Алексей Толстой - Хождение по мукам
— …Видите, как все это вышло… У отца в Самаре я больше жить не могла… Вы меня считаете паразиткой. Но — видите ли — о самой себе я гораздо худшего мнения, чем вы… Но я не могу чувствовать себя приниженной, последней из всех…
— Понятно, — причмокнув, ответил Кузьма Кузьмич.
— Ничего вам не понятно… — Даша прищурилась на огонь. — Мой муж рисковал жизнью, чтобы только на минутку увидеть меня. Он сильный, мужественный, человек окончательных решений… Ну, а я? Стоит из-за такой цацы рисковать жизнью? Вот после этого свиданья я и билась головой о подоконник. Я возненавидела отца… Потому что он во всем виноват… Что за смешной и ничтожный человек! Я решила уехать в Екатеринослав, разыскать сестру, Катю, — она бы поняла, она бы мне помогла: умная, чуткая, как струнка, моя Катя. Не усмехайтесь, пожалуйста, — я должна делать обыкновенное, благородное и нужное, вот чего я хочу… Но я же не знаю, с чего начать? Только вы мне сейчас не разглагольствуйте про революцию…
— А я, душенька, и не собираюсь разглагольствовать, слушаю внимательно и сердечно сочувствую.
— Ну, сердечно, — это вы оставьте… В это время Красная Армия подошла к Самаре… Правительство бежало, — очень было гнусно… Отец потребовал, чтобы я ехала с ним. Был у нас тогда разговор, — проявили себя во всей красе — он и я… Отец послал за стражниками: «Будешь, милая моя, повешена!» Конечно, никто не явился, все уже бежало… Отец с одним портфелем выскочил на улицу, а я в окошко докрикивала ему последние слова… Ни одного человека нельзя так ненавидеть, как отца! Ну, а потом — с головой в платок, — на диван и реветь! И на этом отрезана вся моя прошлая жизнь…
Так они шли по степи, мимо возбужденных гражданской войной сел и станиц, почти не встречаясь с людьми и не зная, что в этих местах разворачивались кровопролитные события: семидесятипятитысячная армия Всевеликого Войска Донского, после августовских неудач, во второй раз шла на окружение Царицына.
Ковыряя в золе картошку, Кузьма Кузьмич говорил:
— Если вы очень утомлены, Дарья Дмитриевна, можно эту ночь передохнуть, над нами не каплет. Только стойбище выбрали неудачное. Ветерок из оврага нам спать не даст. Лучше поплетемтесь-ка потихоньку под звездами. До чего хорош мир! — Он поднял хитрое красное лицо, будто проверяя: все ли в порядке в небесном хозяйстве? — Разве это не чудо из чудес, душенька: вот ползут две букашки по вселенной, пытливым умом наблюдая смену явлений, одно удивительнее другого, делая выводы, ни к чему нас не обязывающие, утоляя голод и жажду, не насилуя своей совести… Нет, не торопитесь поскорее окончить путешествие.
Он достал из кармана мешочек с солью, побросал на ладони картошку, дуя на пальцы, разломил ее и подал Даше.
— Я прочел огромную массу книг, и этот груз лежал во мне безо всякой системы. Революция освободила меня из монастырской тюрьмы и не слишком ласково швырнула в жизнь. В удостоверении личности, выданном мне одним умнейшим человеком — саратовским начальником районной милиции, у которого я просидел недельки две под арестом, — проставлено им собственноручно: профессия — паразит, образование — лженаучное, убеждения — беспринципный, И вот, Дарья Дмитриевна, когда я очутился с одним мешочком соли в кармане, абсолютно свободный, я понял, что такое чудо жизни. Бесполезные знания, загромождавшие мою память, начали отсеиваться и многие оказались полезными даже в смысле меновой стоимости… Например — изучение человеческой ладони, или хиромантия, — этой науке, исключительно, я обязан постоянным пополнением моего солевого запаса.
Даша не слушала его. Оттого ли, что ветер бездомной тоской тоненько посвистывал в стеблях пшеницы, — ей очень хотелось плакать, и она все отворачивалась, глядя на тусклый закат. Безнадежность охватывала ее от того бесконечного пространства, по которому предстояло пройти в поисках Ивана Ильича, в поисках Кати, в поисках самой себя. Наверно, в прежнее время Даша нашла бы даже усладу, пронзительно жалея себя, такую беспомощную, маленькую, заброшенную в холодной степи… Нет, нет!.. Взяв у Кузьмы Кузьмича картошку, она жевала ее, глотая вместе со слезами… Вспоминала слова из Катиного письма, полученного еще тогда, в Петрограде: «Прошлое погибло, погибло навсегда, Даша».
— Помимо полнейшей оторванности от жизни, — бесцельная торопливость, ерничество — один из пороков нашей интеллигенции, Дарья Дмитриевна… Вы когда-нибудь наблюдали, как ходят люди свободной профессии, — какой-нибудь либерал топочет козьими ножками в нетерпении, точно его жжет… Куда, зачем?..
Этот несносный человек все говорил, говорил, бахвалился.
— Нет, надо идти, конечно, пойдемте, — сказала Даша, изо всей силы затягивая вязаный платок на шее. Кузьма Кузьмич пытливо взглянул на нее. В это время в непроглядной тени оврага блеснуло несколько вспышек и раскатились выстрелы…
Едва только раздались первые выстрелы, — ожила безлюдная степь, над которой уже смыкалась в далеких тучах щель заката. Даша, держась за концы платка, даже не успела вскочить. Кузьма Кузьмич с торопливостью начал затаптывать костер, но ветер сильнее подхватил и погнал искры. Они озарили мчавшихся всадников. Нагибаясь к гривам, они хлестали коней, уходя от выстрелов из оврага.
Все пронеслось, и все стихло. Только отчаянно билось Дашино сердце. Из оврага что-то начали кричать — и тотчас повалили оттуда вооруженные люди. Они двигались настороженно, растянувшись по степи. Ближайший свернул к костру, крикнул ломающимся молодым голосом: «Эй, кто такие?» Кузьма Кузьмич поднял руки над головой, с готовностью растопырив пальцы. Подошел юноша в солдатской шинели. «Вы что тут делаете?» Темнобровое лицо его, готовое на любое мгновенное решение, поворачивалось к этим людям у костра. «Разведчики? Белые?» И, не дожидаясь, он ткнул Кузьму Кузьмича прикладом: «Давай, давай, расскажешь по дороге…»
— Да мы, собственно…
— Что, собственно! Не видишь, что мы в бою!..
Кузьма Кузьмич, не протестуя далее, зашагал вместе с Дашей под конвоем. Пришлось почти бежать, так быстро двигался отряд. Совсем уже в темноте подошли к соломенным крышам, где у прудочка фыркали кони среди распряженных телег. Какой-то человек остановил отряд окриком. Бойцы окружили его, заговорили:
— Отступили. Невозможно ничего сделать. Жмут, гады, с флангов… Вот тут совсем неподалеку в балочке — напоролись на разъезд.
— Драпнули, хороши, — насмешливо сказал тот, кого окружили бойцы. — Где ваш командир?
— Где командир? Эй, командир, Иван!.. Иди скорей, командующий полком зовет, — раздались голоса.
Из темноты появился высокий сутуловатый человек:
— Все в порядке, товарищ командир полка, потерь нет.
— Размести посты, выставь охранение, бойцов накормить, огня не зажигать, после придешь в хату.
Люди разошлись. Хутор как будто опустел, только слышалась негромкая команда и окрики часовых в темноте. Потом и эти голоса затихли. Ветер шелестел соломой на крыше, подвывал в голых ветвях ивы на берегу прудка. К Даше и Кузьме Кузьмичу подошел тот же молодой красноармеец. При свете звезд, разгоревшихся над хутором, его лицо было худощавое, бледное, с темными бровями. Вглядываясь, Даша, подумала, что это — девушка… «Идите за мной, — сурово сказал он и повел их в хату. — Обождите в сенях, сядьте тут на что-нибудь».
Он отворил и затворил за собой дверь. За ней слышался грубовато-низкий бубнящий голос командира отряда. Это длилось так долго и однообразно, что Даша привалилась головой к плечу Кузьмы Кузьмича. «Ничего, выпутаемся», — шепнул он. Дверь опять отворилась, и красноармеец, нащупав рукою обоих сидящих, повторил: «Идите за мной». Он вывел их на двор и, оглядываясь, куда бы запереть пленников, указал на низенький амбарчик, придавленный соломенной крышей. На нем была сорвана дверь. Даша и Кузьма Кузьмич зашли внутрь, красноармеец уселся на высоком пороге, не выпуская винтовки. В амбарчике пахло мукой и мышами. Даша сказала с тихим отчаянием:
— Можно сесть рядом с вами, я боюсь мышей.
Он неохотно подвинулся, и она села рядом на пороге. Красноармеец вдруг зевнул сладко, по-ребячьи, покосился на Дашу:
— Значит — разведчики?
— Слушайте, товарищ, — Кузьма Кузьмич из темноты придвинулся к нему, — позвольте вам объяснить…
— После расскажешь.
— Мы же мирные обыватели, бежавшие…
— Эге, мирные… Это как же так — мирные? Где это вы мир нашли?
Даша, прислонившись затылком к дверной обочине, глядя на темнобровое, красивое лицо этого человека, с тонким очертанием приподнятого носа, маленького припухлого рта, нежного подбородка, — неожиданно спросила:
— Как вас зовут?
— Это к делу не относится.
— Вы — женщина?
— Вам от этого легче не станет.
На том разговор бы и кончился, но Даша не могла оторвать глаз от этого чудного лица.
