Конницу поддерживали роты пластунов — им удалось занять первую линию обороны красных.
Великанов, безотлучно находившийся на передовых позициях, с огорчением отметил эту новую особенность в тактике неприятеля. Междуречье обороняли 210-й и 216-й полки, сильно поредевшие за последнюю неделю. Но Великанов приказал контратаковать. У него не было другого выхода: позади осажденный город, ждущий с часу на час нового удара по Меновому двору, за которым маячат на Донгузских высотах белые разъезды.
Вся надежда на активную оборону. Конницу подпускали очень близко, опасно близко, чтобы наверняка уж опрокинуть залповым огнем. (Рабочие стрелки отличались непостижимым для дутовцев самообладанием.) Когда сотенные лавы, встреченные губительными залпами, начинали откатываться назад, красные батальоны то здесь, то там выбивали пластунов из своих брошенных окопов. Весь день пятого мая атаки перемежались контратаками. Ни станица Каменно-Озерная, ни окрестные хутора не были сданы. Больше того, к вечеру Великанов оттеснил казаков в степь, где они и заночевали под открытым небом. А на следующее утро их «методическое» наступление потеряло начальную силу, захлебнулось.
Однако Великанов понимал, что так без конца продолжаться не может: вот-вот неприятель ударит с юга и востока одновременно.
В штабе ему передали копию рапорта генерала Акулинина на имя Дутова, найденную в полевой сумке убитого есаула. Длинный рапорт был помечен, двадцать пятым апреля и содержал тщательный разбор неудач под Оренбургом. Вначале Акулинин оправдывался, винил разведку, доносившую, что красные якобы решили оставить город; жаловался на их бронепоезд, причинявший немало вреда коннице; ссылался на то, что приданные пехотные полки сформированы из всякого сброда; возмущался крестьянами-подводчиками, которые ведут большевистскую пропаганду среди пехоты. Но дальше он писал о тактических ошибках всей дутовской армии:
«Действия лавами слишком прямолинейны и грубы; нет живости, легкости, гибкости движений, все слишком шаблонно, мертво и потому не достигает желаемых результатов».
А в заключение словно бы поучал самого атамана:
«Только умелая работа лавами, состоящая в сочетании конного и пешего строев, в работе огнем и холодным оружием, с таким противником, как большевики, в летний период обещает большие успехи».
Великанов задумался. Этот генерального штаба генерал-майор, действительно, не чета Жукову. Он сумеет повлиять на ход событий и уж, конечно, убедит командующего армией в необходимости крупного, массированного удара по Оренбургу. Тем более что земля уходит из-под ног белой конницы: войска Фрунзе, успешно развивая наступление на южном крыле Восточного фронта, недавно освободили Бугуруслан на Уфимском направлении. Топтаться Дутову на одном месте дальше нельзя. Колчак потребует от него решительных действий, чтобы ликвидировать наконец Оренбургский фронт. Значит, нужно упредить казаков, отбросить их на юг, а заодно улучшить позиции на востоке, заняв высоты Горюна за Каменно-Озерной.
Шестого мая Военный совет штаба обороны утвердил план контрнаступления, предложенный Великановым. Ночью седьмого мая боевой приказ получили все полки. На рассвете восьмого мая контрнаступление началось.
То было дерзкое решение. Вдвое, втрое уступая численности белых, рабочие батальоны, поддержанные бронепоездом, атаковали за Меновым двором окопавшиеся казачьи дивизии, которые уже изготовились для общего штурма красного бастиона на Урале. И, что бы ни случилось потом, через несколько часов жестокого встречного боя, инициатива была вырвана у Дутова, он был снова поколеблен в своих надеждах — наголову разбить Оренбургскую коммуну.
События развивались так.
На юге наступал 217-й полк, усиленный, кроме бронепоезда, еще и батареей Логвиненко. На северо-востоке 216-й крестьянский полк завязал бой за хутор Белов, в тесном взаимодействии с 210-м полком, имевшим задачу сбить противника с выгодных позиций в районе Горюна.
Великанов с нетерпением ждал первых донесений. Вскоре ему сообщили, что противник отходит к станции Донгузской. Михаил Дмитриевич откровенно порадовался этой новости. Он отправил Ломтева с приказом Логвиненко, чтобы тот ни в коем случае не отставал от пехоты, смело продвигался с ней, огнем расчищая дорогу наступающим. Но затем всякая связь с югом прекратилась. Великанов не выдержал, поскакал туда. А председатель губкома Акулов и комиссар штаба Коростелев выехали на восток.
Штаб опустел. Здесь оставались часовой и оперативный дежурный из деповских рабочих — Сергей Родионов.
Стараясь отвлечься от нарастающей тревоги, Вера приводила в порядок старые бумаги. Среди них обнаружила февральское «Обращение коммунистической организации иностранных подданных в Оренбурге ко всем рабочим и крестьянам мира». (Тогда, зимой, оно не произвело на нее такого впечатления, как сейчас.) Отсюда, с берегов, реки, за которой начинается уже Азия, интернационалисты окидывали мысленным взором весь запад: на улицах Берлина возводятся баррикады, в руки рабочих перешли Бремен и Кенигсберг; со дня на день вспыхнет вооруженное восстание в Будапеште; Париж объявил войну буржуазии всеобщей забастовкой; пролетарии Англии заняли Белфаст; на помощь русским приходят латыши, эстонцы, словаки, хорваты, мадьяры, немцы, поляки.
«Наступил решающий момент революции. Буря коммунизма заражает всю Европу и скоро перейдет в Америку...»
Ах, Америка все-таки за океаном. А что делается тут, за Уралом?.. И Вера чутко прислушалась. Вот ей показалось, что артиллерийская стрельба как будто начинает приближаться к городу. Она сказала об этом дежурному Сергею Родионову. Тот лишь пожал плечами.
«Неужели наши отступают?» — думала она, не в силах больше ничем заниматься в штабе. Какая мука мученическая — ждать исхода боя, когда ты не участвуешь в нем. Время то и дело останавливается, не повинуясь гулким толчкам сердца. Как желала Вера сейчас победы, хотя бы самой небольшой, ради которой Михаил Дмитриевич не спал две ночи подряд, в которую так верил. Неужели фортуна не улыбнется ему снова? Бывало же и в неравном бою счастливое везение, к примеру, на Салмыше. Конечно, слагаемых успеха много: стойкость, порыв бойцов, командирское искусство да плюс ошибки твоего противника. Но вдобавок ко всему есть еще удача — то особенное состояние духа, о котором после говорят, что человек был в ударе... Она поморщилась от наивных рассуждений. При чем тут удача, везение, военное счастье, когда соотношение сил под Оренбургом таково, что и беззаветно храбрые комиссары полков — братья Башиловы встретили приказ о контрнаступлении весьма сдержанно.
