Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

И наступила тишина.

Семёнов запустил одну ракету, другую, третью.

Оглушённые, не в силах выдавить из себя хоть слово, люди смотрели на изуродованный, окаменевший в тишине пейзаж.

Полные могучей энергии, безжалостные в своей ненасытной жажде разрушения валы торосов, уничтожавшие станцию с трёх сторон, замерли, словно чья-то невидимая рука в одно мгновение вытряхнула из них живую душу.

Со стороны бывшей метеоплощадки ещё слышалось слабое потрескивание, но и оно прекратилось.

Семёнов опустился на волокушу, ноги его больше не держали. Рядом присел Бармин.

— Антракт, Николаич?

— Сплюнь три раза, — проворчал Семёнов.

К нему подошёл Шурик Соболев, заглянул в лицо.

— Сергей Николаич, — спросил он, — это уже всё, или они снова начнут?

— Кто они, Шурик?

— Ну, эти… — Соболев махнул рукой в сторону торосов.

— … хулиганы, — тихо подсказал Непомнящий.

Кругом заулыбались. От тишины ломило в ушах. Пока работали, было жарко, а теперь стал чувствительно пробирать мороз.

— Можно покурить, — сказал Семёнов и подозвал Филатова. — Как насчёт пороха в пороховницах? Ну, не делай несчастный вид, возьмёшь людей, перебросишь мост и перевезёшь локатор на основную Льдину.

— Имей совесть, отец-командир, — заныл Филатов. — Двенадцать часов не жрамши! Граждане, кто покажет оголодавшему полярнику, где ближайшая шашлычная?

— В твоей характеристике, Веня, — ласково сказал Бармин, — концовка будет такая: «Богатырский сон, зверский аппетит и полное отвращение к работе».

— Клевета! — возмутился Филатов. — Товарищи, вы все свидетели: сегодня — воскресенье, день отдыха, а Филатов дружно, как один, вышел на работу!

— Сергей Николаич, — к Семёнову подошёл Осокин, — может, разрешите аэропавильон проведать?

Семёнов кивнул, встал.

— Готовь клипербот. Выполняй, Веня, подвижки могут начаться снова. Саша, поедешь с нами.

Разводье, отрезавшее от лагеря аэропавильон, ещё дымилось, но чёрная вода океана была спокойна. Запустив ракету, Семёнов определил ширину разводья метров в шестьдесят.

— Морское путешествие очень полезно для нервов, — ёжась от холода, сказал Бармин. — Особенно на голодный желудок.

— Не ворчи, на полчаса всех делов, — утешил Семёнов.

— Готово, Николаич! — сообщил Осокин. — Помоги, док.

Они вдвоём подняли клипербот и понесли его к краю разводья.

— Стоп! — Семёнов пешнёй сбил с края снежный карниз и осторожно потопал ногой. — Ванна нам ни к чему. Опускайте.

Пока Бармин и Осокин садились, Семёнов держал клипербот за верёвку, а потом спустился сам. Кое-где разводье стало прихватывать молодым ледком, и Бармин, сидя впереди, разбивал его пешнёй и отбрасывал подальше от резиновых бортов клипербота. Осокин ловко работал веслом, а Семёнов пускал ракету за ракетой, глядя во все глаза и восхищаясь первобытной красотой разорванного пейзажа: застывшими в хаотическом нагромождении торосами, вставшими на ребро глыбами трёхметрового пакового льда и самим разводьем, похожим на многоводную реку с изломанными берегами, которые стихия украсила причудливыми ледяными фигурами. А ведь придёт время, подумал Семёнов, и мы скажем этому разводью большое спасибо: на нём можно будет соорудить отличный аэродром.

— Левее, — приказал Семёнов Осокину, когда клипербот приблизился к противоположному берегу, с которого свисала бесформенная глыба льда. Если такая махина задумает упасть в воду, а при малейших подвижках она не преминет это сделать, то от лодки и её пассажиров и воспоминания не останется. — Вот сюда, Виктор.

Аэропавильон, сколоченное из брёвен, досок и фанеры пятиметровой высоты сооружение, оказался целым и невредимым, а из всего имущества угодила в разводье лишь небольшая часть мешков с каустиком и алюминиевым порошком, из которых добывается водород для радиозондов. Несомненная, счастливейшая удача. Вот только как отбуксировать такое сооружение к лагерю? Разобрать на части — и по воде? Или искать обход? Вряд ли его найдёшь в таком хаосе…

— Сергей Николаич, — Осокин тронул Семёнова за плечо. — Мы там на всякий случай перекинулись с ребятами… Ну, в общем, не надо павильон с места трогать, мы с Непомнящим поживём здесь, палатку разобьём. А с локатором Дима Кузьмин справится.

— Идея хорошая. — Семёнов испытующе посмотрел на Осокина. — Хорошая идея, Виктор!

— Провода через разводье протянем, — обрадовано продолжал Осокин, — а льдом покроется — будем в гости ходить, с хутора! Согласны, Сергей Николаич?

— Спасибо, — сказал Семёнов. — Спасибо! Ну, теперь домой, а то и в самом деле голова от голода кружится.

Они поужинали в опустевшей кают-компании. На столах осталась грязная посуда, на полу валялись окурки.

— Кто дежурный? — Семёнов морщил лоб, никак не мог вспомнить. — Завтра всыплю.

Осокин разливал чай, Бармин что-то рассказывал, а Семёнов впервые в жизни задремал за столом.

— А? Что? — очнувшись от звяканья ложечек в чашках, спросил он.

Бармин засмеялся.

— Пей чай и пошли спать, Николаич.

— Да, кто дежурный по станции? — спохватился Семёнов.

— Костя, он на обходе, — ответил Бармин. — Я его подменю.

— Ладно. Через четыре часа разбудишь.

Отправив бездомного Осокина отдыхать в медпункт, Бармин проводил Семёнова, помог ему раздеться, повесил над печкой унты и одежду, погасил свет и ушёл.

А Семёнов долго не мог уснуть. Тело мучительно ныло, тупая боль обручами сковала голову. «Старею, — признался он самому себе, — один аврал выжал без остатка». Он лежал с полузакрытыми глазами и думал о том, что на долю станции выпал далеко не худший жребий. Самый серьёзный удар — гибель метеоплощадки со значительной частью приборов, но кое-что спасено, кое-что сделают в мастерской механики, так что метеонаблюдения хотя и не в полном объёме, но будут продолжаться; магнитный павильон всё-таки выручили — спасибо, Женя, при всей своей гордости пусть Груздев именно тебе в ножки кланяется, а если и не выскажет благодарности вслух, то хотя бы подумает, как всегда думаю я: «Хорошо, что на станции есть Женька Дугин!» Утонул один жилой домик с личными вещами Осокина, Непомнящего и Рахманова, проглотило разводье и гидрологическую палатку, но батометры и другие приборы Бармин с Ковалёвым успели вытащить; площадь Льдины уменьшилась примерно вдвое, торосы полностью разрушили сооружённую осенью взлётно-посадочную полосу, при подвижках согнуло злополучную мачту радиоантенны, порвало силовые кабели, провода…

Но корабль остался на плаву!

Через не задёрнутое занавеской окошко проник свет, и юркие тени заплясали по комнате. Семёнов с трудом открыл глаза и приподнялся: облака рассеялись, и по чистому небу плыла луна. Наверное, завтра будет приличная погода, ещё два-три аврала — и приведём лагерь в порядок… А там Новый год, январь, февраль — и вернётся солнце… Солнце!

Умиротворённый, с предчувствием, что худшее осталось позади, Семёнов снова лёг, прикрыл глаза и вдруг отчётливо вспомнил слова, которые давным-давно, ещё на станции Восток, обнаружил в какой-то книге Андрей. Тогда они показались уж чересчур возвышенными, Андрей даже немного обиделся, что Семёнов не разделил его восхищения этой книжной премудростью. И только теперь Семёнов понял, что хотел сказать человек, сочинивший эти слова, и почему они тронули Андрея за душу.

И тихо, почти что шёпотом, будто стыдясь наплыва чувств, повторил вслух:

— Именно ночью хорошо верить в рассвет…

Сон в зимнюю ночь

Арктика спала.

Набросив на плечи лоскутное, сшитое из льдин покрывало, спал океан. Изредка он беспокойно ворочался и всхрапывал, словно тревожимый вдруг пробившимся сквозь облака светом блестящих звёзд, и тогда покрывало лопалось по швам и безмолвие нарушал грохот разбуженных льдин. Они спросонья карабкались одна на другую, не понимая, что нарушило их покой, но потом унимались, вновь укутывали океан, и наступала тишина.