Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
— Чёрт знает что! — вместо приветствия сказал он парторгу. — Договорились точно, что к десяти все болты будут отшлифованы, а сейчас две минуты одиннадцатого. А где болты? Беги теперь узнавай, где они, а работа стоит. Где же комсомольский контроль?
И уже хотел бежать к телефону, не дожидаясь ответа Ковалёва, но в это время раздались предостерегающие звонки, и небольшой автокар остановился у станины блюминга. На его площадке виднелись масленые, свежеотшлифованные стальные болты.
— Привезли! — крикнул Сидоренко.
— Всё равно после работы не помилую, — сказал Железняк. — Раз комсомольский контроль, значит, как часы должны работать. А на сколько они опоздали — на две минуты или на час, — безразлично, темп потерян, и надо налаживать заново.
Опять все принялись за прерванную работу. Парторг с интересом наблюдал, как медленно, но уверенно возобновлялся нарушенный ритм, как напряжённо работают сборщики, как мелкими каплями выступает пот на лбу Железняка, как тяжело дышит Кирилл.
«Сюда ребят из школ на экскурсии водить надо, чтобы видели, какая отличная тут идёт работа, чтоб мечтали о ней», — думал Ковалёв.
Охваченный своими мыслями, он не сразу заметил, что ритм в работе бригады опять на какое-то мгновение нарушился, но теперь уже совсем по другой причине. Мягко двигаясь по рельсам, подъехал двадцатитонный мостовой кран. На его крепкой цепи висел тяжёлый кронштейн — одна из опор могучего вала.
Кирилл помахал рукой девушке, сидевшей в кабине крана, и кронштейн пошёл на своё место. Вот он уже коснулся станины… В это время что-то зазвенело и массивная цепь, державшая кронштейн, сдвинулась. Тяжёлый, тонны в две, кронштейн стукнулся о станину и остановился в таком неверном, шатком положении, что дохнуть было страшно — как бы он не свалился. Что будет, если кронштейн упадёт?.. Ковалёв даже глаза закрыл.
— Беги! — послышалось от станины.
Сидоренко ничего не ответил. Он стоял у кронштейна, поддерживая его; все чувства юноши были сосредоточены только на одном — как сохранить едва ощутимое равновесие.
Но вот первый отшлифованный болт уже стал на своё место, надёжно соединив кронштейн и станину. Сидоренко взял цепь, опять закрепил её на старом месте, помахал девушке рукою: подними, мол, выше, — но цепь не шевельнулась. Сидоренко взглянул вверх, лицо крановщицы было белым, словно гипсовым. Она перепугалась так, что не могла пошевелиться.
— Ну, ты там. не тушуйся! — крикнул Кирилл. — Ничего не случилось, всё идёт нормально.
Девушка опомнилась, цепь поползла вверх, болты, которыми крепили кронштейн, стали на свои места, и никто не проронил больше ни слова о случившемся.
Ковалёв ещё долго стоял, глядя на работу бригады. Кирилл теперь всё чаще привлекал его внимание — хотелось, чтобы после всех несчастий этому парню хорошо и надёжно жилось на свете.
После работы Железняк сказал Кириллу:
— Я чуть не умер от страха, когда ты у кронштейна стоял. Вот проклятая девчонка! И сажают же таких на кран!
— Ты её не ругай, — ответил Кирилл, — она и так чуть не умерла от испуга в своей кабине.
— Это правда. А тебе страшно было?
— Ты знаешь, я даже не успел разобраться — вижу, может упасть, значит, надо поддержать.
— Но тебя могло ведь ударить.
— Нет, не могло, — ответил Сидоренко, — я зорко за всем следил. А умирать мне совсем не хочется, можешь быть спокоен! — И весело засмеялся, как будто сказал невесть какую остроумную шутку.
Иван шёл домой, размышляя о своих друзьях. Мысли его всё чаще переходили от Кирилла к Сане. Ему казалось, что они в чём-то похожи: Саня тоже была способна на героический поступок и, очутись она у блюминга, так же, не колеблясь, поддержала бы кронштейн. Это чувство было очень приятным, и думать о Сане хотелось неотрывно.
В последнее время Ивану почти не приходилось видеть её, ко девушка словно всё время шла рядом с ним. Правда, любовь его была невысказанной, но она чувствовалась всё яснее. С того вечера, когда он рассказал Саке всю правду о Матюшиной, они не обменялись ни одним словом, хоть и встречались иногда. Может, не следовало ему всего рассказывать? Нет, уж лучше знать друг о друге всё до конца, чем что-то утаивать или в чём-то подозревать.
Но теперь вышло так, будто они навсегда поссорились, и как снова наладить отношения, Железняк не знал.
День проходил за днём, отсутствие Сани становилось всё чувствительнее, Иван старался уверить себя, что ему безразлично, видит он Саню или нет, но на сердце покоя не было. Пришли бессонные ночи, когда думаешь только о любимой, а заснуть, сколько ни ворочайся с боку на бок, никак не можешь.
И вот однажды после работы Иван, отложив непрочитанные газеты, оделся и вышел на улицу. Тёмно-синий вечер давно окутал Калиновку. Крепкий морозец облачками освещённого голубого тумана повис над заводом. Звёзды заняли всё небо. В этот вечер их там расплодилось значительно больше нормы, все повылезли, видимые и невидимые.
Он прошёл мимо стадиона, оглядел широкое футбольное поле, теперь покрытое льдом. Синий лёд искрился под острыми коньками. Всем весело, радостно. Оркестр играет вальс. Хорошо!..
Пробежал Андрейка с какой-то девочкой, держась за руки, только мелькнули красные ленточки в косах. «Ишь ты!»
Иван вышел со стадиона и оказался совсем недалеко от дома Сани.
«Интересно, обманывал я себя или в самом деле случайно сюда пришёл? — задал он вопрос и не нашёл ответа. — Ну, раз я уже тут, надо зайти. И зайду, если уж пришёл. Холодно. Погреться надо». И, поборов все свои сомнения с помощью такого несложного довода, он постучал в Санину дверь.
— Это ты? — не очень приветливо встретила Саня неожиданного гостя.
— Я, — погреться, — объяснил своё появление Иван. — Холодно!
— Заходи! — сухо пригласила девушка.
Он вошёл в знакомую тёплую комнату, и неожиданно его настроение изменилось. Ведь тут, именно тут живёт его счастье, с копной чёрных пышных волос! Как же он раньше ке мог этого понять и не приходил сюда так долго?..
Он сидел против девушки, смотрел на её хмурое лицо. Оно было такое серьёзное и милое, строгое и в то же время забавное, что Иван не выдержал и тихо засмеялся.
— Отчего у тебя такое хорошее настроение? — спросила Саня.
«Любимая моя, дорогая моя Саня, знала бы ты, какое у меня было настроение ещё пять минут назад и вообще последние четыре месяца, так тебе не пришло бы в голову это спрашивать!»
Он встал, подошёл к девушке, взял её за плечи, приподнял, так что возмущённое Санино лицо очутилось на уровне его собственного, и сказал:
— У меня хорошее настроение, потому что я тебя люблю.
И поцеловал в губы, чувствуя, как сразу обмякло тело девушки. Так продолжалось, может, минуту, может, час… И тут из глаз Железняка вылетел сноп зеленоватозолотых искр, маленький крепкий кулачок попал точно в ямку между носом и глазом. Это было и больно и смешно.
— Пусти! — крикнула Саня.
Руки Ивана опустились сами собой, но он засмеялся.
— Чего ты смеёшься? — возмущённо крикнула девушка.
— Потому что я тебя люблю, — блаженное настроение не покидало Ивана, — я тебя люблю и жить без тебя не могу.
Он снова сделал шаг к Сане, но девушка отскочила.
— «Люблю, люблю!» — передразнила она, на всякий случай отходя за стол и садясь на стул. — «Жить не могу!» А я тебе могу сказать только одно — ты мне противен.
— Неправда! — просто сказал Иван.
Саня взвилась, как ракета.
— «Любовь, любовь, люблю!» А четыре месяца носа не показывал…
— Я приходил..; Мама сказала…
— Знаю. Должен был ещё прийти, сто раз должен был приходить. Не надо мне такой любви! Она не такой должна быть! Такая, чтоб на коленях у дверей по часам стоять, чтоб ночи не спать и писать стихи, — вот какою она должна быть! А ты что? Пришёл, облапил своими ручищами, рад, что сильный. «Любовь», «люблю»! А я тебя не люблю! Ясно? Терпеть тебя не могу, и можешь ко мне не приходить. Вот дверь! Уходи!
Она подбежала к двери и широко открыла её, но Иван не шевельнулся.
— А я не пойду.
— Пойдёшь! — крикнула Саня. — Пойдёшь!
Иван нахмурился.
— Хорошо, — сказал он, — можешь закрыть дверь, я вот ещё немножко погреюсь и уйду, если тебе уж так не хочется на меня смотреть.
Саня молча села к столу, демонстрируя всем своим видом полное равнодушие. Злость клокотала в ней. Она всем сердцем ненавидела в эту минуту непонятого, весёлого Ивана.
— Между прочим, — сказал Иван, — ты знаешь, у меня под глазом будет синяк. Тебе надо записаться к Гурьянову — будешь чемпионом. У тебя есть зеркало?
— На!
— Факт, будет синяк, — засмеялся Иван. — В следующий раз принесу маленькие перчатки, надену тебе на руки, и тогда уж начнём разговор.
— У тебя не будет следующего раза.
