Петр Замойский - Лапти
— Мы не будем работать, — заявили девки.
— Почему?
— В другие группы уйдем.
— Шутите?
Но девки не шутили. Парни тоже отказывались от работы.
— Да вы что? Этого вот испугались? — озлобленно ткнул он ножом в сноп и остолбенел.
— Что такое? — спросил Яшка.
— Гляди-ка, — указал Петька.
— Неужели ножом доску проткнул?
Осторожно вынув нож, Петька вилами отодвинул почерневший сноп и с удивлением уставился на доску. В том месте доски, куда проникла кислота, нож свободно прошел насквозь.
— Экая сила! — удивился Егор.
— Нахлобучив кепку и надев очки, Петька сердито скомандовал:
— Ну-ка, станови-ись!
— Надо снопы проверить, — крикнули ему.
— На все снопы серной кислоты не хватит. Запрягай лошадей.
Комсомольцы запрягли лошадей. К барабану поставил свою сестру Аксютку.
По гороху захромалиНаскоро поужинав, Алексей пошел в клуб на собрание первой бригады. Сегодня доклад полевода о соревновании. Ожидается большой шум и, возможно, скандалы…
— Бабы, тише! Не о товарах речь, а о дисциплине!
Но их не остановить. Поля, жена групповода Семена Астафьева, воинственно настроилась и готова была опрокинуть стол.
Раскрасневшись, указала на мужа:
— Спросите этого человека: что за порядки в его группе? И за каким псом поставили нам такого начальника?
Все дружно захохотали, насмешливо посмотрели на Семена, а тот крикнул:
— Вот я с ней дома поговорю!
Тогда Поля еще пуще набросилась:
— Не грозись, не из пужливых. Теперь скажу, как у нас дни отмечаются. А вот как: кто работает больше — тому меньше, а кто меньше — тому почет. А что учетчик вытворяет, пущай счетовод скажет.
И начала Поля выкладывать перед собранием все, что накипело на душе.
«Дисциплина». «От зари до зари!» Какая же дура пойдет, ежели ей за два дня один день запишут? Теперь про наше дело. Нам, бабам, большое притеснение. Встанешь утром — и печь топи, и завтрак вари, и обед готовь, и про ужин не забудь. Намытаришься у печки, да на работу. Придешь усталая. Какая тут дисциплина? Пущай правленье котлы найдет, тогда кухня на поле будет.
— Можно в ведрах варить, — крикнула Устя.
— Куделинский колхоз рыбы достал.
— Масла конопляного набить надо.
Возле стола полевод Сотин вертел в руках бумажку.
— Хватит кричать, — перебил Бурдин. — О котлах потом поговорим. Сейчас полевод доложит о соревновании в колхозе.
Алексей присматривался, как собрание будет принимать доклад полевода. Он заметил, что некоторые уже продвигались к двери, чтобы уйти, другие начали зевать, перешептываться о своих делах. Сотин докладывал, что сегодня происходит только проверка за две пятидневки в колхозе, а скоро будет собрание уполномоченных с соседним колхозом, и там выяснится, кто идет впереди.
Групповоды тоже слушали плохо. Каждый втихомолку читал наряд на завтра. Скуку на лицах колхозников заметил и Бурдин.
— Товарищи, кому Сотин говорит — вам или стенам?
— Мы и так знаем.
Усмехнувшись, Сотин поднес бумагу к лампе и принялся читать:
— По молотьбе ржи первая бригада соревнуется с третьей. Итог: за первую пятидневку первая бригада намолотила и ссыпала сто сорок одну тонну и шесть центнеров. За этот же срок третья бригада ссыпала сто тридцать шесть тонн и четыре центнера. Отстала от первой бригады за первую пятидневку на пять тонн два центнера.
— Вот тебе и третья, — раздался голос, — а то: мы, мы.
Сотин читал дальше:
— По гороху ваша бригада за этот же срок с двух токов дала восемьдесят три с четвертью тонны, а третья бригада — восемьдесят шесть тонн и два кила.
— У них горох лучше.
— У нас в отход ушло сорок мужиков.
— Духу в них не хватит гнаться за нами.
Сотин читал спокойным голосом. Его не волновало — кто перегнал, кто отстал. Все бригады полеводу равны.
За вторую пятидневку ваша бригада по гороху намолотила сто тридцать с половиной тонн, а третья — сто тридцать семь; опять ваша бригада на шесть с половиной тонн отстала.
— Быть того не может! — закричал Законник.
— Ошибаешься, — рванулся за ним Митроха. — Ты бригады перепутал.
Полевод ждал, когда окончится галдеж, и еще спокойнее продолжал:
— По чечевице ваша бригада за вторую пятидневку дала восемьдесят пять тонн, а третья…
— Что третья? — двинулись мужики к столу.
— Что третья? — заорала Устя, ворочая большими глазами.
— Третья — семьдесят три.
Вся бригада, все до единого захлопали в ладоши, заорали, подняли свист. Законник на все помещение кричал:
— Где им до нас!
Не дожидаясь заключения полевода, мужики подошли к столу. Впереди — Законник, за ним — ералашный сын Митроха.
— Дайте слово, — поднял старик руки. — Ничуть наша бригада не отстает, а вперед идет. По гороху захромали, это — досада, но мы, граждане, в обиду себя не дадим. И как наше общество было бедняцкое, а ихнее — зажиточное, не имеем мы права отставать. И я предлагаю наверстать…
— Наверстать, — подхватил Митроха, — догнать их по ржи.
— И ни капли не уступать! — перебил отец. — По посеву озимых, по овсу, по зяби. Умны больно. Смеются над нами. А мы докажем… У нас одни комсомольцы на конной ихний трактор обгоняют. По-одметки нашей они не стоят.
— Не стоят! — покрывая голос отца, заорал Митроха.
Глядя на собрание, можно было подумать, что вот выбегут сейчас эти люди на улицу, выхватят из заборов колья и пойдут громить третью бригаду.
Взяв слово, Бурдин принялся разъяснять, что соревнование не означает только перегнать друг друга в работе.
— Соревнование, — говорил Бурдин, — социалистический вид работы. И не радоваться, что кто-то отстал от вас, а помочь надо, указать, посоветовать…
Бурдина прервал Законник. Отчаянно махнув рукой, он заключил:
— Поросята они, поросята и есть.
И все дружно забили в ладоши.
Слово опять дали Сотину. Он говорил о плане работ третьей пятидневки. Слушали его напряженно.
— Граждане групповоды и колхозники, на завтра у вас наряды есть. К пяти утра — кто рожь молотить, кто горох, кто — на мак. Завтра, ежели какой не выйдет вовремя, писать ему прогул. И завтра вы, надеюсь, дадите еще больше, чем даст третья. Ну, до завтра, граждане колхозники…
— До завтра, — гулко ответила полеводу первая, бывшего бедняцкого общества, бригада.
Погон
Несмотря на усталость, Петька не мог уснуть. Нынешний день они конной молотилкой перегнали молотилку на тракторе на две тонны. Это — радость. И вторая: вечером, проведав Наташку, он узнал, что рука у нее подживает. Мать Петькина тоже, видимо, изменила свое отношение к Наташке. Шутя, иногда заговаривала о ней и намекала, что, раз рука у нее повреждена, можно дать работу подходящую.
— Пусть будет няней в яслях.
Петька лежал в мазанке, а на улице шумели не знавшие устали и угомона девки с ребятами. Засыпая, услышал никогда не слышанную им частушку:
К-кабарди-инку мою
Верты-ынкой называ-аю,
Кабы я бы да она бы,
Что было б, не знаю.
Снилась ему Наташка. То бегали они с ней по лесу, то купались в реке, то ходили по улице обнявшись, а Карпунька Лобачев стоял возле колодца и стучал по срубу палкой. Вот идут с поля, проводили Ефимку в Красную Армию. Навстречу свадебный поезд. Подъехал поезд, и дядя Яков кричит:
— Где же вы пропали, садитесь!
И помчались в село. Там усадили их за широкий стол в Устиновой избе. Гостей много, играет гармонь, пляшут бабы, девки. Даже Алексей с Бурдиным пляшут в обнимку.
Кто-то стучит в окно. Сначала тихо, затем громче.
— Это Карпунька, — испуганно шепчет Наташка.
— Что ему надо? — пугается Петька. — Ведь он женат на Варюхе.
— Иди открой.
— Зачем?
— Пойду к нему. А то палкой изобьет.
Стук громче, но только не в окно. И окна-то нет. И уже не Наташкин голос, а чей-то чужой:
— Открывай!
— Кто? — проснулся Петька.
— Я, я, — послышался знакомый теперь голос.
Петька отодвинул засов. Вошел дядя Яков.
— Спишь ты здорово.
— Да, крепко, — согласился Петька. — Наверное, проспал.
— Можно сказать и так. Ты знаешь, зачем я к тебе? Или вы так далеко спрятали погон от машины, или его кто-то украл.
— Будет зря?! — принялся Петька одеваться.
— Егор все клади обыскал. У вас кто вечером убирал его?
Петька вспомнил, что вчера, уезжая с последней подводой ржи, он никому не сказал о погоне.
Не завтракавши, бегом направился на ток. Там уже запрягали лошадей в привода, но на маховом колесе погона не было. Все уставились на Петьку.
