Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Дети мои, — сказала она. — Я вас оставляю. До завтра. Вася, я распорядилась Фросе насчет комнаты и всего остального. Вам, молодым, спать, пожалуй, еще рановато. Поговорите, полюбезничайте, бог с вами, — вздохнула она. — А я пошла отдыхать.
— Доброй ночи, Ариадна Федоровна! — Найденов поцеловал ей руку.
Тетушка величественно удалилась. Предоставленные сами себе, Найденов и Наташа уединились на балконе. Им о многом надо было сказать друг другу, и они говорили, говорили, до тех пор, пока душная первая половина ночи не сменилась второй — росной, прохладной — и уже вот-вот должен был забрезжить рассвет.
Им никто не мешал, и они не стеснялись своих чувств. Какими сладостными были эти часы! Найденову казалось, что они теперь не два отдельных человека, а нечто единое, связаны нерасторжимо и навсегда. Для Наташи он сейчас был готов на все и, наверное, исполнил бы все, чего бы она только ни пожелала!
Да, с той памятной и счастливой ночи, когда они решили не расставаться, до сегодняшней пролегла пропасть долгих лет. Из них полтора десятилетия таежного заключения, одиночества, ожидания, судорожной борьбы за существование, полтора десятилетия беспросветной тоски по прошлому, по настоящей жизни.
Найденов понимал, что многолетнее одиночество оставило их в чем-то на уровне двадцатых годов: а ведь ему было уже сорок три, а Наташе — тридцать семь… Газеты и книги, лишь изредка попадавшие им в руки, не могли дать полного представления о событиях в России и за границей. Они лишь понимали, что мир стал другим и этот мир не знает ничего об их существовании. От этого было больно, обидно, страшно.
Но сколько раз они готовы были воспрянуть духом, поверить снова и снова, что их мрачное существование изменится! Кидались, как заблудившиеся в лесу, на померещившиеся огни деревеньки, которые в самом деле оказывались блуждающими болотными огнями, — и снова, горько разочаровывались.
Как-то (шел двадцать девятый год) Найденов после долгого перерыва в очередной, раз выбрался из своей землянки в Пермское.
— Война, кажись, началась в Маньчжурии, вашбродь, — сразу сообщил Жилин. — Кажись, дождались. Бои, говорят, идут сильные. Может, на лад все пойдет.
— Ты поподробней мне, поподробней! — заволновался Найденов. — Что ты еще знаешь, рассказывай!
— Да, можно сказать, больше-то ничего и не знаю, вашбродь. К нам в село почтарь проездом из Хабаровска в Николаевск наведался надысь. Он и рассказал. Да вот газеток несколько я для вас приобрел. Читайте, может, что еще вычитаете. Я-то в грамоте разумею плохо и неохочь до чтения. Еще он сказывал, почтарь-то, что красными командует Блюхер. Это который под Волочаевкой…
— Помню, — буркнул Найденов. — Где газеты, Егор Власыч? Подай быстрее, не томи!
— Вот. Вы пока читайте, а я ужин спроворю…
Найденов перелистывал газеты, пока, наконец, в одной из них не нашел нечто вроде коммюнике, напечатанного под заголовком: «Конфликт на КВЖД».
Он начал внимательно читать:
«Страна Советов занята мирным трудом… Расправляют плечи гиганты индустрии первой пятилетки: Днепрогэс, Магнитка, Уралмаш, тракторный завод на Волге… Мы никому не угрожаем… Мы строим новую жизнь. Врагам социализма это не по душе. Они ищут путь для того, чтобы помешать Стране Советов укреплять свою экономику, поднимать культуру. Они провоцируют нас на вооруженное столкновение. 10 июля 1929 года, подстрекаемые американцами, английскими и японскими империалистами, контрреволюционные элементы Китая спровоцировали конфликт на КВЖД. Отряды маньчжурских войск и белогвардейцев пытались захватить Китайско-Восточную железную дорогу, которая находилась под совместным советско-китайским управлением. Подлые, продажные генералы отказались от предложения Советского правительства урегулировать конфликт мирным путем и встали на путь открытой вооруженной борьбы со страной социализма. К дальневосточным границам двинулись полчища белогвардейских войск. Участились случаи перехода границы и нападения на наши населенные пункты недобитых белогвардейских банд. 17 августа ночью гарнизон китайского города Санчагоу перешел границу. Части Красной Армии вступили в бой по отражению агрессии.
Вся вина за создавшийся на КВЖД конфликт ложится на мировой империализм в лице США, Англии и Японии и на белокитайских милитаристов».
— Ну, что вычитали, вашбродь? — спросил Жилин, ставя на стол чугунок с картошкой.
— Ты прав, Егор Власыч, в самом деле началось. — Найденов возбужденно провел рукой по волосам. — Теперь, Егор Власыч, лишь бы все пошло как надо. Это же такой случай… Такие возможности!..
— Я сам про то же думал, вашбродь. — Жилин нарезал крупными ломтями хлеба, достал из стола миску с малосольными огурцами, рыбу, икру. — Я тоже вроде бы ожил заново, когда услышал про это. Спокой потерял. Выйду рано утром и смотрю на Амур. Думаю, вот сейчас из-за поворота, из-за Эканьской сопки пароходы покажутся спасителей наших. Али японцы из низовьев. Нет, никого нет пока…
— Дождемся! Дождемся, Егор Власыч.
— Дай-ко бог!
Жилин достал четверть самогонки, а Найденов еще листал и перелистывал газеты, пытаясь узнать все возможное о конфликте. В информациях, статьях мелькали имена, названия населенных пунктов: Лахасусу, Фундин, Могонхо, Мишень-фу. По карикатурам на белокитайцев он выяснил, что Сунгарийской флотилией командует вице-адмирал Шен, Чжалайнорско-Хайларской группировкой — генерал Лян Чжуцзян, что Северо-Маньчжурское правительство, вступившее в конфликт с Советами из-за КВЖД, возглавляет Чжан Сюэлян. Эти имена ничего не говорили Найденову, а вот Блюхера он знал, и его начштаба Лапина — тоже. Под Челябинском в девятнадцатом году тот командовал одним из полков пятой армии Тухачевского, воевал в боях за Пермь, Кунгур, Ачинск, Иркутск и Красноярск…
Газет для Найденова Жилин скопил за время его отсутствия много, но лишь в последних номерах упоминалось о китайско-советском конфликте. С тех пор прошло больше недели, за это время определенно произошли какие-то изменения. В чью пользу? Как разворачиваются события? Все это оставалось неизвестным и мучило больше всего. Как-то особенно остро почувствовал Найденов в тот день, что совершил ошибку, укрывшись в окрестностях Пермского.
Уйди он тогда в Китай, все было бы по-иному. Он сейчас непременно участвовал бы в деле, сражался с красными. А вместо этого должен пребывать в полнейшем бездействии и неведении, жадно, по крохам собирать вести и ждать, чем все это кончится. А между тем, может быть, там, где-то под неизвестным ему Лахасусу, именно и не хватало: его опыта, его ненависти, его пуль. Он понимал, что войны не выигрываются одним человеком, тем более, если этот человек не полководец, а всего лишь солдат или офицер. Но войны складываются из противоборства одного солдата другому, одного командира другому.
Ничего, подумал Найденов, лишь бы все пошло как надо, а потом найдется применение и его силам: не под Лахасусу, так под Хабаровском, не под Хабаровском, так под Читой или в Омске, а может быть, и под Москвой… Он еще свое слово скажет! Он еще отомстит за себя, за Наташу, за все их страдания и поражения.
На улице брехали собаки. Жилин прислушался и, сделав предупредительный знак Найденову, вышел.
— Чо занялись? Цыц! — было слышно со двора, как он прикрикнул на собак.
Найденов инстинктивно отодвинулся от окна, хотя оно было надежно закрыто плотными ставнями. «Кого-то нелегкая принесла в такую темень? Может быть, спрятаться на всякий случай? Но Жилин не такой дурак, чтобы впустить сразу пришельца в дом… Он ведь такой осторожный…»
Действительно, вскоре Жилин вернулся один, почесывая бок и ворча:
— Нашел время, когда пилу точить. Напильник, ишь ты, ему поновей понадобился…
— Может, мне спрятаться?
— Сиди, вашбродь!.. — махнул Жилин и, взяв в ящике напильник, снова вышел.
Минут пять его не было, и, как ни прислушивался Найденов, никак не мог понять, о чем разговаривают на дворе. Потом Жилин громыхнул засовами в сенях, плотно прикрыл дверь избы, скрежетнул массивным крючком на петле.
— Ходоки… поужинать не дадут!
— Кто это? — спросил Найденов.
— Через дом, Козлов Иван. Ды ты не изволь беспокоиться, вашбродь. К ставням он подойти не мог: собаки. Ко мне вы тоже в темноте подошли, незаметно. Слыхал, видать, что собаки брехали. А может быть, и в самом деле думал пилу точить. Беден… Куча детей…
Они выпили, закусили.
— Осетринки вяленой отведай, вашбродь, — угощал Жилин. — Икорка вот…
— Благодарю. Ну, за все хорошее, Егор Власыч!
— И вас с тем же.
— Егор Власыч…
— Што?
— А как у вас в селе восприняли конфликт с китайцами?
— Да как… Есть у нас такие, кто у красных служил, а есть, кто у белых, но прощенные. Только мужики наши на слова не очень охочи: ученые! В гражданскую не раз нарывались. Думают, партизаны, а это — каратели переодетые. И пошла расправа. А бывало наоборот. Так что оно мысли при себе держать всегда сподручнее. Живут себе мужики, и все. Только спросят у грамотеев: ну что там на белом свете делается? Потом почешут затылки, подымят сенокрутками и — дальше, по своим делам. В гости друг к другу не ходят. Разве если свадьба, или похороны, или на праздники, на пасху, рождество в часовне соберутся. Даже, знаешь, рыбачат когда, друг друга не видят: у каждого свои угодья. У Руднева свое озеро, к примеру, есть, у Панкина — свое. У всех свои протоки, заливы да речушки горные. И людей у нас негусто. Сотни не наберется с ребятишками да бабами. Живет село наше глухо. На отшибе мы, пермские. Волость-то в Тамбовском — на сто верст ниже по Амуру.
