Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России
Эти радостные крики солдат своей роты и девятой: «Наши пулеметы! Наши идут!» — Ливенцев расслышал и сквозь пальбу, и будто сразу спаслись от истребления два посланные им вперед взвода, — так ему стало легко вдруг, и прочно почувствовал он себя на занятом куске горы. Когда он начал определять здесь, около себя, места для четырех пулеметов, ему стало ясно, что не австрийцы идут там впереди в контратаку, что они отбиваются от атаки его двух взводов и, может быть, тоже двух взводов одиннадцатой; что между их пулеметами и русскими солдатами не может быть австрийских солдат.
— Старосила! — крикнул Ливенцев. — Иди, брат, к батальонному за приказом: двигаться нам вперед или отозвать наших, чтобы зря не тратить людей… Вот сейчас напишу записку.
Но посылать написанную в полевой книжке записку Ливенцеву не пришлось: внезапно замолчали австрийские пулеметы.
— Что это значит? — спросил Ливенцев Урфалова.
Тот только молча повел головой.
— Наступать нельзя, — уже Старосиле говорил Ливенцев. — Там позиции сильные, — пленный не врал! Там пулеметы в окопах, здесь их не было…
И когда, медля отдавать Старосиле записку, он пришел, наконец, к безошибочному, как ему показалось, выводу отозвать зарвавшиеся взводы, он увидел перед собою, в тумане: быстренько и согнувшись, как перепелки в траве, несколько человек его солдат подбежало оттуда, из жуткой неизвестности… Потом больше, еще больше… И вот к нему подошел запыхавшийся Значков. Оторопелый был у него вид, когда, взяв под козырек руку, он докладывал:
— Невозможно было держаться… Я приказал отступать.
— Прекрасно сделали! — обрадовался Ливенцев. — Все отходят?
— Кто может идти, — отходят.
— А убитых… много?
— Есть убитые…
— А Котылев? Котылев как?
— Котылев?
Значков обернулся. Теперь шли уже густо. Одного почти несли на руках двое.
— Вон, кажется, несут Котылева!
— Что? Ранен? Э-эх, несчастье!
Действительно, Ливенцеву подлинным несчастьем для роты показалось, что ранен знающий, опытный, спокойный, рассудительный командир взвода Котылев, и он кинулся к раненому сам. Но это оказался только похожий издали на Котылева унтер-офицер роты Аксютина, и те, кто его несли, просто не туда попали в тумане. Котылев тут же подошел сзади всех своих. Он уже подсчитал свои потери.
— Кажется, пятеро остались, Николай Иванович, — сказал он с подходу. — На пулеметы нарвались мы. Теперь их вынести нельзя, надо вечером.
Он даже не сомневался, этот Котылев, что роты продержатся тут до вечера, что их не выбьют через час, через два австрийцы. И в лице не сдал: обыкновенный, как всегда, подпрапорщик Котылев.
— Ну, хорошо, что так вышло, очень хорошо! Я думал, будет гораздо хуже. А к нам пулеметы подошли…
— Есть пулеметы? Какие?
— Вощилин с кольтами… Теперь, должно быть, нас австрийцы щупать будут. Надо окопы… и проволоку перенесть.
— Ну, раз у нас пулеметы, пускай щупают. Нарвутся!
И Котылев не то что улыбнулся, но как-то так моргнул черными бровями, что это стоило любой радостной улыбки.
Спешно подсчитали раненых, чтобы отправить командой вниз, в деревню: в обоих взводах оказалось их двадцать шесть человек. Проворно начали рыть окопы в черноземе, который был глубок даже и здесь, на горе, потому что рачительно распахивалась и удобрялась веками до войны даже гора эта, как и все высоты кругом. Два пулемета устроили в австрийском окопе, два отправили Аксютину, но с тем, чтобы он их немедленно вернул, если к нему подойдет другая пулеметная команда.
Когда же пошли снимать проволоку с кольев и прежде всего сняли труп прапорщика Малинки, убитого честно пулей в лоб над переносьем, то увидели, как безжалостно было разодрано колючками проволоки его лицо, ставшее совершенно неузнаваемым: глубокие разрезы, как ножом, запекшиеся сгустки крови, выдавленный глаз…
Курбакин, который снимал его, по-своему горласто говорил другим:
— Во-от, братцы, кого мать-то родная не узнает!
Другие качали головами, столпясь:
— И почему же это так могло?
— Как почему могло? — входил уже в раж Курбакин. — Да он же когда на этую проволоку упал, я с ним рядом находился и всю эту картину видел до точки… А тут ротный наш вперед рванулся с криком своим да на него с ногами вскочил, — махнул через… Вот! Вот как это дело было!.. Ну, а за ротным уж другие пошли на него сигать… Его если раздеть — осмотреть, ни одной кости в целости не найдешь, все размолотили.
Ливенцев подходил в это время наблюдать за работой. Он расслышал, что горланил Курбакин. И только теперь вспомнил он, что было так слабо отмечено где-то в разгоряченном мозгу, что действительно, подпрыгнув с земли, чтобы перескочить через проволоку, он наступил на что-то мягкое, рыжее, на какую-то шинель, брошенную на заграждение, как когда-то, еще в первый год войны, — читал он в газетах, — казаки генерала Келлера бросали на проволоку свои черкески и овладели окопом.
— Неужели я это сделал первый? — прошептал ошеломленно Ливенцев, боясь подойти ближе к трупу Малинки.
Но тут грохнуло далеко со стороны австрийских позиций, пронеслась, мяукая и лязгая, не очень высоко над ним шрапнель и разорвалась шагах в тридцати, подкрасив розовым туман.
— Скорей, скорей, ребята! — закричал Ливенцев. — Сейчас они пойдут в контратаку!
Глава одиннадцатая
В господском доме, в штабе полка хозяйственно устраивались, как будто рассчитывали пробыть тут по крайней мере с месяц, Ваня Сыромолотов и прапорщик Шаповалов, по внешнему виду как будто развинченный, вихлястый, но на самом деле очень слаженный малый, шутник, с поминутно подмигивающими черными глазами. Связь, налаженная им и со штабом дивизии, и с соседним кадомским полком, и с только что занятыми позициями своего полка, работала безукоризненно, и он, не то чтобы старавшийся не унывать ни при каких обстоятельствах, а просто неспособный унывать, между делом рассказывал Ване «самый свежий анекдот» о каком-то «мокром месте», когда бурей влетел взбешенный Ковалевский, ругая штаб корпуса еще от двери:
— Подлецы или идиоты? Или и то и другое? Убеждал, доказывал, приводил все резоны, какие можно на человеческом языке найти: необходимы понтоны! Дайте понтоны!.. А теперь вот сиди без артиллерии! Эх, ослы безмозглые!
— Два горных орудия переправились, Константин Петрович, — захотел успокоить его Ваня, но Ковалевский кивнул головой иронически:
— Благодарю вас! Два горных!.. А легкая батарея застряла! Шесть лошадей подохли — выбились из сил. Я уж послал туда учебную команду помогать артиллеристам. Может быть, как-нибудь на руках вытащат… Сейчас, понимаете, — сию минуту нужна там до зарезу артиллерия, — и я третьему батальону обещал, — и там ждут, понимаете? Ждут, потому что я обещал, и ничего не могут дождаться за целый день! А понтоны лежат и дожидаются Стрыпы! Сумасшествие! Абракадабра!.. Сейчас придут с высоты триста семьдесят двенадцать человек раненых из десятой роты, — я их обогнал, когда сюда ехал… На горе есть тяжело раненные… послать за ними санитаров. Прапорщика Малинку исключить из списков полка, — убит…
— Убит?
— Будут сегодня, конечно, еще убитые и раненые… А перевязочный пункт?
— Устраивает полковник Добычин с врачами…
— Распорядитесь, чтоб послали кухни с горячим на высоту триста семьдесят… Музыкантскую команду пусть нагрузят хлебом и пошлют туда же, — нам теперь не до музыки. А я буду сейчас говорить с начдивом насчет артиллерии… Пусть или дают нам понтоны, или посылают ее куда-нибудь в обход, где есть переправы, иначе и весь конский состав погибнет, и орудия увязнут, и людей мы измучаем… Эх, подлецы!
И он взялся за трубку телефона, но Ваня, переглянувшись с Шаповаловым, сказал осторожно и как бы между прочим:
— Подводы с хлебом еще не подошли. Кухонь тоже пока еще нет.
— Как так нет? Десятый час, и нет? Вы справлялись?
— Только что справлялся.
Ковалевский свирепо воззрился на Ваню, как будто он был штаб корпуса, потом махнул рукой:
— Тогда отставить и кухни и хлеб!.. Потом, после… Теперь нам нужнее всего артиллерия. Без артиллерии третий батальон все равно погибнет, и зачем ему тогда хлеб?
Из штаба дивизии ответили, что просить в штабе корпуса понтоны будут сейчас же, но за успех просьбы не ручаются, и в свою очередь справились, действительно ли высота 370 занята полком?
— Еще бы не действительно, когда на ней сидит мой батальон, — ответил не без гордости Ковалевский. — Но долго ли он просидит там без поддержки артиллерии, — это вопрос.
— Знаете ли что, пошлите туда еще батальон на помощь, — мягко посоветовал генерал Котович.
На это раздраженно, но сдержанно отозвался Ковалевский: