Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода
Олько и Аннычах были ровесниками, в детстве играли и учились вместе, дружили и враждовали. Чаще враждовали. Начинал почти всегда Олько: будь между ними вражда, будь мир и дружба — все равно не пропустит мимо, чтобы не дернуть Аннычах за косички, — и пошла перепалка, потасовка. Все прочие школьницы тоже носили косички, но манили и дразнили Олько — и самому непонятно почему — только косы Аннычах. Дошло до того, что над ней стали смеяться по всему поселку: «Ай, какие длинные косы вытянул тебе Олько. Вот молодец парень!»
В последние годы, став табунщиками, они встречались редко. Но вот их назначили работать по соседству, и девушка решила повидаться.
…Ой, кто это едет на вороном коне?
Чьи кобылицы идут впереди?
Чей жеребенок играет вокруг?
Все это кони нашей армии,
распевал Олько и за песней не расслышал, как появилась Аннычах. Увидев ее рядом с собою, он поперхнулся и еле выговорил:
— А… а… анны… чах?
— Нет.
Они смерили друг друга глазами: он — с удивлением и тревогой, она — с веселой усмешкой.
— Чего уставился? Пой, пой! — И, подражая голосу и ужимкам Олько, затянула: — Ой, кто это едет, кто это курит, кто это орет на всю степь? Известно кто, у нас один такой — Олько Чудогашев. Здравствуй! Все позабыл, руки отсохли, и шляпа приросла к голове.
— Здравствуй!.. — Олько протянул руку, сдернул шляпу, низко поклонился, затем, все еще тревожась, спросил: — Ты как? Отец послал?
— Зачем ты отцу? Сама.
— Сама? Не врешь?
— Не вру. Соскучилась.
— И сейчас не врешь?
— Не вру. Подставляй спину!
— Зачем?
— Подставляй — увидишь. Живо!
Олько повернул спину. Аннычах довольно крепко ударила по ней кулаком.
— За то, что дергал меня за косы.
— Еще. Давай больше! — требовал Олько. — Я твои косы дергал каждый день столько лет. Бей крепче!
Но Аннычах отказалась:
— Моей руке больней, чем твоей спине.
— Оттрепли меня за уши! — сказал он.
— Уши за другое. Помнишь, показывал мне «Москву»? У меня от той «Москвы» целый день в ушах звенело. — Потрепав Олько за уши, Аннычах объявила: — Теперь квиты. Прощаю все!
— А я хочу еще раз дернуть тебя за косы, — сказал он.
Она склонилась, он взял одну косичку, потом другую.
— Чего же не дергаешь? — спросила Аннычах, чувствуя, что Олько перебирает косичку за косичкой.
— Жалко.
— Найди, какую не жалко!
— Все жалко.
И оба, заражая друг друга весельем, долго смеялись.
Олько и Аннычах вызывали на собрание, и они решили ехать вместе. По пути вспоминали детство, школу, свою дружбу и вражду. Много было интересного, приятного, счастливого. Плохое забылось, даже горчайшие обиды, ссоры, драки повернулись безобидно веселой стороной.
Потом заговорили о работе. У каждого были новости.
Олько показал на жеребенка, который уже вовсю копировал взрослых. Вот он решил показать свою силу старой Малышке, рванулся к ней, но либо струсил, либо глазомер подвел его, только брыкнул слишком рано, шагов за десять, в пустой воздух и шлепнулся врастяжку. Если бы кони умели смеяться, какой бы дружный хохот услышал герой.
— Никак не могу придумать ему хорошее имя, — посетовал Олько.
Имена жеребятам давал зоотехник Орешков, но табунщики часто не дожидались его и называли сами. А зоотехник пускай делает как хочет: не так уж важно, согласится или перекрестит. Для табунщиков интересно само называние: это — задача, головоломка, игра.
Мать Харита, отец Буян. Имя у жеребенка должно начинаться с буквы X, а в середине стоять Б.
— Сейчас придумаем, — Аннычах нахмурилась, приложила ко лбу палец и забормотала: — Хаб, Хеб, Хиб, Хяб…
Но Олько не приходил в восторг.
— Ну-ну… И слов таких нет.
— Веселина, — такого слова тоже нет, а кобыла есть, — возразила Аннычах.
— То — Веселина. А с твоим Хеб, Хяб зоотехник выгонит меня.
— Хобот.
— И с этим выгонит.
— Хабар, Хибин, — предлагала Аннычах.
Олько все морщился.
— Ты ему вроде Гиперемии.
— Тогда пускай дает сам, — горячилась она, — Хребет, Храбрый.
— Есть Храбрый! — обрадовался Олько. — Ур-ра-а!
10
Они приехали в Главный стан раньше назначенного срока. Олько ушел посмотреть строительство. Аннычах решила повидаться с Иртэн. Подружки встретились в конторе. Иртэн бродила по коридору, ожидая, когда освободится и примет ее Лутонин.
Вот он выглянул из кабинета, кивнул девушкам: прошу!
— Иртэн, я подожду тебя здесь, — сказала Аннычах.
— Заходите вместе! — позвал ее Степан Прокофьевич. — Наши тайны невелики. Совсем ни к чему глотать тут пыль.
В коридоре действительно было много пыли. Ее понатащили на одежде и обуви рабочие с постройки, кроме того, всякий раз, когда открывалась входная дверь, ветер загонял новую волну. Пыль висела туманом, создавая преждевременные сумерки.
— Садитесь! Рассказывайте!
Иртэн села к столу, против Лутонина, Аннычах — в сторонке. У другого стола — для совещаний, — заваленного чертежами и бумагами, сидели Домна Борисовна, Миша Коков, Тохпан, Софья Александровна и бригадиры строительных бригад. Только что закончилось совещание по строительству, и теперь они говорили между собой о разных мелочах. С приходом Иртэн все умолкли и начали слушать ее. Она по поручению Лутонина ездила в город и на Опытную станцию, договорилась там о помидорной и капустной рассаде, достала и уже привезла необходимые огородные семена; но нужен был и кое-какой инвентарь, а его не нашла.
— Сделаем дома. Запишите, чего не хватает, и отдайте список Софье Александровне. Ну дальше. Что скажете о лесонасаждениях?
Иртэн советовалась об этом и на Опытной с научными работниками, и в своем техникуме с преподавателями, добыла несколько книжек, просмотрела их, потом все обдумала, применительно к обстоятельствам конного завода.
На заводе всякому известно, что, как только сделают запашку, на поля тут же набросится ветер. Но, кроме этого, есть еще беда — в степи растет очень неприятная трава перекати-поле, иначе покатун, попрыгун; засыхая, она отрывается от корня и мчится вместе с ветром; если не принять мер, покатун замусорит посевы, будет заваливать каналы, путаться в шлюзах. Вылавливать его — большое, хлопотливое дело. Вокруг поливных полей надо, не откладывая, сажать леса. Весна, когда у деревьев идет самое активное корнеобразование, — лучшее время для посадки. За основную породу следует взять тополь, в подгон — сибирскую яблоню-дичку. Растущие быстро тополя скоро станут высокими защитными полосами, а пышные яблони-сибирки с ветвями от самой земли уже нынешним летом создадут непролазную ограду, сквозь которую не проскочит никакой попрыгун. К осени тополя поднимутся до трех метров. Это — полоса защищенных посевов в шестьдесят — семьдесят метров шириной.
— Сколько же надо посадить деревьев, выкопать ям? — спросил Лутонин. — Хватит ли у нас пороху? Слишком уж густо пошли дела.
Для полос полной ширины в шесть, восемь и больше рядов — нужны были сотни тысяч деревьев. Но Иртэн предлагала посадить на первый раз только самое необходимое — по два ряда: чтобы задержать покатун, а осенью сделать досадку. И на первую очередь требовались десятки тысяч саженцев.
— Саженцы не перебегут к нам сами. Сколько нужно рабочих, машин?
— Не так много.
— Все-таки?
— Двое рабочих могут посадить под лопату тысячу корней в день, а под плуг еще больше.
— Степан Прокофьевич, может быть, выделим посадочную бригадку? — сказала Домна Борисовна. — В будущем году под этот лесок попробуем посеять клевер. Очень уж соблазнительно.
Он взял список работников завода, полистал его, поворчал:
— Туго-туго. — Затем попросил Иртэп: — Составьте план — максимум и минимум. Учтите вспашку, перевозку саженцев, посадку.
Иртэн подумала, что разговор окончен, и встала. Но Степан Прокофьевич задержал ее:
— У нас великая перетасовка. Передвинули почти всех. Вам придется стать агрономом.
На конном заводе эта должность была свободна.
— Какой же я агроном! — девушка всплеснула руками. — Я же не кончила техникума.
— А мы совсем не бывали там. И если попросим у вас совета — не откажете ведь на том основании, что еще не агроном. Перестройка в севе, орошение — это же все не без вашего влияния. И как бы ни назывались вы, вас сделают агрономом. Это неизбежно при наших обстоятельствах. Ждать, когда оно совершится самотеком, кувырком, — и делу вред, и вам хуже.
Но Иртэн продолжала колебаться; она еще не выходила ни одного гектара самостоятельно, и сразу наваливают на нее две тысячи; еще никому не указывала, кроме как своим младшим сестренкам и братишкам, а тут надо руководить сотнями взрослых людей.
