Павел Лукницкий - Избранное
Осторожно крадучись между оградами и каналами, пригибая сочные стебли ячменя, Ниссо быстро достигла поля бедняка Зенат-Шо. Сейчас она найдет кэклика, — он, конечно, где-нибудь здесь, в посеве, — и побежит назад. Все-таки она напрасно так плохо всегда думала о Зогаре!
Кто-то прошуршал травой рядом. Ниссо приникла к земле.
— Кто здесь? Опять воровать пришел? — раздался над самым ухом Ниссо гневный мужской голос.
Ниссо метнулась в сторону, но замерла, схваченная сильной рукой за плечо.
— Пусти! — сдавленным шепотом в отчаянии произнесла Ниссо. — Я не воровать… Кэклик мой должен быть здесь…
— Кэклик?… Какой кэклик?… Э, да это женщина… Откуда ты, что делаешь здесь?
— Пусти, не кричи! — взмолилась перепуганная Ниссо. — Я… я… Только молчи, не кричи!
Все еще не отпуская Ниссо, молодой яхбарец всматривался в ее лицо.
— Да ты не пугайся, если ты не вор. Тут вор ко мне ходит, просо крадет. Никогда не видел девчонку в мужском халате! Откуда такая? Зачем дрожишь? Сядь, язык есть — говори! Ну, сядь, или я на волка похож? Я сам тебя испугался.
И почувствовав в тоне мужчины приветливость, Ниссо преодолела испуг. Они сели рядком на землю, до плеч укрытые высокими колосьями. В нескольких словах Ниссо объяснила, кто она и откуда и как попала в дом Азиз- хона, и Керим, старший сын Зенат-Шо, участливо ее выслушав, посоветовал ей поторопиться домой, «если она не хочет, чтоб этот волк Азиз-хон разорвал ее на две части». А кэклика взялся поискать сам. «Вряд ли забрел сюда кэклик, но если найдется — завтра младший брат принесет его Азиз-хону. Куда может деться в селении ручной кэклик?»
И хотя Керим сам торопил Ниссо, но по глазам его даже в темноте было видно, что он вовсе не так уж хочет с ней расставаться. Впрочем, он слишком хорошо понимал, чем грозит девушке долговременная отлучка из дому.
— Иди, — сказал он. — Ничего плохого тебе не хочу… иди скорее, если ты не безумная.
И, отпустив руку Ниссо, не сказав больше ни слова, Керим встал и отошел от нее.
А Ниссо, тревожась о том, что будет, если Азиз-хон заметил ее отсутствие, прежним путем устремилась назад. Добежав до скалы, она со стесненным сердцем полезла наверх, цепляясь за выбоины и шероховатости камней.
6
Едва Ниссо выбралась на зубцы старинной стены и уцепилась за ветки тутовника, она сразу увидела необычайное оживление в доме. Сквозь листву темного сада просвечивали полыхающие огни двух больших масляных светильников, зажженных у открытой глинобитной террасы дома. Кто-то рыскал по саду с третьим светильником, подгоняемый визгливыми выкриками старухи. Ниссо сразу подумала, что это, быть может, ищут ее, и сердце у нее замерло. Спрыгнув со стены в темный сад, она, крадучись, приближалась к дому. Может быть, дело не в ней? Может быть, приехали гости или кто-нибудь умер? Пробираясь к дому от ствола к стволу, она убедилась, что посторонних во дворе нет, и увидела Азиз-хона. Он сидел на краю террасы в распахнутом халате, широко расставив ноги, опустив голову, накручивая на палец и снова раскручивая конец черной своей бороды. Ниссо притаилась за последним деревом, растерянная, не зная, что делать дальше. Внезапно старуха кинулась прямо к ней.
— Здесь она!
Ниссо инстинктивно рванулась в сторону, но разом остановилась, схваченная окриком Азиз-хона:
— Иди сюда!
Слабея от страха, Ниссо медленно, нерешительным шагом пошла к террасе. Азиз-хон словно притягивал ее взглядом. Он молчал, а Ниссо приближалась, не видя ничего, кроме этого тяжелого взгляда. Блики от светильников прыгали по его лицу, по напряженным лоснящимся скулам, по губам, прикушенным в злобе. Он небрежно махнул рукой, и все, кто был во дворе, удалились вместе со старухой. Из дома вышел Зогар. Кошачьей, неслышной поступью, не замеченный Азиз-хоном, он приблизился к нему сзади и остановился, щурясь от неверного света.
Ниссо замерла, как пойманная мышь. Азиз-хон глядел на ее ноги и молчал, только мешки под его глазами вздрагивали. Вскочив, он схватил Ниссо за косы, с бешенством рванул их к себе, и Ниссо, застонав от боли, упала перед ним на колени. Закрылась руками, неловко села на землю.
— Смотри мне в глаза! — в сдержанной ярости сказал Азиз-хон, и она перевела ладони от глаз ко рту.
— Отвечай, где была?
Суженные глаза Азиз-хона страшили Ниссо.
— Друга искала.
— Какого друга?
— Кэклика… он убежал…
Зогар хихикнул ей в лицо, сунул руку на пазуху и, выхватив злополучного кэклика, поднес его Азиз-хону:
— Врет она! Вот ее кэклик! Все время был здесь.
Азиз-хон перевел взгляд на Зогара, схватил кэклика за ноги и, ударив им Зогара по лицу, заорал:
— Пошел вон!
Зогар отлетел в сторону и исчез. Азиз-хон, яростно тряся сомлевшим кэкликом перед лицом Ниссо, прошипел сквозь зубы:
— Еще раз солжешь — убью!
И с силой хватил кэклика о камень. Растопырив лапки, кэклик остался лежать с окровавленной, свернутой на сторону головой. Ниссо, вскрикнув, упала лицом на землю.
— Где была?
— Внизу. В селении, — дрожа, прошептала Ниссо.
— Зачем?
Ниссо нечего было ответить: убитый кэклик лежал перед ней.
— Смотри на меня! Все время смотри! — снижая голос по мере возрастания гнева, проговорил Азиз-хон. — Мужчину в селении видела? Скрывать не посмей!
— Видела, — решилась Ниссо.
— Иэ!… Видела!… Чтоб вышла твоя душа из ушей!… Какой друг — кэклик, с гнилой человечьей печенкой!… Я тебя, змею, жалел, думал — как трава, чиста. А ты… лживое жало…
Азиз-хон снова схватил Ниссо за волосы и медленно стал навертывать на пальцы тугую прядь. Ниссо тихо стонала.
— Отвечай! — голос старика дрогнул. — Отвечай, тебе лучше будет. Что делали там?
— Ничего, — прерывисто прошептала Ниссо. — Клятву даю, ничего, он о кэклике только спрашивал.
— Только спрашивал? — жестко передразнил Азиз-хон. — А еще?
— Покровитель знает: ничего. Сказал только: иди скорее домой, Азиз-хон рассердится.
— Как зовут его?
— Керим… Сын Зенат-Шо, Керим… — Ниссо вдруг затряслась в прерывистых бессильных рыданиях.
Азиз-хон, не сводя с нее взгляда, помедлил, стараясь унять свое бешенство, резко встал и, сдавив пальцами шею Ниссо, поднял ее с земли.
— Иди вперед!
И Ниссо покорно, задохнувшись от боли, стыда и обиды, поплелась туда, куда толчками гнал ее старик. Он гнал ее на свою половину, а из-за угла террасы смотрела им вслед старуха, шамкая беззубым ртом. Потянулась к светильнику, выдернула его из щели в стене и, колотя им по земле, сбила огонь. Потянулась к другому… Черная ночь сразу сомкнулась над домом и садом. Глубокие ясные звезды наполнили тьму нежнейшим сиянием. Легкий прохладный ветер скользнул снизу, от реки, зашелестел листвой. Старуха стояла во тьме, словно темное привидение, и долго прислушивалась к доносившимся сквозь стены глухим звукам ударов и сдавленным стонам Ниссо.
Вздох удовлетворения вырвался из груди старухи. Шлепая босыми ногами, она поплелась через двор к женской половине дома.
7
Утро пришло, как и всегда, тихое, свежее. Из долины донеслась первая дробь далеких бубнов: это женщины отгоняли птиц от созревающих посевов. Блеяли овцы. Шумела Большая Река — так привычно и ровно, что никто не замечал ее шума.
Снежные горы окрасились багрянцем, вершины открыли дню сначала фиолетовые, затем серые и коричневые зубцы. Ниже зазеленели лоскутки богарных посевов. Они зеленели везде, где склон был не так крут, чтобы человек не мог забраться на него с мотыгой.
В селении началось обычное оживление: жители, скинув ватные одеяла, вставали во весь рост на плоских крышах, спускались во дворы, и каждый дом вознес к прозрачным высотам ущелья голубой дымок очага.
Из крайних ворот селения выехало несколько всадников в чалмах и в белых халатах, с кривыми саблями. Хозяин дома низкими поклонами проводил их в путь, и они устремились короткой рысью по долине. Эти всадники, ночевавшие здесь, были, вероятно, владетелями какого-либо из отдаленных селений Яхбара и, наверное, прежде состояли в дружине живущего теперь на покое риссалядара.
Едва солнечные лучи коснулись долины, превращая в легкую дымку ночную росу, по тропинкам селения побрели оборванные, полуголые люди со своим первобытным орудием, с тяжелыми мешками, с вязками клевера на притороченных к спине высоких носилках…
Азиз-хон вышел на террасу, потребовал чаю и долго пил пиалу за пиалой, пожевывая ломти свежевыпеченных лепешек, сухими пальцами отправляя в рот изюминку за изюминкой.
А Ниссо, обессиленная, с запавшими, устремленными в потолок глазами, продолжала лежать на груде смятых одеял. Старик жестоко избил ее ночью. Боль обиды в потускневшем сознании Ниссо затягивалась как бы туманом. Многого еще не знала Ниссо, но понимала, что теперь ей уже нет спасения, — Азиз-хон придет еще раз, едва наступит новая ночь!… Ниссо лежала без сил, без движения; весь мир перевернулся для нее: ни солнце, ни воздух, ничто в нем больше не существовало, словно и самой жизни не было у Ниссо.
