Фазлиддин Мухаммадиев - Домик на окраине. Зайнаб-биби
— Ну, знаете, в свободное время я имею право ходить с кем хочу и куда хочу, — перебил я директора. — Хочу — по колхозам хожу, хочу — сижу в кабинете у прокурора. Что касается двоек, тут действительно я в ответе. Но давайте не судить об учителе по проценту двоек, посмотрим, что будет в конце учебного года. А что касается пришкольного участка, товарищ директор, то извините, у меня существует своя точка зрения: дайте ребятам полную самостоятельность. Если я все время буду над ними стоять и указывать: там вскопай, здесь полей, то они и за сто лет не научатся работать.
— Я вижу, вы уж и к замечаниям старших товарищей не желаете прислушиваться, — рассердился директор.
— Нет, почему же, если эти замечания справедливые.
Спор становился все более острым. Если бы в кабинет не зашел заведующий учебной частью, бог знает чем бы кончился наш «товарищеский» разговор.
Мы получили квартиру в новом трехэтажном доме. Когда мы грузили вещи на машину, с работы пришел дядюшка Ахрор.
— Значит, уезжаете… так, — сказал он грустно. — Ну счастливо! — И, помолчав минуту, крепко сжал мне руку большой натруженной ладонью. — Если что нужно будет, я приду к вам, ладно?
— Ну, конечно, конечно, приходите, и не только тогда, когда нужно будет. Вы теперь всегда в нашем доме желанные гости, да и ваш дом для нас родным останется.
Дедушка Зиё, прощаясь с нами, молитвенно поднял руки и пожелал нам счастливо дожить до старости, видеть наших детей взрослыми и счастливыми. Тетушка Икбол с заплаканными глазами засовывала в машину какие-то мешочки и пакетики.
Хотя вещи уже были сложены и давно пора было трогаться, Заррина все еще висела на шее у Ойши, со слезами уговаривая ее не уезжать.
Так окончилось наше недолгое пребывание в домике на окраине.
В трудах и заботах быстро летят дни. В нашей отдельной квартире теперь просторно, тихо, можно спокойно работать. Но мне чего-то все время недостает. Мы с Ойшей часто вспоминаем стариков и очень по ним скучаем. И еще я заметил: не могу спокойно смотреть на всякие безобразия, сразу ловлю себя на мысли: «А что сказал бы дядюшка Ахрор?»
И когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, мне хочется, чтобы об этом узнали и дядюшка Ахрор, и дедушка Зиё, и тетушка Икбол, хочется услышать от них ласковое: «Молодец, сынок». И чего это мы так привязались к нашим старикам?
— Странный ты человек, — посмеялась как-то надо мной жена. — Помнишь, как ты ворчал, что уговаривала тебя поселиться в этом доме, как жаловался, что тебе мешают спокойно жить, а теперь скучаешь.
— Что имеем — не храним, потерявши — плачем, — засмеялся и я.
И чтобы не дать ей возможности, по своему обыкновению, забросать меня цитатами, сам привел слова Бедиля: «Вся суть человеческой природы в том, что человек от огня ищет спасения в воде, а от воды бежит к огню».
И Ойша не стала возражать. Кажется, это было впервые, когда она сразу, безо всяких споров согласилась со мной.
1962
Перевод М. Явич
Зайнаб-биби
Не трать себя, пируя на берегу,—
Мелодии там сладкие поются,
А кинься в волны и борись с потоком,
Ибо вечная жизнь — в борьбе.
ИкболВ этой повести отражены события времен гражданской войны, имевшие место в Локай-Таджикском районе (в южной части нынешнего Ленинского района).
Автор выражает благодарность работникам партархива Института истории партии при ЦК КП Таджикистана, бывшему председателю Кокташского военно-революционного комитета товарищу Н. Каримову и другим участникам гражданской войны, которые помогали ему в сборе материалов для этой повести, а также делились своими воспоминаниями о жизни и деятельности героини таджикского народа Зайнаб-биби Курбановой.
Трое мужчин ловко, как кошки, перепрыгнули через низкий дувал и оказались во дворе райисполкома. Четвертый потерял равновесие и невольно ухватился за ветку алычи. Давно созревшие плоды глухо забарабанили по земле.
— Тьфу, увалень! — тихо выругался один.
Они прислушались, втянув головы в плечи. Вокруг стояла полная тишина. Откуда-то из кишлака доносилось ленивое тявканье собаки, и по одной, по две, шурша листвой, продолжала шлепаться на землю алыча.
Двое мужчин, крадучись, направились к конторе исполкома, двое других пошли в глубь двора, в сторону суфы, где днем на потертом паласе сидели и отдыхали служащие районных учреждений и посетители, а сейчас спала председательница исполкома Зайнаб-биби Курбанова.
Вечером состоялось заседание президиума. Заместитель председателя Бекмухаммадов уверял, что оно продлится недолго, но к вопросу о воде присоединились вопросы о помещении для школы, о лекарствах против малярии и многие другие, и заседание затянулось до полуночи.
— Тогда ночуй здесь, в комнате, — сказал Бекмухаммадов. — А я лягу на суфе.
— Не могу я в комнате спать. Душно…
Зайнаб разом проснулась. Кто-то крепко-накрепко зажал ей рот; кто-то заломил руки; кто-то затолкал в рот платок.
— Спокойно, спокойно, — послышался задыхающийся голос, и Зайнаб узнала Ишанкула. От него исходил омерзительный запах водочного перегара и лука. Он принялся шарить по ее телу руками, щипать и кусать ее, разрывая в клочья старенькое сатиновое платье.
Со стороны конторы донесся треск срываемой с петель двери, шум, возня, топот ног и затем сдавленный вопль Бекмухаммадова. Женщина почувствовала в себе прилив сил. Мышцы ее окрепли в труде, а руки не раз взмахивали тяжелым кавалерийским клинком и сносили с плеч головы мужчин, считавших себя джигитами; норовистые кони в округе знали силу рук Зайнаб, она крепко держала поводья. Обеими руками ударила она в грудь вставшего перед ней на колени Ишанкула, и тот кубарем скатился с суфы и растянулся на земле, стукнувшись головой о дерево.
— Трус! Подлец! — выдернув кляп изо рта, крикнула Зайнаб.
— Зиё, стреляй! Стреляй, тебе говорю! — в ужасе воскликнул Ишанкул, который никак не мог подняться на ноги.
Револьверный выстрел пронзил предрассветную тишину, эхо отразилось от холмов, окружавших кишлак, и растеклось по всей долине.
Прижав руки к обнаженной груди, из которой хлестала кровь, Зайнаб упала ничком на свою еще теплую постель.
Ишанкул поднялся на суфу и, выхватив из-за голенища нож, напал на окровавленное, трепещущее тело Зайнаб и над холодеющим трупом совершил такое, что никогда, ни в какие времена не совершал самый злобный сын человека, самый кровожадный из самых диких зверей.
Рождался новый день, 23 июля 1928 года. Едва-едва побледневшее небо на какое-то мгновение окуталось тьмой, пытающейся отсрочить наступление света. Может быть, это было к лучшему: кровавую трагедию, кроме самих убийц, больше никто не видел.
Ишанкул, убийца председательницы райисполкома и ее заместителя, враг революции и Советской власти, который под личиной друга несколько лет руководил в районе Союзом батраков, сидел со связанными руками на арбе, направляясь в свой последний путь. Рядом с ним были его подручные — Мамадзиё и Абутолиб. Бороды у них отросли, глаза запали, и вокруг глазниц появились черные круги от ужаса перед неминуемой карой. На передке, кроме арбакеша, сидели с винтовками в руках Умар и пожилой русский красноармеец. Двое верховых ехали по бокам — Васильев и названый сын Зайнаб-биби красноармеец Сан'ат.
В тот день, когда Сан'ат вернулся из Ханака, товарищи встретили его без обычных шуток и прибауток, односложно отвечали на вопросы, отводили глаза, явно скрывая от него что-то. У Сан'ата в душе зашевелилось нехорошее предчувствие.
Едва он успел почистить от дорожной пыли одежду и сапоги и умыться, его вызвали в особый отдел. Он и вовсе встревожился. Начальник особого отдела поднялся из-за стола.
— Ты обедал? — спросил он.
— Нет еще, товарищ командир.
— Иди поешь.
Сан'ат понял — случилось что-то плохое, какая-то беда… Разве в таком состоянии пойдет ему в горло пища?
— Разрешите не идти в столовую, товарищ командир? Я не голоден.
Начальник особого отдела посмотрел на мокрые волосы бойца, на его карие встревоженные глаза и сказал:
— Отправляйся в Кокташ. С твоей матерью случилось несчастье.
Что-то оборвалось в груди Сан'ата, и он будто онемел. Голос начальника особого отдела доносился до него словно из-за толстой стены.
Он не помнил, как вместе с Умаром приехал в Кокташ. Помнил только, что там было много людей из Душанбе. Работники особого отдела, люди из их 7-й кавалерийской бригады, из обкома партии, сотрудники душанбинской и локай-таджикской районной милиции… Одни выясняли, кто совершил злодеяние, другие готовились к церемонии похорон…
