Юрий Рытхэу - Лунный Пес
— Да, верно, — отозвался Лунник, — моя дорога была долгой и трудной.
— Откуда ты? — спросила девушка.
— Из дальней земли, — уклончиво ответил Лунник. — С острова Илир. Там я родился.
— Кто твое племя? Оленный народ или морские охотники?
Лунник задумался. Кто они, эта стая диких собак, обосновавшихся на острове? Уж явно не оленные, да и на морского зверя не охотились, если не считать того, что подбирали всякую падаль, выброшенную волнами на берег, иногда ловили мелких грызунов, птиц, разоряли гнездовья… Открыть этой девушке всю правду? И вдруг Лунник почувствовал, что у него нет никакого выбора: он должен рассказать про все свои превращения и скитания этой девушке, которая странно светилась, особенно своей улыбкой.
— Мой рассказ будет долгим, — сказал Лунник.
— Можешь не торопиться, — улыбнулась она, и снова яранга осветилась удивительным сиянием.
— Все равно мне скоро подниматься в небо, нести лунный диск. Но сегодня мне будет легко: собаки сильно обгрызли Луну. Скоро от него ничего не останется, и придется заново его строить. Как жадны собаки до Луны! И что они такого в нем находят?
Лунник сжался. А как Тиркынэу узнает, что он как раз из той своры?
— А где берете новую Луну?
— У нас за ярангой, в распадке. Если хочешь, я тебе потом покажу. Но кто ты такой? Внешне ты человек, но что-то в тебе есть необычное…
— А что такое необычное?
Тиркынэу пристально вгляделась в сидящего перед ним Лунника.
— Что-то такое собачье проглядывает в тебе. Особенно когда ты скалишь зубы. Будто хочешь укусить.
Лунник почувствовал тревожный холодок под нижней, меховой, рубашкой.
— Ты думаешь, я из собак?
— Нет, я так не думаю. По-моему, все люди так или иначе похожи на зверей. И даже звери бывают очень похожими на людей. Вот вчера я тебя приняла за росомаху, а ты оказался человеком.
Тиркынэу улыбнулась, и снова чоттагин заполнился таким ярким светом, что Лунник зажмурился. Но даже сквозь плотно закрытые веки он чувствовал этот необыкновенный, проникающий глубоко в тело обволакивающий свет.
— Ой, я так могу ослепнуть.
— Но я же не слепну! — засмеялась девушка.
И впрямь свет был странный, несмотря на яркость, он слепил лишь вначале, а потом глаза быстро привыкали к нему, и это сияние, проникая внутрь тела, как бы разливалось, распространялось по нему, добавляя новые силы. Оно рождало новое, доселе незнакомое чувство у Лунника. Ему хотелось обнять весь мир, каждое живое существо, а эта молодая девушка казалась ему самым добрым, самым близким существом, хотя они встретились лишь вчера, когда поначалу Лунник еще был в обличье росомахи.
— Мне пора! — решительно произнесла Тиркынэу и взялась за рожок Луны.
— Может, тебе помочь? — предложил Лунник.
— Убывающую Луну носить совсем нетяжело, — заметила Тиркынэу. — А когда остается совсем крохотный, едва видимый с Земли серпик, мне приходится сдерживать себя, чтобы не разбежаться и не вернуться домой раньше времени.
И впрямь лунный диск казался легким. Тиркынэу держала его одной рукой, не боясь обжечься. Лунник терялся в догадках, как это может происходить, но не решался спрашивать: за время своего путешествия Лунник убедился в том, что в природе столько необъяснимого.
Девушка уходила все дальше от яранги, а кусок Луны, который она несла, краснел, словно наливался огненным соком. Она бежала вдоль горизонта, не поднимаясь высоко.
Чем дальше уходила Тиркынэу, тем тревожнее становилось на сердце у Лунника, будто меркнул свет от девушки, остававшийся в нем. Такого он никогда не переживал. Ему даже захотелось завыть от тоски, и он убегал в распадок и оттуда смотрел на кусок Луны высоко в небе. Вернувшись в ярангу, Лунник садился у костра рядом со старухой и смотрел на пламя, пляшущее над сухими ветками стланика, выкопанного из-под снега. Ему нравилось смотреть на огонь, и опять же это было новое, необычное чувство, доселе незнакомое ему. Собаки не любили смотреть на живое пламя.
На воле усиливался ветер, начиналась тундровая, снежная пурга. Кругом потемнело, и Лунника охватила тревога: а как Тиркынэу не найдет дороги назад?
— Придет Тиркынэу, — заверила старуха.
— А разве и в такую погоду надо носить Луну? — спросил Лунник. — Все равно ничего не видно: ни земли, ни неба, все перемешалось.
— Надо. Ведь как бывает радостно, когда сквозь тучи вдруг проглянет Луна, пусть даже такая ущербная, какая осталась теперь. Сколько радости любому живому существу! Все смотрят вверх и видят мою дочь! — гордо сказала старая женщина. — Потому что она — дочь Солнца и носит имя Тиркынэу. А как тебя зовут?
В собачьей стае, в которой родился и вырос Лунник, имя носил лишь Вожак, которого иногда называли и Четырехглазым из-за того, что на лбу, прямо над его глазами, находились два светлых пятна, в точности повторяющие очертания настоящих глаз. Пес вспомнил, как все стали называть его после того, как он откусил кусок Луны, и ответил:
— Меня зовут Лунник…
— Это хорошее имя, — одобрительно произнесла старуха. — От него идет свет.
Тиркынэу вернулась под утро и поставила оставшийся серпик Луны у стены чоттагина. Она не выглядела усталой, несмотря на то что провела столько времени на небе.
— Нашего гостя зовут Лунник, — сообщила дочери мать.
— Я это знала, — отозвалась Тиркынэу. — Я сразу узнаю превращенных собак, в каком бы обличье они потом ни находились. Но в человеческом облике я вижу впервые. И он мне нравится.
Эти слова теплом разлились по внутренностям Лунника. Он еще раз посмотрел на Тиркынэу и тихо сказал:
— Ты мне тоже нравишься.
Наступил день, когда от Луны ничего не осталось.
— Будем наращивать новую, — сказала Тиркынэу и позвала Лунника в тундру.
Перешли замерзшую до самого дна и покрытую поверх льда затвердевшим снегом речку и снова спустились в низину. Еще издали Лунник заметил ровное белое свечение, которое было даже заметно на фоне белого снега.
Оно было похоже на озеро, это вместилище лунного света. Тиркынэу катила перед собой пустой, совершенно круглый обод из незнакомого материала и тихо напевала песню:
Небо не бывает пустым,
Небо не бывает темным.
Оно жизни всегда полно,
Как лежащая внизу Земля.
И когда иссякает свет
И слабеет неба свет,
Солнце просит меня:
Дочь, наполни светом Луну!
Потому что с неба всегда
Должен литься свет.
Тиркынэу несла в другой руке небольшой ковшик из полированного темного дерева. Странно, но, несмотря на довольно сильное свечение, от озерца не исходило тепло, и сугробы по его берегам оставались твердо-белыми и нетающими.
Тиркынэу положила на снег едва видимый ободок погасшей Луны, зачерпнула из озерца и осторожно налила по краю немного светящегося вещества. Оставшееся в ковшике она вылила обратно в озерцо и удовлетворенно произнесла:
— Ну вот, теперь будем растить новую Луну.
На обратном пути Тиркынэу уже не катила Луну, а осторожно ее несла обеими руками, словно боясь расплескать тонкий светлый серпик, разлитый по краю обода.
В тот же вечер Тиркынэу снова вознеслась в небо. Она взошла на ближайший холм и, разбежавшись, подпрыгнула и как бы растворилась в густой темноте зимнего неба. Остался только тонкий серпик Луны, который в окружении звезд занял свое место на небесном своде. Сама Тиркынэу совершенно исчезла из поля зрения, как будто ее там и не было, и небесное светило двигалось самостоятельно.
Лунник вернулся в ярангу.
Старуха сидела у костра и мяла шкуру молодого оленя.
Лунник уселся рядом и вдруг почувствовал, что у него больше нет враждебности к живому огню, наоборот, он почувствовал расположение к нему и желание вобрать в себя это живое тепло.
И вместе с теплом он вдруг осознал, что пришел настоящий конец его долгому пути превращений: он стал Человеком. Вкусивший Луны может бесконечно превращаться в любое существо, но, когда он становится Человеком, он уже теряет это свойство и навсегда остается двуногим. Он больше не понимает речь животных, и мир его сужается до границ его зрения. Но он обретает другое — чувство к женщине. Лунник и представить не мог раньше, что оно настолько сильное и особенное, что ради него он обрек себя на человеческое существование. Теперь в его мыслях была только Тиркынэу. Ее облик, ее светлая улыбка возникала не только перед мысленным взором Лунника, но даже как бы наяву. Он ее видел в пляшущем пламени, в темных углах чоттагина, слышал ее голос, зовущий его, и даже порывался откликнуться, но понимал все это воображение разбуженных, неведомых доселе человеческих чувств.
— Тиркынэу и впрямь дочь Солнца? — спросил Лунник у старой женщины.
