Евгений Толкачев - Марьина роща
Удивлялись студенты:
— Ну и Марьина роща!..
* * *Заводские рабочие в Марьиной роще в то время не составляли сколько-нибудь значительной группы. Здесь преобладали ремесленники, «самостоятельные» и кругом зависимые. Прежде фабричные с завода Густава Листа селились здесь редко. А сейчас, когда стала застраиваться Марьина роща, обыватели стали охотно пускать квартирантов; для многих это была серьезная добавка к скудному заработку, а для тех, кто в деньгах не нуждался, — некоторое развлечение. Вот сдавал же комнату лавочник Блинов; жил в хорошем доме с женой и с больным братом, пустил жильца — механика с прохоровской «Трехгорной мануфактуры», Михаила Михайловича Савина, и не мог нарадоваться удаче.
Был механик жилец спокойный, частенько дома не бывал по нескольку суток, с хозяином беседовал на умственные темы; захаживали к нему знакомые, такие же солидные, приличные люди, беседовали тихо, скромно, оставались порой ночевать. Иногда механик присылал их ночевать с запиской к хозяину, а сам работал в ночную смену. Блинов питал к солидному жильцу симпатию и полное доверие. У жильца была тьма родственников и знакомых из провинции. Они приезжали со своими корзинками и мешками, а иные и вовсе налегке, и обязательный лавочник помогал приятному жильцу размещать их по соседям от поезда до поезда, — разумеется, безо всякой там прописки. Соседи уважали Блинова, уважали его жильца, да и кто откажется заработать полтинник, пустив человека переночевать?
* * *Свои, коренные марьинорощинцы — сперва гимназисты, потом студенты — появились в начале века. Усилился напор разночинцев и кухаркиных детей в московские гимназии, из которых только первая и пятая еще с трудом сохраняли свой исключительно дворянский состав и то только до 1905 года.
Разумеется, в средние, а тем более в высшие учебные заведения шли только дети зажиточных обывателей Марьиной рощи. Девочки юркими стайками бегали на Александровскую, где в новом кирпичном доме открылась частная гимназия Иловайской. Мальчики в шинелях, с большими тюленьими ранцами ездили в разные гимназии и реальные училища сперва на конке, а с 1907 года — и на трамвае, который наконец связал Марьину рощу с центром.
Желтые аугсбургские вагоны с трясущейся световой арматурой, с невиданными ременными держалками сперва казались чудом техники. Первыми освоили их ребята, причем не только платные сиденья, но и бесплатные буфер и «колбасу». Ехать в гимназию было далеко, каждая станция (примерно километр) стоила пятак, а из проездных сумм необходимо было сэкономить на мороженое осенью и на пирожок зимой. Отсюда — буфер и «колбаса», свистки городового, попрание чести учебного заведения, а иногда и неприятные объяснения с родителями.
Это были мелкие дорожные приключения. Но до трамвая и обратно гимназистам и реалистам приходилось пробиваться через территории недружелюбных «туземцев». Главными врагами были нигде не учившиеся ребята. Их вечной свободе втайне завидовали учащиеся, но понимали, что вражда вызывалась именно завистью к их ясным пуговицам и шикарным ранцам.
Врагами другого рода были ученики городских начальных школ и церковноприходских училищ. Эти тоже, наверно, завидовали ясным пуговицам и фуражкам с гербами, но часто объединялись с гимназистами на почве профессиональной солидарности против не в меру агрессивных вольных ребят. Вообще ученикам удавалось найти общий язык, не надо было только задаваться и воображать. Гимназистам и реалистам мешали драться нескладные долгополые шинели, которые экономные родители шили на рост, а также плохо державшиеся на головах фуражки и неуклюжие ранцы. Вся эта амуниция была совсем не приспособлена для нормальной уличной драки. Единственной реальной выгодой формы был длинный ремень с металлической пряжкой, чего не было у вольных; но местный кодекс чести не считал это грозное оружие рыцарским, и в ответ можно было применять свинчатки и камни.
Если до линии вольные были еще не очень сильны, то за мостом через Виндавскую дорогу их господство было неоспоримо; и учащимся, живущим за линией, неоднократно приходилось дожидаться темноты или предпринимать глубокие обходы, чтобы благополучно добраться домой. Особенно яростные бои происходили на углу Шереметевской и Девятого проезда. Здесь в угловом доме жил портной Квасов. Сегодня он был бы рядовым болельщиком футбола и хоккея, а тогда удовлетворял свой азарт в созерцании мальчишеских драк. Он пылал, волновался, подбодрял дерущихся вполне бескорыстно, не держа ничью сторону. К своему углу он привлекал ребят раздачей копеек и саек с колбасой. Он любил и оплачивал бои собак и петухов. После 1905 года он стал ярым приверженцем французской борьбы, одно время даже забросил ремесло, перестал пить и все вечера проводил в цирке, тая мечту, что увидит воочию, как сорвется сверху акробат, разобьется об арену. Ему не повезло. Когда в 1908 году в Замоскворечье, в саду «Ренессанс», упал и разбился гимнаст Ф. Бровко, и это произошло без Квасова, портной заявил: «Все это жульничество», вернулся к своей профессии и специализировался на травле кошек злыми собаками.
* * *Володя Жуков, Петя Славкин, Сережа Павлушков, Ваня Кутырин, другой Ваня — Федорченко и Леша Талакин были не только одного года рождения, 1896-го, но и жили в соседних домах одного проезда. Необходимость пробиваться совместно сблизила их, хотя Жуков и Федорченко были гимназистами, Славкин и Кутырин — реалистами, Сережа Павлушков учился в коммерческом училище, а Леша Талакин — в четырехклассном городском.
Социальные различия в том возрасте не влияли на дружбу шести мальчиков, да и не так они были велики, эти различия. Отец Вани Федорченко был мелким служащим городской управы; мать Жукова имела какое-то отношение к искусству и жила на свои сбережения; отец Пети Славкина владел сапожной мастерской; отец Вани Кутырина жил где-то далеко в Сибири и посылал семье ежемесячно небольшую сумму; отец Сережи Павлушкова был лавочник; родители Леши Талакина — рабочие.
Несмотря на значительные различия в программах учебных заведений, все ребята в этом возрасте знакомились с былинами о богатырях и витязях русской земли. Конечно, богатыри становились их героями. Поэтому и случайный союз шести мальчиков скоро стал называться «славной дружинушкой хороброю». Ильей Муромцем стал признанный вожак и первый силач дружины Володя Жуков. На звание Добрыни Никитича претендовали сразу трое, и поскольку даже в дружине юных богатырей больше одного Добрыни иметь не положено, им стал Петя Славкин, а другие претенденты получили звания по собственному выбору: Ваня Кутырин стал Святогором (тоже неплохой богатырь!), а Сережа Павлушков — несколько сомнительным Васькой Буслаевым. Звание Алеши Поповича, мужа не столь сильного, сколь разумного, со вздохом принял Ваня Федорченко. Леше остались на выбор Соловей-разбойник и Микула Селянинович. Поскольку Соловей был героем отрицательным и его скрутил Илья Муромец, постольку Леша Талакин стал Микулой. А Идолищем поганым прозвали главного и самого упорного врага — Митьку, ученика сапожника Семена Палыча.
Ах, этот Митька! Иногда он действительно вырывал победу из рук богатырской дружины; когда Илья Муромец, разметав врагов, открывал путь соратникам, откуда-то с фланга налетал Идолище и обращал в бегство всю дружину. При этом Идолище оскорбительно хохотал и хвастался, что рабочая рука сметет захребетников. Откуда он только слова такие брал? Да он-то какой рабочий? Рабочий — это который на заводе, на фабрике. Вот, например, родители Леши Талакина были настоящими фабричными, ничего не скажешь: отец работал в литографии Мещерина, мать — на чулочной фабрике. Это рабочие, да. А Митька?
* * *Коренное население Марьиной рощи, занятое своими ремесленными делами и домашними заботами, не очень любопытствовало насчет событий, происходивших в далеком мире. Газеты мало кто читал, новости больше доходили в устной передаче. Все, что не задевало непосредственно быта ремесленников, считалось пустяком, не стоящим внимания. Даже такое событие, как начало войны с Японией, первое время здесь считали чем-то случайным, незначительным. Война происходила где-то далеко, из-за чего — непонятно, с кем — тоже не очень ясно. Хвастливые лубочные картинки, развешанные в трактирах, еще больше укрепляли убеждение, что война с маленькими желтыми человечками — дело легкое и короткое. Еще бы! Вон нарисован русский богатырь, перед которым пасует смешной человечек в странной форме:
С ним и ветер, флот и пушки,
Солнце там блестит светлей,
А у ног его макушки
Вражьих битых кораблей.
Но когда начались призывы запасных, пока еще первого разряда, пошло несколько человек из Марьиной рощи. В косматых сибирских папахах они покрасовались и погуляли два дня, грозя расшибить в пух всех врагов, но при отходе воинского эшелона рыдали навзрыд под стонущие звуки гармоники. Уехали и вестей не слали.
